– Ну, вот позвала…

– Хорошо, что ты пришел!

– Я, это самое, рад тебя видеть, – начал я путаться в словах.

– Я долго не видела тебя! Лет семь, наверное…

– Да, время бежит, – глубокомысленно заметил я.

Оксана смотрела на меня с полной безмятежностью.

Вот это воспитание! Именно так буднично мы встречались на практике, когда подходили к станкам, выделенным только для нас, в спецовках. На мне был черный халат. А девушка сшила себе аккуратненький сарафан. Наш трудовик Иннокентий Семенович, ставил нам задачи. Мы должны делать детали поочередно: я, допустим, на строгальном станке, а напарница – на фрезерном. Затем – наоборот. И в конце занятий мы сравнивали наши работы. У Оксаны шайбы, болты, другая мелочь выходила лучше, но она все перемешивала и делила к приходу Семеновича все поровну. Тот лишь вздыхал, поглядывая на девушку из-под очков. Так что оценки по практике у нас были одинаковые и, благодаря напарнице, отличные!

Неожиданно она положила на стол руку с раскрытой ладонью, на которой была гайка-барашек. Господи, это была наша «дипломная» работа!

– Помнишь? – спросила она.

– Конечно! – я протянул руку.

Мы сплели свои ладони.

Оксана еле слышно приветствовала меня:

– Со встречей, строгальщик!

– Привет, фрезеровщица!

И сразу же с укором:

– Ты, почему не отвечал на мои поздравительные открытки?

– Открытки? Я ни одной не получил! Нет, кажется, было несколько…

– Я посчитала, было отправлено 57 штук.

– Ну, да?

– Ты хоть вспоминал нашу практику?

– Не без этого… Но, знаешь, два года в армии, работа, заочный университет.

– Да еще семья?

– Ага, семья!

Не смотря на иронию в голосе, Оксана смотрела на меня спокойно. Она общалась со мною так, словно это была репетиция в драмтеатре. Не хватало режиссера, чтобы он крикнул: «Больше страсти, энергии, чувств, в конце концов! Ну, что ты, Данилина, в баню пришла и ищешь свободную шайку?» Хотя, на самом деле, подобное кричал отец Лариски, физрук Федор Миронович, когда мы играли в баскетбол. Он кричал: «Вы что, в Гаже все побывали, борща объелись?!» Я до сих пор не понимаю, причем чисто туркменский в те времена поселок Гажа и борщ?

– Данилина, Степанов! Все собрались!

Это нас вернула к действительности Лариска, которая уверяла, что Оксана «горевала, когда ты женился».

За столом нам оставили два места рядом. И когда я присел рядом с ней, то показалось, что она напряжена, хотя всегда была душой общества: весела, отзывчива на шутки, интересные новости.

Прошли первые тосты, мы вставали и тянулись фужерами с шампанским друг к другу. Снова садились и предавались воспоминаниям, смеялись, над сценками, что происходили с нами в школе, смеялись над страхами перед строгими учителями, и после нескольких тостов умиленно разглядывали друг друга, думая, а что изменилось? Ничего!

Но многое изменилось.

Я был другим, неудачный опыт семейной жизни превратил меня в циника и, вероятно, в женоненавистника. Оксана чувствовала эту отчужденность и неожиданно спросила: «Ты помнишь, как мы расстались?»

Я помнил. Стройную, с гордым профилем, но растерянной улыбкой, я провожал ее в аэропорту, она улетала в Ташкент вместе родителями. Отца, подполковника КГБ переводили туда на новое место службы, а моя напарница, получившая квалификацию строгальщицы-фрезеровщицы, поступала в ТашИИТ…

– Помню сказал я.

– Ты не боялся меня потерять?

Оксана, не мигая посмотрела мне в глаза.

Я опустил глаза, но тотчас же поднял.

– Через четыре года после нашего переезда, – сказала Оксана, – отца перевели в Москву, а я решила пожить одна. Окончила институт, меня оставили сразу же в управлении дороги… Вот так, а когда позвонила Лариска, сама думала приехать в Ашхабад. Все совпало.

«…Горевала, когда ты женился».

– Почему ты не вышла замуж? – спросил я. И вдруг понял, что в душе я побаивался прямого и честного ответа одноклассницы. А зря. Жизнь с Милкой меня многому научила. Но опыт, как говорится, приходит, а время уходит.

– Из-за тебя, – ответила Оксана. – Когда я узнала, что ты женился, это и сдерживало от приезда сюда. А после стала думать: найти себе жениха или остаться одной.

С таким характером она могла и остаться… В конце концов, именно в школе двинула папкой по лицу молодого учителя черчения Всеволода Борисовича, когда тот попытался прижать ее в кабинете. В поле во время уборки хлопка-сырца я слышал, как он рассказывал кому-то об этой сцене. И резюмировал: «Я бы на ней, не раздумывая, женился!»

И сейчас Оксану каждый старался пригласить на танец. Наблюдая, как мои одноклассники подтягивались, приосанивались, как гусары при виде одинокой дамы, и, шепча на ухо, пытались ее закадрить, пользуясь тем, что жен не было рядом, а она отстраненно завершала танец, не скрывая отчуждения, я стал испытывать безотчетную радость. Особенно тогда, когда Оксана неизменно возвращалась за стол и садилась рядом со мной. И мы снова и снова вспоминали наши совместные ученические дни.

Во время мелодичной «Александрины» Песняров, а перед этим была утомительная череда плясок под туркменскую музыку, Бони-М, «Машины времени», она призналась, что очень устала от женихов.

– Я всем отказываю, – казалось, опять же спокойно, даже рассудительно говорила она, но ее руки слегка подрагивали на моих плечах. И сбилась с нехитрого такта, когда сказала, что после моей женитьбы, это было на ее первом курсе, чуть не согласилась выйти за Сережку Мамонтова.

«За этого карьериста? – в душе воскликнул я. – Он же везде был инициатором каких-нибудь мероприятий. И любил везде светиться».

– Но когда мы уже договорились о дне регистрации, – продолжала Оксана, – меня остановила одна фраза. Об отце. Сережка спросил, а правда ли, что у меня отец кэгэбист высокого чина? «Причем здесь отец?» – спросила я. «Ты понимаешь, я думаю уйти в органы со второго курса. Мне нравится эта работа…» И все, как отрезало! Ему, оказывается, работа нравится! Не я, а работа! И после этого в глазах поклонников стала всегда видеть не нормальные человеческие чувства, а отражение положения отца…»

Большой кассетный магнитофон «Маяк» забарахлил. Мы остановились, не разжимая объятий, каждый смотрел куда-то за спину друг друга. Каким-то образом глубоко спрятанная боль Оксаны, словно легкий газовый шарфик на шее, коснулась меня. Не знаю, как это происходит, но я стал не просто давиться ее болью, а задыхаться.

И услышал:

– Ты понимаешь, о чем я хочу тебя спросить?

Я видел, что гордость мешает ей выяснить все до конца.

– Понимаю.

Я потянул Оксану на веранду, откуда возвращались закоренелые куряки Ленька Костин и Сережка Александров, все еще споря о том, ест ли Бакасса людей нафаршированными или предпочитает некий гриль…

Мы облокотились на узкие подоконники веранды, смотрели на темное небо, усыпанное яркими созвездиями. Казалось, мы находились на каком-то переднем плане планеты Земля, словно на космическом корабле, и неслись навстречу другим мирам.

Я почему-то вспомнил о Гостюхине. Где он? Такими же мгновениями пролетают у него десятилетия или столетия?

– Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить, – нарушил я возникшую паузу. – Все эти годы после школы пролетели для меня каким-то одним, но чужим для тебя мгновением. Я пробежал этот отрезок своей жизни без оглядки. Я никого не замечал. Я пытался принять за маяк свою любовь к Милке.

– Разве ты не видел моего отношения к тебе?

– Это были школьные годы. Это была школьная влюбленность.

Я вздохнул. Мне казалось, что я говорю не о том. Рассказать ей, как после первых же дней супружества меня стало бесить пустопорожнее времяпрепровождение. Почти каждый вечер приходила теща, и они с Милкой заводили неизменную пластинку о каких-то неизвестных мне людях. Бесконечное обсуждение чужой жизни. Те же слова, те же мысли, смех изо дня в день… Тогда я стал задумываться о своем легкомысленном поведении. О своем быстром браке. О том, не прозевал ли я чего в жизни…