– Ё, какие дети? Элька второго, что ли, родила? Или рожает?

– Да нет, он не про своего, а про школу. Нельзя, говорит, детишек бросать на полдороге. Отсюда следует, пока, говорит, класс не выпущу, важнее дел нет.

– А, точно. Мне тоже говорил, но я как-то... Вот орел. Сперва город чистит, потом по канализациям лазит за всю дирекцию. То есть спасибо ему, но... Потом каратэ это, пол-Союза с толку сбил, на кулаках все отжимаются, пфуй. Теперь вот Макаренкой заделался – ты в курсе, кстати, что он пол-НТЦ подписал уроки вести? Ко мне уж Бочкарев подбегал, ножками топал, ругался, говорит, доценты с кандидатами запутались в нулях, к детишкам им никак, буду жаловаться ООНу. А я говорю – ничего не знаю, есть совет, есть председатель, его слово никакой исполком не сокрушит, ать-два.

– Сереж, а что все это значит? Чего он, как это, дауншифтует, да? То есть сперва понятно – лечился, пальцы потерял, потрясение, потом Азаматулла, тоже понятно. Но ведь полгода прошло уже.

– А какая-то епитимья у него, по ходу. Я не вдавался. Пару раз сунулся к нему, толку нет – ну и в общем-то, как говорится. Не злоупотребляет, трудповинность с части народа снял, зарплату себе срезал – и ладушки. То есть здесь, – Кузнецов постучал себе по лбу, – все осталось, а вот здесь, – стук по животу, – скисло чего-то.

Он помолчал, играя с «союзником», над столом вскидывались и тухли ломти новостного ролика, что-то боевое про Ирак или Афганистан, – потом сказал:

– На самом деле советы-то дает, конечно. Консоль вот эта сегодня – его идея-то.

– Да я уж понял.

– Что ты понял?

– Ну, чувствуется рука мастера, – объяснил Бравин.

– А у меня, значит, не мастера.

Бравин спросил:

– Серый. Тебя кто-то обидел?

– Проехали.

– Дело ваше, товарищ начальник.

– Да не, просто странно это. Вроде пашу круглыми сутками, дергаюсь чего-то, затыков нет, решаем вопросы, а все равно: а Камалов когда выйдет? а Алик скоро вернется? а с Галиакбаром Амировичем согласовано? Стокгольмский синдром в виде любви к начальнику. То есть я понимаю, что Алик классный парень и многое тут придумал, но, блин... Тебя я тоже не устраиваю, а? А кто бы устроил – Алик? Или ты сам, а? Ну признайся, завидуешь, что стартанули одновременно, а теперь я вот здесь, а ты где-то там?

Игорь смотрел на Сергея с удивлением. Не дождавшись иной реакции, Кузнецов махнул рукой.

– Достало эрзацем быть. Зиц Фунт, блин. Даже мудак я во вторую очередь, а Алик – в первую.

– Да, это обидно, наверное. Слушай, Серый, в самом деле: а на фига ты того чувака кошмарил? Ну, Мордюшенкова из казначейства, которого я телефон нашел.

– Телефон для меня как икона, – сообщил Кузнецов. – А чего такого, мило же получилось в итоге.

– Ну да, мило, но могло ведь и наоборот – подставились бы капитально.

Кузнецов, нехорошо заулыбавшись, откинулся на спинку кресла.

– Опа. Это допрос, что ли? Если допрос – иди на хуй и вызывай повесткой.

Игорь терпеливо объяснил:

– Согласно закону об оперативно-розыскной деятельности, у меня нет права заниматься такой деятельностью и, соответственно, рассылать повестки.

– Молодец, зачет. Тогда просто иди на хуй.

– Как скажете, – сказал Игорь, встал и пошел к выходу.

Кузнецов сказал ему в спину:

– Все, блядь, умные, шояебу, все спецы, и Камалов спец, и Бравин спец, только отчего-то про забастовку спец Бравин, по ходу, не знает ни хера.

Игорь остановился, слушая.

– Видать, ему закон об оперативной деятельности запрещает знать, что его дружочек Дима Маклаков в шесть устраивает маевку, или как там ее назвать, короче, учредительный митинг. Про забастовку, еси чё. Между вторым и третьим, еси чё. Я своих послал, еси чё, а ты?

До пустыря между участками, который последний год сужался как мокрое пятно на солнцепеке, но все еще занимал пару гектаров, Игорь долетел за пятнадцать минут. Последние пять в зеркалах маячил форсированный «кипчак», но дистанцию не сокращал, потому Игорь решил пока не обращать на него внимания. Он проехал до конца более-менее заметной тропинки, потом сделал еще сотню метров по жесткому даже на вид ягелю и остановился на краю плоского участка – дальше сопка шла чуть вверх, потом чуть вниз, к Ваху. Там и топтались полсотни рабочих с Димой во главе. То есть Игорь, спасибо совести и личным допускам, мог движением пальца или одной фразой не только уточнить общее число заговорщиков, но и составить их пофамильный список, ранжированный по возрасту, союзному стажу или месячным затратам. Но этим все-таки пусть ребята из отдела займутся, если Игорь облажается. А наша задача – не облажаться, а решить или хотя бы купировать проблему.

Водитель форсированного «кипчака», остановившегося поодаль, понял, что обращать на него внимание Игорь не собирается, а собирается идти в народ. Дверца хлопнула, вышел, естественно, Кузнецов, окликнул Игоря, кликнул погромче, подбежал.

Бравин дождался, ему нетрудно.

– Игорян, ты извини, пожалуйста, ну увлекся я. Все говорят: Бравин – человек изо льда и стали, монстр вечной мерзлоты, его фиг выведешь. Варюшкин там, Камалов тоже. А я-то тебя подольше знаю, разного помню – дай, думаю... Ну и разозлился, если честно, в самом деле. Опять же хронический недоеб телесного низа и перееб головного мозга сказывается. Короче, завелся, увлекся, рвал рубаху и бил себя в грудь, говорил, будто все меня продали. Был неправ. А про тебя не врали, по ходу. Мне бы кто такое сказал, что я тебе, ну вот что угодно сказал бы, любую часть, честно говоря, на месте бы пришиб. На месте. Вот так вот. И ногами еще, наверное. Прости, а?

Игорь изучил жиденькую кисею на дне страшно синего неба и сказал:

– Прощать еще говно всякое. Живи. Только дальше, прошу очень, без таких испытаний. И про маевки всякие предупреждай пораньше.

– Да ладно ты, – мгновенно налившись уверенностью, сказал Кузнецов. – Несколько нормальных парней там есть, они бы все устаканили. Да я и сказал бы по-любому, да на сей раз, видишь, беседой увлекся да и узнал вот прямо перед тобой. А сейчас ты выйдешь, скажешь речь про зарплаты, про социальный минимум и сверкающую, как там, истинность советской власти, Маклакову в морду впишешь – и все, победитель, бери их теплыми.

– Не, Сереж, – серьезно возразил Бравин. – В морду тут нельзя. Маклаков, конечно, неправ, но он имеет право на неправоту.

– Чего так?

– Мы сами ему такое право дали. Сперва – когда вербовали и гарантировали совет да любовь. И теперь – когда дали повод усомниться в гарантированном минимуме. Задавить это можно, но тогда мы через полгода взрыв получим. Недовольные будут всегда и везде. Наша задача – делать так, чтобы общаться с ними большинству было не страшно, а западло. Иначе будет антисоветская власть и полный Горбачев.

– О, я ж говорю, заслуженный юрист, Вышинский. Обострение классовой борьбы, все правильно.

– Хотел бы я тебя иногда понимать.

– Вырастешь – поймешь. Для этого, правда, книжки читать надо.

– Я не в этом смысле.

– А если не в этом – так понять человека можно, лишь оказавшись на его месте. Возвращаясь к давешнему разговору: следует ли трактовать твои слова так, что ты хочешь оказаться на моем месте?

– Упаси Бог.

– Правильно. Упаси тебя Бог.

– Это угроза, что ли?

– По-моему, пожелание. Но ты у нас юрист, ты и трактуй.

– Трактовка такая: быстренько поворачиваемся вот в эту сторону и как бы случайно выбредаем на разночинцев, пока они Герцена какого-нибудь не разбудили.

– Его декабристы разбудили, деревня. Пошли.

И они пошли.

– Стоп. С этого места подробней.

– Он сказал: задумай любую фразу...

– Нет, давай чуть назад, о чем вы до этого говорили. Хочется механизм понять.