«А Сварог?» — напомнил Влад.

«Что Сварог? Он не карает, Влад, чего бы люди ни утворили, лишь рассудить может, сказать, кто правее. Всякая душа раскаяться может лишь самостоятельно, и к Вию прийти для окончательного очищения и только позже вновь родиться в Яви, забыв прошлые поступки, но пережив их, сохранив опыт всех предыдущих жизней — тоже. Ты ведь знаешь, некоторые неплохо прижились в царстве моем, назад в Явь не торопятся, поскольку и начинать все сызнова не стремятся, — сказал Кощей. — Невозможно заставить жить правильно, нельзя добиться осознания, обрекая на боль и мучения — так лишь озлобить возможно. А у пришлых все извне происходит. Люди, будто скот, который пастухи направляют: кого на луг заливной пастись, а кого и на бойню, и плевать пастухам этим на мысли и чувства их, главное, плодились бы и размножались обильно, чтоб не жаль было резать и стричь. Они выдумали, будто жизнь одна, а в конце — судилище, на коем обрекают душу на блаженство вечное или терзание. Вечный застой, Влад — самое отвратительное, что существовать способно! Сам посуди: бесконечное блаженство в ничегонеделании, в пустоте — то ведь пытка, какой и лютому врагу не пожелаешь. А люди ее жаждут и поклоны бьют, райские кущи вымаливая».

«Тогда людей спасать нужно!» — горячился Влад.

Кощей лишь головой качал и усмехался: «Чай, ты не слушал меня, Вещий? Никого спасти насильно невозможно. Пусть поживут как желают. Авось поймут чего-то. Волен человек ошибаться, и мешать ему не нужно».

Вот и Влад также… ошибся, осознал, вот только как из беды выбраться, не понимал пока.

— Нам от веры в проходимца восточного ни тепло, ни холодно, — горячился Перун тем временем. — Вот увидите: и века не минет, будет у них вновь святой-громовержец!

Он давно уже распинался по поводу веры, насажденной на Русь князьями: где словесами чужеземцев, а где огнем и мечом. Правда, впечатление создавалось, будто не столько ратовал за сохранение прежнего образа жизни, сколько за собственные культы и капища. Перун являлся младшим из богов, гораздо сильнее от веры людской зависящим. Кощею в принципе были безразличны люди. Он существовал вечно, испокон веков, и от того, что кто-то понастроит новых храмов, ничего для него не менялось.

Велес фыркнул, усмехнувшись, проговорил медленно:

— Будет. Как не быть-то? И не только громовержец, но и Лада-заступница, да только не о младших богах речь.

— Можно подумать, тебе, Сварогу, Белобогу и Кощею не все равно, станут ли люди и дальше поклоны бить. Вам и сейчас неважно, — молвила Лада и, понизив голос, добавила: — Как и Роду самому.

— Это ты верно подметила, девонька, — улыбнулся Велес. — Пусть хоть вовсе веру потеряют и забудут. Не то важно. В трудный час вспомнят, помощи попросят.

— И ты дашь, хранитель путей? Помощи этой? — поинтересовался Даждьбог.

Велес фыркнул.

— Дам, — ответил Белобог за него. — И не я один, — и остро глянул, но не на соседей-правян, а прямо через стол, где напротив него сидел Кощей. Так испокон повелось: Белобогу по одну сторону стола сидеть, богу черному — по другую. Лишь раз в году они сходились, чтобы побеседовать наедине, но о чем — никто не знал, и Влад не считал себя вправе спрашивать.

Он смотрел на Белобога во все глаза, подмечая знакомые черты, но будто отраженные в зеркале волшебном. Слепил его брат-близнец Кощея, глаза от невидимого его сияния начинали слезиться и болеть, но отвести взгляд Влад не мог себя заставить. У Кощея волос черен в проседь, у Белобога светлый — лишь в том отличие. Взгляд у обоих пристальный и цепкий, омуты в очах прячутся, и заглядывать в них и жутко, и нетерпеливо одновременно. Вот поглядишь так — и никаких иных доказательств уж и не требуется: не существует добра и зла, тьмы и света, есть только колесо вечное и пока вертится оно, всему сущему быть.

Многое об этих двоих Златоуст сказывал. Считались братья старшими богами наравне с Велесом и Сварогом. Лишь им, четверым, Род шепнул о замысле своем: зачем создал три мира и к чему должны прийти люди. С тех пор стал Сварог справедливым судией. Велесу были ключи от всех миров дадены. Близнецам же разлука предстояла. Несмотря на то, что были они очень дружны, Чернобог в мир Нави отправился. С тех пор повелось: Белобог — Бог Созидания — помогает людям творить новое, а Чернобог — Бог Разрушения — забирает в мир Нави то, что должно умереть, дабы люди продолжали развиваться, стремились к созиданию и дальше, а колесо жизни делало за оборотом оборот.

Кощей, правда, фыркал постоянно, эти сказки слушая. Звал Влада птенцом неразумным, когда тот пересказывал, о чем Златоуст баял. Волхвы полагали, будто отошел Род от дел, оставив заместо себя Сварога. Да только ведь именно Род — Творец и Созидатель. Он яйцо снес. А Кощей его охранял. Что ж выходит? Не одни из старших братья-близнецы, а самые старшие и есть?..

Правда, держал Влад подобные мысли при себе. Отчего-то казалось, не стоит в дела чужие лезть. Желает Род равным среди равных считаться — исполать ему. Удумал Кощей жить в Нави — так и живет, а по собственной воле ли принял мир загробный под руку или кто ему насоветовал — не имеет значения.

— Это ж получается, мы — все, а нам взамен — ничего?! — заикнулся было Перун и осекся, поняв, что выдал себя с потрохами.

— Знаешь, дружок, — рассмеялся Велес и зашипел по-змеиному: — З-с… — ря людишки’с меня богом торговли зовут, ты, как погляжу, меня всяко переплюнул!

— Отвратительны твои речи, брат! — грозно произнес Сварог. — Участие и помощь просто так дарят, а не за тем, чтобы одариваемый в будущем отдарился. Нехорошо это. Не по-нашему. Никого коварством вязать и слугами делать не будем! А коли начнем, пусть пребудет с нами забвение!

Голос поднялся над теремом, зазвенел в высях. Перун поежился.

— Вязать-вязать, — с усмешкой протянула Макошь, снова склонившись над куделью. — Вязать хорошо, а вот связывать… — она задумалась, да так и не договорила.

Смотрел Влад на нее и никак не мог ни убедиться, ни разувериться в том, будто видит свою любимую нянечку. Если к Яге он являлся свободно, часто в ее избе сидя и разговоры разговаривая, то к Макоши подходить не стал бы. Здесь она являлась богиней сильной, хранительницей навьих пределов и нитей судеб.

— А ты что скажешь, Кощей? — спросили одновременно Ярило и Хорс.

Тот поднял брови в удивлении.

— А нужно ли мне воздух сотрясать, ежели вне зависимости от заблуждений и уверенностей всякий живущий рано или поздно переступит пределы моего царства? — ответил он вопросом на вопрос. — Мне и раньше людские суеверия безразличны были, и ныне ничего не изменилось, не изменится и впредь.

— Да! Но раньше ты жил в Яви свободно, — напомнил Перун, — только на Небеса ходил с подмогой Велеса, теперь же… — он развел руками. — Путь закрыт.

— Так вовсе не потому, что на Руси новый культ принять решили, я не держу более двора в Киеве, — сообщил Кощей. — Кому как не правянину о том знать? Али ты лукавишь? Поссорить меня с хранителем путей вздумал? Мне хватает власти и дел в Нави, а меж мирами свободно вестнику моему летать, а не мне: он крылат, молод и ему пока интересно в чужие дела лезть.