– Понятно, – сказал Баранов будто на автомате. – Блин, смелые следаки пошли. Ладно, пусть приближаются, суки, мы им покажем.

Мотнул головой, будто стряхивая воду с носа, и спросил:

– Не понял, а кто убил-то?

– А вы и убили-с, – пронзительным шепотом вытолкнул из себя Камалов.

– Дурак? – без выражения спросил Баранов.

– Дурак, – согласился Камалов. – Извини, психую. Кто отвозил, короче... Там относительно честная история была: одного там резать начали, Игорю ключицу сломали, помнишь, в лонгетке бегал?

Баранов пожал плечами, поискал какое-нибудь место, чтобы сесть, присел на корточки и беззвучно сказал:

– Копать-колотить. Что делать-то теперь?

– А теперь нечего делать. Тогда еще можно было что-то – самооборона, все чисто. Но тогда политический момент был, инаугурация – нельзя было портить. Игорь только Мак Санычу да Кузнецову, что характерно, сказал. Я сам вот только узнал. Так что, говорю, делать нечего – только в перепрятушки играть, а лучше вообще никого никуда не пускать. Первым Игорь с утречка займется, а по второму пункту давай-ка вместе... Ты куда?

– Щас, – сказал Баранов, напряженно вслушиваясь в далекий разговор. – Щас.

И буквально через миг диковинным образом оказался в дальнем закулисье.

Камалов посмотрел ему вслед и спросил Рычева:

– Или зря сказали?

– Ну, ты правильно говорил, – всё равно все узнают. Лучше уж от нас и в правильной версии. А остальным-то как объявить, ты не думал?

– Думал, конечно. Погодим пока. Есть у меня ощущение, что сегодня всем не до того будет. Как бы Славка прав не оказался: всем колхозом придется сейчас трассу защищать. Да куда он убежал-то? Блин, если следаки с физзащитой приехали, мы вообще попали. Мак Саныч.

– Нам с Бравиным спасибо, – ровно ответил Рычев.

– Мне первому. Ладно, не время. Так, все, я у Егоршева слова прошу.

Камалов неразборчиво забормотал, кивнул Егоршеву, который со сцены показал ему два пальца, и сказал:

– Ну, Мак Саныч, как вы и говорили, – все, кому дорог наш дом, выходят во двор. Сейчас речь скажу. Блин, ну куда он... О, идет. Похоже, все плохо. Леш, как повестку объявишь, мне слово, дело срочное.

Камалов и Рычев встали навстречу Баранову, который, судя по виду, и впрямь узнал, что все плохо.

Вид оказался правильным, хоть и запредельно боковым.

– Это не следаки, – сказал Баранов. – Это геологи.

– Да хоть проктологи, блин, – нетерпеливо ответил Камалов. – Но пасаран.

– Всё, пропасаранились. Отбой воздушной тревоги.

Камалов склонил голову набок, разглядывая Баранова вприщур. Рычев все-таки уточнил:

– В смысле?

– В прямом. Всё, говорю. Геологи это.

Егоршев сказал:

– Итого четыре вопроса. Кто «за»? Так... Большинство. Всем видно, да? Сейчас приступим, но сначала с важным сообщением выступит Галиакбар Камалов. Прошу. Алик. Алик!

Камалов с трудом оторвался от Рычева с Барановым, сделал два шага к сцене, вернулся обратно, обменялся быстрыми репликами, кивнул и побежал к подмосткам. Народ встретил героя легкими аплодисментами. Тетки понятно почему, подумал Егоршев и тут же строго указал себе: мужики, впрочем, тоже.

– Добрый вечер, дорогие товарищи. У меня совсем короткое сообщение – вернее, даже извинение. В связи с новыми обстоятельствами большой совет откладывается на два часа. Прошу прощения. Можно ждать здесь, можно идти по домам, сбор протрубим. Малый совет, сбор у меня через пятнадцать минут.

Камалов осмотрел зал, ручку громкости которого будто плавно поворачивали к пределу, повторил:

– Еще раз прошу прощения.

***

И тут же за пределами Союза упала совсеть.

Вообще-то это был оговоренный сценарием сигнал к переходу на готовность-два. Поэтому разноразмерные толпы, ворочавшиеся на главных площадях полусотни городов страны, заклокотали и приготовились растекаться по условленным точкам. Но клекот был тут же сбит градом правильно построенных сообщений, посыпавшимся через альтернативные каналы, – большей частью эсэмэсками или электронными письмами. Для большинства защитников Союза этого было достаточно, чтобы с чувством выполненного долга разойтись по домам. Дотошное меньшинство принялось связываться со знакомыми и известными советчиками через те же альтернативные каналы, получило подтверждение и тоже разошлось – с острым недовольством. Данила, например, хотел разбить окно на первом этаже администрации, снес болезненный пинок от Карабута, пообещал встретить его без формы с целью разбить всю морду и ушел, недобро оглядываясь на мента, нагло севшего в «уазик» к своим.

В течение получаса рассосались все митинги, пикеты и заставы. Только Толик Овчаренко остался стоять перед домом правления. Сотовая связь до села Тамаранка Ромненского района Амурской области так и не дошла, умерев в десяти километрах от райцентра, китайские операторы досюда тоже не доставали, а электронной почтой Толик сроду не пользовался.

Стоять было несложно, хоть и не слишком приятно, не то что первые два часа, в течение которых по меньше мере половина деревни поочередно подошла к Толику, чтобы задать одни и те же вопросы с одной и той же интонацией и, обидно ухмыляясь, отойти. Утешало лишь, что Гурнов и тетя Таня Касаткина, бухгалтерша, покинули правление быстро и обходя Толика по дуге. Они-то знали, чего он стоит. Еще бы тезка-участковый подошел – было бы совсем приятно и, может, интересно. Но дядя Толя сегодня шугался особенно старательно, что, в принципе, по-другому, но утешало.

Толик дернулся было, когда погас «союзник», но в Тамаранке никаких точек сбора не было, в Ромны ехать было поздно. Он попереминался, потряс «союзник», прогнал пару приложений, убедившись, что вообще-то прибор работает, и снова принял позицию «вольно».

В районе десяти мимо прошла Ленка – под ручку с Саньком и старательно хохоча. При этом Санек молчал как партизан и прятал лицо чуть ли не под мышку. Ладно, завтра разберемся.

Толик погружался в стылую тьму, внимательно глядя на крыльцо правления, над которым в жирном пятне лампы крутилась разномастная жужжащая дрянь, и украдкой потряхивая «союзник», в который сигнал так и не попадал.

В полночь Толик сообразил, что день акции кончился, значит, можно не умирать на посту, а идти домой. Наверное, я все-таки сделал все, что нужно, неуверенно подумал он – и остался еще на полчаса, пока окончательно не озяб, вернее, пока на косую антенну дома Борчакиных не наделся Северный Крест.

После этого Толик вернулся домой, рухнул спать, не реагируя на мамкино сонное ворчание из-за стенки. Зато ночью несколько раз просыпался, чтобы проверить «союзник». И потом все время подзаряжал и проверял его, гонял на автономе, снова заряжал и проверял, ожидая, когда совсеть наконец оживет.

Ждать пришлось очень долго.

Так уж вышло, что Сергей и Дима оказались взаперти одновременно, по чистой случайности. В дальнейшем случайности были не такими чистыми, но удивительно плотными.

Первые несколько дней Дима не мог поверить, что все это не шутка либо недоразумение. Он пришел в себя в тускло – «полуестественно» – освещенном незнакомом зале. Зале не в смысле «гостиной в обычной квартире», а в смысле «большом помещении для спортивных занятий или зрелищных мероприятий». Не сильно большом – союзный стандарт, 9x8. Зал был отделан начерно – вернее, набело: стеновые и потолочные панели натянули, но не выровняли, деревянный пол покрасили в два слоя, но не успели залакировать. Дима лежал на задвинутой в угол кровати – стандартной, какие штамповались на миасской фабрике Союза и служили лежбищем решительно для всех союзников – кроме, может быть, начальства.