Из открытого Общества рабочих г-н Виллих ведет нас в тайный Центральный комитет, а из Центрального комитета — в Антверпен, на дуэль, на свою дуэль с Шраммом:
«Шрамм приехал в Остенде в сопровождении одного бывшего русского офицера, который во время венгерской революции перешел, по его словам, на сторону венгров и по окончании дуэли бесследно исчез».
Этот «бывший русский офицер» не кто иной, как Генрик Людвик Мисковский.
«This is», — читаем мы в свидетельстве, выданном бывшему русскому офицеру, — «this is to testify, that the bearer Henri Lewis Miskowsky, a Polish gentleman, has served during the late Hungarian war 1848–1849 as officer in the 46th. bataillon of the Hungarian Honveds, and that he behaved as such praiseworthy and gallantly.
London, Nov. 12, 1853. L. Kossuth, late governor of Hungary».
Изолгавшееся благородное сознание! Но цель благородна. Противоположность между добром и злом должна быть изображена в разительном контрасте, как живая картина. Что за живописная группа! На одной стороне наш благородный муж, окруженный
«Теховым, находящимся теперь в Австралии, Видилем, французским гусарским ротмистром, который находился тогда в изгнании, а теперь сидит в тюрьме в Алжире, и Бартелеми, известным по французским газетам как один из решительнейших революционеров».
Короче говоря, на одной стороне Виллих собственной персоной, окруженный цветом двух революций; на другой стороне — Шрамм, этот воплощенный порок, покинутый всеми, кроме одного «бывшего русского офицера», который участвовал в венгерской революции не в действительности, а только «по его словам» и который сразу же после дуэли «бесследно исчезает», то есть в конце концов оказывается самим дьяволом. Далее следует художественное изображение того, как добродетель остановилась в «первом отеле» Остенде, где проживал один «прусский принц», между тем как порок вместе с русским офицером «поселился в частном доме». Впрочем, русский офицер, по-видимому, не совсем «исчез по окончании дуэли», так как, по дальнейшему рассказу г-на Виллиха, «Шрамм с русским офицером остался у ручья». Но русский офицер не исчез также и с лица земли, как надеется наш благородный рыцарь. Это явствует из нижеследующего заявления:
«Лондон, 24 ноября 1853 г.
В «Criminal-Zeitung» от 28 октября помещена статья г-на Виллиха, в которой он, в частности, описывает свою дуэль с Шраммом в Антверпене в 1850 году. К сожалению, описание это не во всех пунктах правдиво информирует публику. Там сказано: «Условились о дуэли и т. д., Шрамм приехал в сопровождении одного бывшего русского офицера и т. д., который и т. д. исчез». Это неправда. Я никогда не служил России; с таким же основанием, как меня, можно было бы назвать русскими всех других польских офицеров, участвовавших в освободительной войне Венгрии. Я служил в Венгрии с начала войны 1848 г. до самого ее исхода при Вилагоше в 1849 году. Я также не исчезал бесследно. После того как Шрамм, который выстрелил в Виллиха, выдвинувшись всего на полшага от исходной позиции, промахнулся, а Виллих выстрелил со своего места в Шрамма и его пуля слегка оцарапала голову Шрамма, я остался при последнем, ибо у нас не было доктора» (дуэль организовывал г-н Виллих); «я промыл Шрамму рану и перевязал ее, не обращая внимания на семь человек, которые недалеко от нас убирали сено, наблюдая за дуэлью, и могли оказаться опасными для меня. Виллих и его спутники удалились самым поспешным образом, Шрамм же и я спокойно оставались на месте, смотря им вслед. Вскоре они скрылись с наших глаз. Я должен еще заметить, что Виллих и его спутники были уже на месте дуэли, когда мы туда прибыли, и что они отмеряли расстояние для поединка, причем Виллих выбрал для себя такую позицию, чтобы оставаться в тени. Я обратил на это внимание Шрамма, но он сказал: «пусть будет так». Шрамм держался мужественно, бесстрашно, с полным хладнокровием. Тот факт, что я вынужден был остаться в Бельгии, не остался неизвестным лицам, причастным к этому происшествию. Вдаваться в дальнейшие подробности этой столь своеобразной по своей форме дуэли я не хочу.
Генрик Людвик Мисковский»
Механизм благородного сознания заведен. Изобретя какого-то русского офицера, оно заставляет его тут же бесследно исчезнуть. Вместо этого офицера на поле боя непременно должен теперь, подобно Самиелю, появиться я, хотя бы в бестелесном виде.
«На следующий день, рано утром» (после прибытия г-на Виллиха в Остенде), «он» (один близко знакомый французский гражданин), «показал нам брюссельский «Precurseur», в котором была помещена частная корреспонденция, содержащая следующее место: «В Брайтон прибыло много немецких эмигрантов. Нам пишут из этого города: Ледрю-Роллен и французские эмигранты Лондона собираются на днях устроить конгресс в Остенде вместе с бельгийскими демократами». Кто может претендовать на честь назвать эту идею своей идеей? От француза она не исходила, для этого она была слишком a propos {кстати. Ред.}. Эта честь принадлежит безраздельно г-ну Марксу, ибо если один из его друзей и мог таковое исполнить, то все же голова, а не рука создает идею».
«Один близко знакомый французский гражданин» показывает г-ну Виллиху и К° брюссельский «Precurseur». Он показывает им то, чего не существует. В действительности существует антверпенский «Precurseur»[389]. Систематические искажения и измышления в области топографии и хронологии составляют существенную функцию благородного сознания. Для его идеальных произведений подходят только такие рамки, как идеальное время и идеальное пространство.
Чтобы доказать, что эта идея, а именно статья в брюссельском «Precurseur» «исходила от» Маркса, г-н Виллих уверяет: «от француза она не исходила». Эта идея вообще не исходила от кого-либо! «Для этого она была слишком а propos». Mon dieu {Боже мой. Ред.}, почему бы идее, которую сам г-н Виллих может выразить лишь по-французски, не исходить от француза? Но каким образом здесь вообще вдруг очутился француз, о благородное сознание? Что за дело французу до Виллиха, Шрамма, бывшего русского офицера и брюссельского «Precurseur»?
Рупор мыслей благородного сознания начинает не вовремя говорить громко и выдает, что оно а propos сочло нужным выбросить одно необходимое промежуточное звено. Вставим его обратно.
Еще до того, как Шрамм вызвал на дуэль г-на Виллиха, француз Бартелеми условился о дуэли с французом Сонжоном; последняя должна была состояться в Бельгии. Бартелеми выбрал себе в качестве секундантов Виллиха и Видиля. Сонжон выехал в Бельгию. Тем временем произошел инцидент с Шраммом. И вот обе дуэли должны были состояться в один день. Сонжон не явился на место поединка. Бартелеми, по возвращении в Лондон, публично утверждал, что статья в антверпенском «Precurseur» — дело рук Сонжона.
Благородное сознание долго колебалось, прежде чем оно перенесло идею с Бартелеми на себя, а с Сонжона на меня. Первоначально, как рассказывал мне и Энгельсу сам Техов после своего возвращения в Лондон, оно было твердо убеждено, что я намеревался через посредство Шрамма отправить благородного мужа на тот свет, и письменно распространило эту идею по всему миру. Но, по более зрелом размышлении, оно решило, что мне с моей дьявольской тактикой не могло прийти в голову убрать г-на Виллиха при помощи дуэли с Шраммом. Поэтому оно ухватилось за идею, которая «не исходила от француза».
Тезис: «Эта честь принадлежит безраздельно г-ну Марксу». Доказательство: «Ибо если один из его друзей и мог таковое» (идея, разумеется, у нашего непорочного рыцаря среднего рода, а не женского) «исполнить» (исполнить идею!), «то все же голова, а не рука создает идею». Ибо если! Великое ибо если! Чтобы доказать, что Маркс выдумал «таковое», г-н Виллих допускает, что один друг Маркса исполнил или, вернее, мог «таковое» исполнить. Quod erat demonstrandum {что и требовалось доказать. Ред.}.
