– Помню уж.

– Но ведь мирились всегда. Вот и вы помиритесь. Ты немного подожди, Гали парень правильный, даже слишком правильный. Но тебя-то он любит. Или не любит уже?

– Да какая разница – любит, не любит, к сердцу прижмет...

– Ничего себе. Ты его любишь?

– Мы в разводе.

– Вот придумала ерунду какую.

– Это не ерунда.

– Ерунда. Слово не воробей, но и не слон ведь, это только слово. Всегда можно отозвать, извиниться. Даже официальный брак когда расторгают, потом сойтись можно. Второй раз расписываются – и все, живут снова. А у вас неофициальный.

– У нас перед Богом. Был.

– Элька. Элька, не реви! Ну сколько можно. Ну что ты за дура такая, meskenem minem. Alia nalsaka takay, ni eslap yoragebezne ozgelisen?[13]

– Aniem, tintaklek ocen gafu it, zinhar, ard?m bit, sin da cylama, sin kocle xat?n bit…[14]

– Min kocle – in koldergec mazak. Yarar alaysa, tora-bara t?n?cland?m. Tatarca y?larga ansatraq bulacaq, sulay meni, q?z?m?[15]

– Mon ul tarcema itep bulm?y.[16]

– Kunel da sulay[17]. Рожать-то как будешь?

– Как говорили в каком-то фильме, нового способа вроде не придумали.

– Я имею в виду, здесь не очень хотелось бы. У Парфентьевых в прошлом году племянница рожала, сепсис пошел, краснуха, еле выжил. А у Величко вообще...

– Мам, хватит. Решим.

– Так. И про воспитывать где – тоже решим? Садик, школа – сама потянешь?

– Да.

– Ну и хорошо, у нас город небольшой, зато все знакомы, воздух чистый...

– Мам, нечистый здесь воздух.

– Это ты забыла, какой он был, пока техспирт не закрыли.

– Очень плохой воздух.

– А где хороший? В Москве, что ли?

– В Союзе.

– Так езжай туда. Эль, погоди, я не издеваюсь. На самом деле, кто тебе мешает там жить? Хочешь отдельно от Галика – ради бога. Воздух ведь там хороший, врачи, ты говоришь, уже собрались, классные, всех, говоришь, знаешь, и все тебя знают...

– Там работать надо.

– Ты работать не сможешь?

– Сколько? Приехать, чтобы два месяца отбарабанить и потом полтора года дармоедствовать?

– И что ты предлагаешь?

– Я ничего не предлагаю. Я думаю.

– Там бы думала. Tuqta.[18] Я тебя не гоню, я страшно рада, что ты приехала, – я тут одна с тоски вою, вечерами особенно, с тобой легче будет, когда в себя придешь. Но если тебе там лучше, неужели нет вариантов там закрепиться? Честных то есть? Ты до сих пор в Союзе вашем кто была? Жена начальника или самостоятельная рабочая единица?

– Красиво говоришь. Не знаю. Скорее, первое.

– А что тебе мешает скорее вторым стать?

– Вот.

– Да там и не видно почти ничего. Потом, ты же явно в шахту или на конвейер не полезешь, значит, работа такая, за столом. А за столом можно и на дому сидеть. Преподавать, в конце концов...

– Мам, не дави. Я подумаю.

– И поедешь?

– В ближайшее время – точно нет. Подумать надо обо всем.

– Ну, думай. Индюк вон...

– Звонят.

– Я слышу.

– Мам, звонят. Пожалуйста.

– Могла бы старую мать не гонять. Ладно, иду-иду.

– Меня нет.

– Помню уж, не совсем дура еще. Алло. Да. А Эли нету. Передать? Не знаю, получится ли... Что? Еще раз. Секундочку. Эля, возьми трубку.

– Мам.

– Скорее.

– Мам, я же просила.

– Q?z?m, ответь. Я пока вещи соберу.

Совещание не заладилось заранее. То есть план-отчет, присланный из Союза, был удивительно хорош: краткая версия оказалась в самом деле краткой, просчитанной и убедительной. Видна была рука Камалова. Полный вариант тоже укладывался в рамки здравого смысла – полсотни страниц в распечатке, все по существу и чуть сверху, деньги под такое не даст только фантастический кретин, а некоторые позиции, связанные с логистикой, реализацией «союзников», их внедрением в третью, идущую в промпроизводство модель «кипчака», а также наладка сборочных производств в депрессивных районах Сибири – под крышей «Союза», безусловно, – были неожиданностью, вполне приятной, даже для Рычева. На таком базисе можно и о втором Союзе заикаться – с химико-фармакологическим уклоном, и это только начало. «В Камалове я не ошибся, – в очередной раз подумал он с удовлетворением средней глубины, – умеет пацан собирать толковых ребят и мобилизовать их тоже умеет. А я даже семью мобилизовать не смог». Рычев с притупившимся уже сожалением вернулся к документу.

Смутила некоторая расторможенность стилистики, в которой был выполнен доклад. Например, термин «фантастический кретин» содержался в резюмирующей части краткой версии. Рычев даже хотел связаться с Камаловым и спросить, чего он курит и в чем вообще дело, но сперва увлекся пересчетом и проверкой большого план-отчета, а потом объявился Сережа Кузнецов и сказал, что это он добивал и высылал документацию, а задорные моменты почистить не решился, потому что вдруг так принято. Камалов, объяснил он, в форс-мажоре по личным мотивам, двумя словами дал понять, что за мотивы и насколько звучные, объявил об отставке Алика и приеме полномочий. Пока Рычев размышлял, не с самозванцем ли беседует, Кузнецов назвал номер приказа и сказал, что в малую рассылку он уже ушел. Рычев еще вытаскивал приказ из базы и с раскаянием удостоверялся, а Сережа уже сообщил, что послан Аликом на совещание, и, если Рычев не возражает, тронется вечерним экспрессом до Тайги, вернее, Томска, там пересядет на ночной самолет и рано утром будет как штык. Рычев пожевал губами и попросил пригласить к телефону Камалова. Кузнецов кратко сказал, что пока это, к сожалению, невозможно, но, как только срастется, Алик немедленно позвонит. Буду ждать, сказал Рычев, подтвердил, что кузнецовский штык завтра остро необходим, в самом боеготовом виде, попрощался, попросил соединить с Камаловым и принялся пинать сперва секретарей, не доложивших о смене исполнительного директора, а потом столичные департаменты, кажется, совсем выбитые из реальности перепроверкой союзных расчетов.

Камалов не ответил – в третий раз секретарь сообщил об этом совсем убитым тоном, так что пришлось его успокаивать и гнать домой. Выбить из департаментов результаты проверки – в основном подтверждающие – удалось ближе к ночи, разводить планы по категориям (безусловные, затратные и рискованные) и рихтовать текст Рычев завершил во втором часу, домой не поехал, потому что делать там с некоторых пор было решительно нечего, лег в комнате отдыха за кабинетом, уснул как провалился – почему-то в снежную яму и почему-то перед глазами маячила спина в «союзной» куртке, тяжело и безнадежно рушилась, поднималась и враскачку двигалась дальше. Проснулся от треска будильника, сердце дергалось в ритме паровоза, на ресницах вязко налип иней, Рычев мотнул головой, протер глаза – никакого инея, только помирающая тьма вокруг, – включил свет, поколебался и, судорожно подхватив распечатку, набрал кабинет Камалова, заготовив стандартное для поздних звонков в Союз приветствие: «Извините, я вас ни с кого не снял?» – и уже под гудки сообразил, что звонок скорее ранний.