– Выборы – это особые случаи? Вернее, даже так: в октябре нам есть что ловить или давить будете со всех сторон и беспощадно?

Брякин, надо отдать ему должное, ответил без раздумий:

– Алексей Александрович, я вас знаю заочно, но только с хорошей стороны, как очень порядочного человека. Поэтому начистоту и без передачи. Беспредела не будет, это я гарантирую, все остальное будет, как положено.

– Суды, компромат, срывы встреч с избирателями?

– Гасилово СМИ, сайты.

– Уголовка? – уточнил Никитских.

– Ну, это уже близко к беспределу.

– Эх, Павел Валерьевич, ваши бы подходы да Богу в руки. Мы-то со своей стороны вас врасплох не застанем криками, судами и прочими демократическими проявлениями – по нынешнему поводу, в частности?

– Ну, я думаю, было бы странно и даже подозрительно, если бы молодая амбициозная партия так легко стерпела бы перенос съезда. Тем более что не факт...

– Не факт, что мы новое место найдем? В этом как раз ничего нового. И, завершая разговор про октябрь, виды, так сказать, на урожай хотелось бы оценить. Подсчет голосов у нас пристрастным будет?

– Честным, как всегда.

– На три-то места можем рассчитывать? – очень серьезно спросил Никитских.

Три депутата в законодательном собрании были минимумом, позволяющим образовать депутатскую группу.

Брякин ответил вопросом в еще более серьезной тональности:

– Алексей Александрович, вы никогда в сфере торговли не работали?

– А то вы не знаете.

– Ах да. Ну, в любом случае, думаю, здесь и сейчас говорить о таких деталях рановато...

– В октябре можно будет перезвонить?

– ...если вообще смысл есть. Но с вами поговорить всегда рад. Еще раз прошу прощения за печальный повод для знакомства. Надеюсь, в дальнейшем придется общаться в более приятных условиях.

Никитских также метнул пожелания и благодарности щедрой горстью. Тепло распрощался и впал в раздумье. Следовало немедленно сообщить о срыве учредительного съезда Бравину, а лучше и Егоршеву тоже. В то же время роль горевестника была не только противной, но и неконструктивной. Одно дело кричать: «Гипс снимают, мы все умрем, не будет нам места ни в одном регионе», чего, очевидно, и ждут неназванные Брякиным, но вполне угадываемые активисты. И совсем другое – ответить на выпад этих активистов такой комбинацией, которую они ни отразить, ни упредить не смогут.

Звоним Дорофееву.

Одни верят в силу случая, другие – в неизбежность предопределения, разницы-то никакой. Никитских едва успел поздороваться и спросить, легитимен ли заочный съезд, проведенный в форме электронных слушаний и голосований через совсеть. Дорофеев, как всегда собранный, будто самурай перед сэппуку, начал как по бумажке:

– Нет, но возможен обходной вариант...

Тут же извинился, сказал, что Бравин на проводе, срочно – и отшагнул в тень.

Никитских не успел скомандовать паузу: Дорофеев вынырнул со словами:

– Алексей Александрович, Бравин говорит, общее дело, просит послушать и по возможности принять участие. Не возражаете?

– Да с радостью, – честно ответил Никитских.

Бравин сел напротив, уже тщательно и корректно оцифрованный в каждом шевелении: что значит частая связь, аккуратность и стандарт одежды. Он поздоровался, сказал, что хотел и про Красноярск поговорить, – Никитских нехорошо удивился, но тут же вспомнил, что в прошлый раз действительно условились обсудить вопросы безопасности и набора волонтеров, – но пока, мол, есть мелкая, хоть и срочная тема.

Тема оказалась удивительной.

– Валентин Николаевич, – спросил Бравин, – помните, вы в свое время Корниенко вспоминали? Я правильно понимаю, что это тот самый юрист, который от имени Москвы у вас магазин отжимал?

– Абсолютно правильно. Нашелся все-таки?

– Еще как нашелся. Он тут от имени Роспатента обжалует наше право на бренды «Союз», «СССР» короче, на все, что можно.

– Надо же, – спокойно сказал Дорофеев. – Широкой души человек. Помощь нужна?

– И не говорите. Нет, пока вроде проскакиваем, это видимо, просто нервы потрепать, но если что, будем иметь в виду. Еще вопрос: я правильно понимаю, что, когда вы говорили про любителя Высоцкого, – ну помните, мы еще только познакомились, – вы бывшего директора вашего имели в виду?

– Не помню, но, наверное, его, я других таких ценителей и не встречал никогда, – ответил Дорофеев вроде бы невозмутимо, но Никитских чувствовал, как он напрягся.

– А вы его давно видели?

– Ох. Страшно давно. То есть года три по меньшей мере. Ну да, как раз мы в последний раз в Москву приехали правду искать, в порядке надзора – там Генпрокуратура, Минюст, администрация президента. Нас везде послали, он сказал... Что-то про мангуста... Ну да: «А мангуст отбивался и плакал, и кричал: "Я полезный зверек"». Руку мне пожал и ушел быстро. Я думал, к самолету придет, нет, и в Иркутск не приехал, и тут уже, оказывается, заявление лежало. Вот с тех пор и не видел. Странно, конечно.

– Почему? – спросил Бравин.

– Ну, не такой Сергей Владимирович все-таки человек, чтобы утереться. Я первое время вообще боялся, что он где-нибудь в московском офисе «Союза» с обрезом возникнет или Корниенко выследит и замочит. Но раз Корниенко жив и благоухает...

Бравин покусал губу – «союзник» подавился было непривычной гримасой, но в целом справился, – и спросил, закидывая крупный снимок:

– А сильно он изменился?

– Ой, – сказал Дорофеев и склонился вправо, потом влево, почти выпадая из фокуса, – разглядывал со всех сторон.

Особо разглядывать было нечего. На снимке хохотал крепкий мокрый мужик, а может, даже парень в густо заляпанной грязью темно-синей куртке. Сзади его за плечи обнимала женщина – в кадр не попавшая, но явно очень красивая. Никитских это сразу понял, не только по длинным пальцам и запястьям, но и по тому, как радостно и чутко этот мужик стоял. Вот ее бы Никитских поразглядывал с удовольствием.

– Похудел как, – сказал Дорофеев странным голосом. – И чего он грязный такой? Он же чистюля, два раза в день сорочку менял.

– Да, – сказал Бравин совершенно невпопад. – Много поменял.

Поболтали и будет, решил Никитских, откашлялся и сказал:

– Игорь Никитич, если позволите, по поводу Красноярска. У нас форс-мажор...

– Да-да, – сказал Бравин, куда-то вываливаясь, тут же вернулся, чтобы торопливо сказать: – Форс-мажор – это хорошо. Я прошу прощения, уйду со связи на полчаса, ровно через полчаса договорим. Терпит время?

И вырубился – начисто.

– Время все стерпит, – озадаченно сказал Никитских одному только Дорофееву.

– Скажи еще спасибо, что живой, – ответил Дорофеев тоже невпопад, да что с ними сегодня, с силой потер лицо («союзник» опознал движение в последний момент) и сказал: – Так вот, что касается обходного варианта.

Человек – сам кузнец своего счастья. А зачем нам кузнец?

Надо было сразу бежать и хватать за шкирятник, но вот такими «надо» мы давно накушались, привкус у них горький, потому я сел и подумал, вскочил и постарался подумать еще, усадил себя снова. Ничего хорошего не придумывалось. Только плохое, со всех сторон. А так не бывает. Но вот ведь – есть.

Я зашипел сквозь сжатые зубы и с силой дернул то, что можно было уже назвать челкой. Говорят, стимулирует воображение. Брехня. Только слезные железы стимулирует.

«Союзник» меж тем изорался. Первые звонки героически перехватила Нина, на пятом я, тихонько порепетировав, убедился, что голос вроде звучит нормально, и зычно попросил ее отвечать за меня и впредь – до команды.

Все равно бежать и хватать было рано. Я нашел зеркало – в подсобке, перестроенной под кабинет председателя совета, оказывается, чего только не было, надо все-таки почаще наведываться, – и некоторое время примерял спокойные лица. Все оказались довольно неприятными, но тут уж ничего не поделаешь. Зато вроде пар из ноздрей лететь перестал. Я еще чуть-чуть отдышался, постоял у двери и вышел в приемную почти улыбаясь.