А она, ах, красавица, ах, умница, посмотрела на меня сначала удивленно, затем воскликнула с тонкой радостью:

– Вы так когда-то поцеловали мою маму?

– Да! И это было в девятом классе, когда мы возвращались со школьного вечера. Мы поспорили о том, что… Сейчас вспомню, о чем мы поспорили.

Я нахмурил лоб, словно это были воспоминания столетнего старика.

«Я туркменка, а ты русский, – сказала тогда Майка. – А что будет, если мы поцелуемся? Нас накажет один из наших Богов?»

«Не знаю, – пожал я плечами. – Вон Витька Сапаров. Мама у него украинка, а отец сакар (туркменское племя). И ничего, живут и еще дети есть – Людка, Бахарка, Ленька».

«Тогда поцелуй меня!»

И тогда я очень осторожно, словно ожидая грома и молнии, прикоснулся к ее губам.

После этого поцелуя мы с Майкой рассмеялись, почувствовал ту же землю под ногами. И побежали по осенним листьям.

Да, был конец сентября.

Я оставил Джанет у входа в ее дом. Мы договорились, что при случае, когда мне покажется, что ей невмоготу, прилечу к ней и заберу ее. Хоть куда! Хоть в Америку, хоть в Австралию, хоть в Сибирь, на станцию Зима, где родился поэт Евгений Евтушенко! Но мы оба понимали, что мне, наверное, сквозь время невозможно будет почувствовать ее тоску и отчаяние!

– Ты только не рожай – вырвалось у меня.

– Почему?

Я смутился.

– Дети будут министриками? – спросила она.

– Нет, они будут детьми, которые привяжут тебя к мужу…

– Ах, Вова, – вздохнула женщина, назвав меня так, как называла моя мама, – у мужа на стороне есть вторая, а может уже и третья, и четвертая семьи. А я здесь просто сторож, пункт приема пищи. Ведь это рядом. Его министерство за тем зданием!

И она показала куда-то в сторону проспекта Свободы, по крайней мере, так он назывался при советской власти.

И она ушла, оставив мне какой-то маленький, как она сказала, сотовый телефон. Еще добавила: «Ты по этому мобильнику можешь найти меня, когда прилетишь снова. Может быть, я буду готова убраться отсюда, куда глаза глядят…»

И показала, как им пользоваться, как заряжать его аккумулятор, как найти ее номер по проводной связи…

Я так и не спросил, как называется теперь эта главная магистраль города.

Я долго сидел, раздумывая о том, что дала мне эта встреча в будущем. Затем поднялся и полетел над городом, делая большие круги. Я забирался в самые непосещаемые его уголки, где мы все-таки бегали мальчишками. Я полетал над Каракумским каналом, залетел даже глубоко в пустыню, приземлился между двумя барханами. Посмотрел на прячущиеся в кустарниках от жары змей, варанов, обжегся, ступив голой ногой на раскаленный песок, затем искупался в канале, несшим к Ашхабаду мутную амударьинскую воду и еще мокрый, возбужденный, резко взвился в воздух. Наверное, сразу на километра после на низкой высоте прибыл на проспект Свободы, чтобы вернуться в прошлое, домой.

Когда я оказался в гараже было то же утро, то мгновение, когда я собрался привести машину в действие. В окнах дома звучала музыка. Пела Алла Пугачева новую песню. Нет, старую, «Арлекино». У кого-то «Маяк» сообщал о новом рекорде шахтеров Донбасса. С противоположной стороны улицы, уже из другого дома, тянул песню бахши. Все было как прежде. Я вернулся к себе, поднявшись на второй этаж. Мама удивленно посмотрела на меня, когда я подошел к ней, обнял и поцеловал в лоб.

– Что случилось, Вова?

– Ты говорила, что Майка родила?

– Да, родила, – но знаешь, вздохнула она, – у нее была девочка. И она умерла через день. Занесли какую-то инфекцию. Сейчас понаехали туда врачи из Москвы и Ленинграда! Все проверяют, и снимают врачей! Строгие, неподкупные!

– Как? Как такое могло случиться!

Я думал о Джанет, которая была утром в 2006 году живой-здоровой. А после решил, что мой полет что-то изменил и я, наверное, никогда не увижу Джанет, жену министра.

Вечером, после работы, я не пошел к Лерке, и не пошел с ребятами пить пиво у Ботанического сада. Я медленно направлялся к своему дому. Но не к себе в квартиру, а прошел в третий подъезд, и позвонил в дверь Майки.

Она вышла потерянная, но все-таки при встрече со мной нашла в себе силы улыбнуться:

– А это ты? Проходи! Курбан еще не пришел. Пиво есть, но ты, же подождешь?

– Да, подожду. Я не к мужу, а к тебе.

– Ко мне?

– Да, к тебе и только к тебе!

– В чем дело?

– Не знаю, как тебе все рассказать.…

Постепенно разговорился, наблюдая за гаммой чувств, отражающихся по мере моего рассказа, на лице женщины. Через пять минут мы были полностью поглощены разговором.

Наконец Майка опустила голову на стол и сложила на скатерть руки. Долго так сидела, затем подняла на меня лицо и улыбнулась вымученной улыбкой:

– Я знаю, что ты фантазер. Спасибо, что пришел утешить меня. Спасибо!

– Я не сочинял. Я не знал, как ты назвала девочку, но ты же так ее назвала, Джанет?

– Нет, у туркмен – Дженет. Ах, моя Дженет!

И она снова заплакала.

– Тогда откуда я узнал, что ее зовут почти как Джанет?

Майка подняла голову и с какой-то надеждой ответила:

– Не знаю.

– Тогда скажи, что это такое?

Я вытащил из кармана миниатюрный прибор. Как там у них называется? Сотовый телефон.

– Это мне дала Джанет. Возьми!

Я нажал на кнопку, экран загорелся и на нас смотрел Джанет.

– Ладно, пусть я буду Джанет. – Майка оттолкнула мою руку с прибором. – Спасибо тебе, что пришел. Будешь ждать Ку рба на?

Но тоном, говорящим, что ей хочется остаться одной…

Я ушел. Мое смятение было огромным. И я заспешил в гостюхинский гараж. Все было как и в первый раз, когда я открыл модуль. На этот раз я вложил телефон Джанет в кармашек на обратной стороне кресла.

Кресло гостя слегка качнулось, словно надолго прощаясь со мной.

Так, повесив новый замок, я распрощался с Джанет и решил больше никогда не заходить в гараж.

Шли дни и месяцы. Постепенно восприятие реального мира стало заслонять впечатление от путешествия в будущее. Это было похоже на выздоровление после болезни. Теперь я понимаю тех, кто после опасной операции, выздоравливая, медленно встает с больничной койки, идет к окну и смотрит на суету за стеклами с какой-то оцепенелой отрешенностью. На то, как пробегают облака, как передвигаются люди, как подлетают птицы, оглупленные прозрачностью окна. А ты стоишь существом, побывавшим в запредельном пространстве с тайной печатью откровения в душе. Ты уже не похож на окружающих людей, потому что тебя изменило некое Знание.

Так я и жил, всматриваясь в жизнь, словно из больничного окна. Безропотно писал в газету о том, что планировал мне этот придурок Косовороткин, Евгений Михайлович, 1939 года рождения, уроженец Орловской области. А то и сам подбрасывал темы, мотался из конца в конец по республике, пил водку вместе с геофизиками, серодобытчиками, хлопкоробами, слесарями. В гостиницах иногда случались романы, но лишь на одну ночь. Даже не приходила мысль завести серьезные отношения.

Лера неожиданно ко мне охладела и под новый год расписалась с каким-то парнем, принесшим однажды объявление в газету. Она стала допускать ошибки в моих материалах.

Однажды встретил Милку, идущую в Ашхабаде под руку со своим пограничником. Они поднялись по высоким ступеням управления погранвойск. Бывшая жена была счастлива и светилась уверенностью в прекрасное будущее. Дай Бог, как говорится!

К концу года чувство вины перед Майкой несколько притупилось. В декабре она встретила меня с какой-то непонятной нежной улыбкой, в которой мне все еще виделась прощальная улыбка Джанет. А четвертого января Майка зашла к нам, и они с мамой долго о чем-то разговаривали.

Помогая соседке снимать в прихожей дон, туркменский вид легкого пальто, я увидел, что Майка была в новом халате, который плотно затянул ее слегка пополневшую фигуру. Через минут двадцать после их шушуканий на кухне за чаем, до меня дошло, что Майка вновь беременна. Когда я показывался в поле их зрения, они с каким-то озорством поглядывали на меня, словно я был виновником беременности моей школьной подружки. И я тогда улыбнулся, наверное, в первый раз после того, как узнал, что ее маленькая Дженет прожила на свете всего один день.