И ещё его руку с большими пальцами любила гладить девушка по имени Валерия. Она ещё не знала, что её парня изувечила чеченская война…

Лишь из солидарности Максим подскакал к окну. Внизу по аллее от входа в госпиталь шла девушка. С третьего этажа её походка казалась вызывающе прыгающей. В такт разлетались длинные волосы неестественно яркого золотистого цвета. Словно почувствовав, что на неё смотрят, девушка подняла голову и увидела окно, подоконник которого заняли Максим и Серёга. Её глаза сверкнули в свете полуденного солнца двумя зелёными осколками.

– Ух, ты, – отшатнулся в восхищении Серёга, – вот это фары! Ты врубился, Макс?

«Красотка, ничего не скажешь, – подумал Максим. – У этой с ногами всё в порядке».

Товарищ по палате понял его мысль. Потому что она была какой-то субстанцией, общей для всех в госпитале. Эта мысль утверждала, что весь мир превратился в цивилизацию инвалидов! У Максима правая нога вместо ступни заканчивалась обмотанным в бинты обрубком. На третьей койке лежал капитан-артиллерист Фрадкин. Вторую неделю он ныряет в эту мысль с подвешенным на шею камнем-проблемой: как жить дальше с двумя культями, в какие превратились его ноги со ступнями сорок пятого размера? И не тонет. Его размышления привидениями сгрудились вокруг ног-култышек и бесконечно задавали все тот же вопрос: «Как на это надевать сапоги?» Капитан следил за этим совещанием, словно зритель на чемпионате по шахматам, вырубившись от окружающего мира патовой ситуацией. Иногда он всхлипывал. Вероятно, представляя себя на улице с протянутой рукой, когда здоровые люди бегут мимо, не подозревая, как они счастливы, и не очень раскошеливаясь за это счастье. И в этом были их душевные уродство и инвалидность!

Тем временем девушка вошла в административную часть госпиталя, поднялась на второй этаж и вошла в приёмную. Расторопная секретарь вскинула на неё глаза из-за монитора. Когда посетительница раскрыла своё удостоверение, то взгляд стал осмысленным, и в нём стало доминировать любопытство.

В кабинете за огромным столом восседал мужчина в белом халате, наброшенном на военный китель. На белом лице начальника госпиталя, выдававшим в нём человека, долгое время прожившим на Севере, выделялись чёрные, не тронутыми временем усики.

– Как я понял, вы – Виктория Сергеевна, – сказал он, легко поднимаясь из-за стола, и указал девушке на стул.

Несмотря на его огромный рост, широкие плечи, ладонь у него была маленькой и могла принадлежать пианисту, виртуозу-мастеру.

– Мне звонил генерал и просил не падать при вашем появлении. Пока держусь.

В его глазах промелькнуло восхищение красотой неожиданной посетительницы. Виктория улыбнулась.

– А вы – Горбунов, Герман Викторович?

Виктория заметила, как полковник медицинской службы посмотрел на часы.

– Извините, привычка, – тотчас же извинился Горбунов. – У меня через полчаса операция. Сегодня мой день.

– Раненые, Чечня? – спросила Виктория.

– Чечня, – подтвердил Горбунов. – Бесконечная череда. Но вы не беспокойтесь, время для разговора ещё есть.

– Подозреваю, что с первых моих слов времени у вас окажется меньше, потому что я буду забирать больных у хирургов, – сказала Виктория.

– Да-да, генерал обозначил проблему по телефону, но боюсь, что я не совсем его понял.

Это была хитрость. Генерал-полковник Неродимый приказал выделить в госпитале помещение и ничем не мешать спецотделению, представителем которого и будет предъявитель удостоверения сотрудника Минобороны.

– Я буду у вас практиковать.

Горбунов удивлённо вcкинул брови. Неродимый говорил об экспериментах. Виктория подала полковнику удостоверение, подписанное начальником Главного управления медицинской службы Министерства обороны. Подпись была хорошо знакома Горбунову крупной закорючкой, напоминавшей букву «Н», которую опоясывала загогулина. Кольнуло неприятное чувство, что за него уже всё решено. Но когда Виктория сообщила, в чём будет заключаться практика, Герман Викторович долго смотрел в её огромные, изумительно прекрасные глаза, не замечая, что его рука выстукивает ручкой марш Преображенского полка.

Когда секретарь, полноватая, но приятной наружности женщина, вошла с подносом кофе, шоколадных конфет, то услышала горбуновское:

– Милая моя, но это же не медицина, а какое-то шарлатанство! Ну разве мыслимо то, о чем вы говорите? Как мог Борис Михайлович дать на это разрешение?

Горбунов сделал паузу, подыскивая слова, характеризующие несвойственный для начальства поступок – отправить вчерашнюю аспирантку заниматься к нему сомнительными опытами.

Виктория прикусила нижнюю губу. Трудно было угадать, с чем она боролась: с желанием немедленно рассмеяться или попытаться ещё раз объяснить смысл практики. Но вместо этого она спросила Нину Павловну:

– Кофе очень горячий?

– Да, у нас импортная кофеварка.

Та старалась поставить поднос, не пролив ни капли из наполненных до краёв чашечек. Сейчас Герман Викторович нахмурится и сделает какое-то тысячное замечание: «Я же не жираф тянуть губы к чашке. Или, всё-таки, жираф?»

Но его мысли были заняты осуждением не секретаря, а мысленным вопросом начальнику Главупра профессору Неродимову. Почему тот заставляет его, Горбунова, не только выслушивать бредовые мысли, даже если они исходят из прелестной головки этой девушки, но ещё и помогать ей? Однако он заметил, как она очень аккуратно, не расплескав кофе, подняла чашечку и поставила её перед собой. Ему показалось, что чашечка переместилась будто сама по себе по какой-то очень устойчивой траектории, а рука Виктории лишь сопровождала. Вдохновлённая этим примером, желая услужить начальнику, секретарь взялась за другую чашечку, предназначенную Горбунову, и тут же выплескала горячий кофе себе на руку. Совершив подвиг, стала дуть на покрасневшую от кипятка руку. Это был небольшой участок кожи с тыльной стороны ладони. Он тут же покрылся мелкими волдырями.

– Ну, что ж вы? – укоризненно зарокотал Герман Викторович. – Детский сад просто! Идите в ожоговую палату, вам там обработают!

Нина Павловна виновато захлопала короткими ресницами. Её глаза заблестели слезами то ли боли, то ли обиды за свою неловкость. Её блуждающий взгляд наткнулся на посетительницу и приобрёл осмысленность. Словно повинуясь какому-то указанию Виктории, она, спешно схватив поднос, исчезла за дверью.

– Вот даже такие бывают у нас травмы, – буркнул Герман Викторович. – Но то, что вы предлагаете – ха-ха!

– это невозможно! Из всех органов человека регенерации поддаются печень, ряд участков кожи, костная ткань в местах перелома. Здесь работает механизм «узнавания» клеток, которые являются «родственными» друг другу – двух травмированных концов. Но в целом, как системы, конечности не могут восстанавливаться: слишком много разрушено цепочек. Это же нервы, сеть кровеносных сосудов, сухожилий, мышцы. Вы представляете стопу с фалангой, сочленениями как сложную биологическую конструкцию? А у организма не хватает ресурсов самоорганизующейся «памяти» на их восстановление!

– Но разве мы знаем всё о возможностях восстановления человека, о резервах его физиологической машины?

– спросила Виктория. – Поле регенерации мы ограничиваем лишь затягиванием ран, воспроизводством тканей, но не задумываемся над тем, что команду на это даёт сам мозг, минуя сознательной части. Человек восстанавливает себя бессознательно. Даже смертельно больной человек усилием воли заставляет организм бороться с опухолью и побеждает. Разве это не регенерация того органа, на котором уже врачи поставили крест и отправили больного умирать дома?

– Излюбленный приём шарлатанов, выдёргивающих из контекста эффектные вопросы, – буркнул Горбунов. – И, позвольте заметить, при опухоли целостность организма ещё не нарушена, а здесь люди с ампутированными конечностями, которые утилизированы и захоронены. К ним возврата нет!

– Согласна, дважды в одну и ту же реку… Я и предлагаю другую реку, – не сдавалась Виктория. – Любой школьник знает о росте кристаллов в специальной насыщенной среде. У меня есть прибор, который создаёт эту среду, только для биологического «кристалла».