– Лады, – сказал Димка, поднимаясь.

Игорь пожал ему руку, легонько подтолкнул в сторону табельной и несколько секунд смотрел вслед.

Потом вздохнул и пошел в столовую.

Визит высокого начальства давно не считался событием, ради которого следует подкрашивать молодую травку, бережно вытягивая ее до уставной высоты, – ну или устраивать новые капитальные розыгрыши. Однако подготовиться следовало. Мы подготовились, а я лично по пути на станцию закрутил близкую к бесконечности восьмерку «промплощадки–жилсектор» и накачал кого смог чем сумел. И разочаровывать начальство тоже не следовало. Мы вроде не разочаровали – я лично под ручку с Рычевым раскрутил утреннюю восьмерку в обратном направлении. Довольным остался не только Рычев, но даже я.

Станция и оба терминала работали как счетверенный пулемет, слаженно и неумолимо. Малый рельс замкнул первое кольцо и потихоньку нарезал сектора и сегменты. Семь кварталов сияли как на голландской открыточке, еще четыре увлеченно окапывались и озеленялись. Первая площадка, растопырив лопатки, готовилась к завтрашнему прогонному запуску всего комплекса, на второй завершался монтаж участков оснастки и финишной сборки, третья возилась с вентиляцией и готова была возиться еще пару месяцев, что, в общем-то, укладывалось в логику и сроки. Везде на нас не обратили особого внимания, а на третьей, приборной, площадке даже оборали, что меня слегка озадачило, зато Рычева порадовало. А делиться радостью он умел – так что заседание совета вышло довольно уютным и приятным во многих отношениях, хотя Валенчук привычно наехал на Баранова за скверную связь и транспорт, а тот непринужденно предложил сперва дефективных подростков с приемки убрать. Полноценной ругачки не вышло как в силу изжеванности темы, так и все-таки из-за благотворного столичного влияния.

Рычев поблагодарил совет за доблестный труд и попросил разнести благодарность по подразделениям. Отдельно осыпал комплиментами Баранова за зверски точное моделирование сетевой политики и дистанционный отбор спецов, которые будут эту политику реализовывать: в результате, товарищи, узнаваемость «союзных» брендов достигла семидесяти процентов, лояльность поднялась до пятидесяти пяти, а первые, как бы случайные забросы данных о перспективной продукции Союза не только готовят почву для буйного роста потребительского спроса, но и поддерживают стабильный приток рекрутов, которые хотят строить будущее уже сейчас. Баранов принялся кланяться, шаркая ножкой, Валенчук криво усмехнулся, но и ему досталось по полной. Рычев принялся бегло цитировать сложные формулировки, с помощью которых НАМИ, электротехнический институт и большие люди из отделения энергетики, машиностроения и механики РАН выражали восхищение общей конструкцией и чуть ли не всеми узлами «единички» и особенно «двойки».

Настал черед выпендриваться Валенчуку. Но он выпедриваться не стал – старая школа, что ни говори, – а, покивав, поблагодарил и сказал:

–  Кстати, хорошо, что об этом речь зашла, пока все здесь. Как говорится, как здорово, что все мы здесь... Да. Давайте вместе подумаем – ну, я о чем, Галиакбар Амирович, помните? Про название.

– Точно, – сказал я. – Мак Саныч, вас как раз ждали. Задача такая: надо родить название новой модели. То есть оно уже есть – «единичка», «двойка» и до бесконечности, но это ведь не имя собственное и вообще не собственное имя. Ой. Ладно. Короче, после «Жигулей», «BMW», «Peugeot» и еще пяти тысяч моделей и концернов цифирками называться смешно, стыдно и глупо. Тем более нам. В общем, нужно хорошее название, чтобы было традиционное, не обремененное, наше, со смыслом, позитивно воспринималось и вообще. Вот. Мак Саныч, есть идеи?

Рычев развел руками и сказал:

– Давайте я послушаю лучше.

– Ага. Геннадий Ильич?

Валенчук выпалил, судя по всему, давно выстраданное:

– «Союз». «Союзник». «Совет».

– «Советчик», – подсказал я.

– Совсем не нравится? – огорчился Валенчук.

– Ну, нравится. Но «Союз» мы уже третьей площадке отдали, правильно? Машина «Совет» – ну, странно, «плохой "Совет" ты мне дал сегодня», «на одних "Советах" далеко не уедешь». К производным просится «антисоветчик» и так далее.

– Да вообще, хочется как-то разнообразия, – неожиданно вступил Егоршев. – А то «Убик» какой-то получается.

– Что за «Убик»? – не понял я.

Видимо, не только я, потому что все внимательно выслушали повествование про американскую книжку, в которой все провтуливаемые трудящимся товары, от стирального порошка до космического катера, назывались «Убик», и крылась в этом какая-то дьявольщина, которую никто из нас, кажется, не уловил, – как, впрочем, и причины, по которым мы все сидим и это слушаем.

– Шурави, – сказал я, чтобы разрядить обстановку.

– Не надо, Алик, – мягко сказал Рычев.

Я хотел объясниться, но понял, что так разрядить обстановку тем более не получится, поэтому вскинул руки вверх, немного поболтал ими и закинул за голову. Буду наблюдать.

Баранов, похоже, сам решил подхватить оброненный мною разрядник и многозначительно произнес:

– «Победа».

– А что, – оживился было Малов, начальник первого участка, но Валенчук отрезал:

– Тогда уж «Нисса» сразу.

– Почему «Нисса»?

Валенчук коротко объяснил Малову, да и всем, честно говоря, почему «Нисса». Я понял, что долго не выдержу, но решил еще потерпеть.

Баранов не сдавался:

– Тогда «Чайка». Традиционно зато.

– Ну Слав, – мягко сказал Рычев, явно подавляя подскочившего уже Валенчука, – у нас все-таки не лимузин. И потом, «Чайка» совсем затаскано – и телевизор такой был, и холодильник, стиральная машина, кажется, не говоря уж про нашу ресторацию. Совсем банальностей не хотелось бы.

Зря он банальность упомянул. Настал черед Федина. Он веско предложил:

– Давайте назовем «Богатырь».

– Красный. С двумя орехами, – высказался Сергей.

Всё. Больше не отмолчаться.

– Кто бы «против», я «за». Хорошее татарское слово, – безмятежно сказал я.

– Где татарское? – прогудел Федин, и я уже приготовился объяснить, как он что-то вспомнил и осекся.

А я объяснил:

– Да ладно, зато как раз преемственность. Вон «Жигули» – татарское название, и машина ничего

– Ничего?! – огнедышаще уточнил Кузнецов.

– Хорошей машина была, – подтвердил Валенчук. – Пока «Ладой»–«Самарой»–«ТАЗом»–«вазоном» не стала.

Против несомненного авторитета Кузнецов не попер.

– Ну, вам видней.

– Напраснa, – тихонько сказал Игорь.

Злопамятный какой юноша. Все не может мне простить обсуждения союзной топонимики или как там называется наименование улиц. Тогда тоже все метались между проспектами Мира и шоссе Энтузиастов, а я предложил последовать примеру села Тойгильды Муслюмовского района, в котором, на радость всем, родилась моя матушка. Она рассказывала, что в пору ее детства в селе, название которого, что характерно, переводится как «Праздник пришел», было две улицы. Первая называлась «Nik kilden» – «Чего пришел». Вторая, которая поперек шла, соответственно, – «Naprasna». С ударением на последнем слоге, как в татарском положено.

Вот тогда Игорь, ко всеобщему ликованию, и спросил, что такое по-татарски «Naprasna».

В итоге все согласились с неизбежностью туповатой лирики: «Весенняя», «Таежная», «Прибрежная», все такое. И на сей раз я креативить и не собирался. Но объясниться было необходимо.

– Да чего вы кипятитесь, – сказал я. – На самом деле все средства передвижения в русском языке названы тюркскими словами. Лошадь – тюркское, аргамак – само собой, собака – тоже.

– Олень, – ядовито уточнил Кузнецов.

– Олень – нерусское средство передвижения, – напомнил я.