За минуту, которую мы деликатно продавливались сквозь счастливый трудовой коллектив, я совсем успокоился и все решил. Рычев встретил нас отставленным бокалом – руку для пожатий приготовил. Молодец он все-таки, мельком отметил я и сказал:

– Вот, очень рад познакомить. Это Максим Саныч, вы знаете. Это Сергей Кузнецов, и.о. зама по обеспечению, он тут практически все и организовал. И Игорь Бравин, служба персонала наша, она же безопасности.

Тут мне пришлось закашляться, потому что сладкая парочка правдорубов вздрогнула и застыла, причем Кузнецов уставился на Рычева, а Бравин – на меня. Не ожидал вообще такой невежливости.

Когда сильно кашляешь, руки сами собой дергаются. Мои правильно дернулись: подчиненные, поморщившись, выскочили из ступора и протянули руки. Причем Игорь первым – а сам все на меня косился, – а Кузнецов замешкавшись.

Рычев с полупоклоном ответил на приветствие, задал пару ритуальных вопросов про дела и отношение к проекту, предложил чокнуться наконец за наше большое дело, я удостоверился, что против газировки никто не возражает, Элька уже нашла где-то высокие стаканы, я разлил, мы чокнулись, на нас обернулись, мы засмеялись, и всех вроде отпустило наконец. Через пару минут Рычев сместился ко мне и вполголоса спросил:

– А этот где, боровичок?

– Который?

– Ну, снабженец. Кончиков, что ли. Он мне тут с час назад активно все излагал.

– А. Ну, нет его больше. Перетрудился.

– Да?

– Да.

– Интересно. А служба безопасности у тебя давно действует?

– А с завтрашнего дня начнет, – сказал я и принялся хлопать по спине Бравина, который сумел мучительно поперхнуться газировкой.

– Всё, – сказал я. – Орать на меня не надо. Закончили разговор. Заявление у Нины оставишь.

Каменщиков, потоптавшись на месте, шагнул к двери. Застыл, резко развернулся, перекосился и мучительно сказал:

– Алик.

– Андрей Анатольич, ты всё сказал, что мог. Я всё понял, но с тобой не согласен. Разговор окончен.

– Да не для меня эти деньги!.. – снова завел Каменщиков, но я перебил:

– Да, непредвиденные, фонд, так всегда делается, так все делают, я всё понял. У нас так не делается. По крайней мере, без спросу. А ты ни Баранову с Фединым ничего не сказал, ни мне ничего не сказал...

– Да с чего ты взял!..

– С того, что я, извини, начальник.

– А я дурак, да?

– Ты не дурак, Андрей Анатольевич. Ты... Ладно, всё.

– Что всё-то? Что всё? Тебе тут напели про меня, подсидеть чтобы, и я догадываюсь, кто Серенький, да? Из-за вшивой пятнашки, ё-мое! Да ты у меня это из зарплаты вычти и столько же штраф возьми, я и не чихну!

– Вычту по-любому, но штраф не возьму. Не в сумме дело. Ты бы копейку зажал, один коп, скобки, прописью – одна копейка, – так же все и вышло бы, я клянусь.

– Да почему?

– Да потому что мы не так договаривались, когда все это начинали. Ты помнишь, как мы договаривались? Все по-честному, по совести, чтобы Союз был не тем, что вокруг. Правильно, или я свищу тут? А крысятничать – это совесть? Под себя заводить – это совесть твоя, Андрей, бляха, всё! Хватит!

Я втолкнул себе в глотку ком воздуха, давя то, что перло наружу. Каменщиков смотрел мне в колени. Я не спеша вернулся за стол, рассортировал бумаги по трем стопкам, поднял глаза на Каменщикова и сказал:

– Прощай, Андрей Анатольевич.

Каменщиков отвернулся к окну и, щурясь на утреннее солнце, сказал:

– Слушай. Ну хочется увидеть, как будет. Это ведь как мечту детства исполнить. А?

– Проворовал ты мечту.

– Алик, ты ж молодой совсем. Чего ты жестокий такой?

– Я не жестокий, Андрей Анатольевич. Просто мы полчаса разговариваем, и ты меня за это время два раза обмануть попытался. А до этого мы с тобой тысячу часов разговаривали – и получается, ты меня четыре тысячи раз обмануть мог, а я и не заметил. А я не могу работать с человеком, который меня четыре тысячи раз... Короче, ладно. Что мы с тобой друг с другом как с первой любовью расстаемся. Иди уж. Машина тебя увезет, билеты закажем.

– И что – это все, что я заслужил?

– Почему? Ты еще две вещи заслужил. Увольнение по собственному, а не по статье, и без шума. И то, что я сейчас с тобой один на один разговариваю.

– А что, при Рычеве своем мог бы и я бы прямо испугался? – с пренебрежением уточнил Каменщиков.

Ну, такую постановку вопроса я понимал и обводил ее без проблем.

– Нет, мог бы при сотрудниках твоих бывших. Чтобы они послушали красивое твое объяснение о том, как пилить бюджет на собственные непредвиденные.

– Они-то меня поняли бы.

– Да? Значит, вовремя я за контроль схватился. Спасибо, Андрей Анатольевич, красиво ты своих сейчас сдал.

Каменщиков развернулся и ровным шагом покинул кабинет, мягко притворив дверь за собой. Я попытался посмотреть входящую документацию, пару раз сбился, потом понял, что все равно ничего не понимаю, включил телевизор, полюбовался рябью трех видов, выключил телевизор, сшиб правую стопку бумаг на пол, собрал ее, решил что пять минут уже прошло, и нажал кнопку селектора.

– Нина, Каменщиков заявление оставил?

– Н-нет, Галиакбар Амирович. Дописывает.

– Хорошо. Как допишет, согласуйте с ним, когда ему машину организовать и на когда билет...

Из селектора глухо донеслось:

– Спасибо, Галиакбар Амирович, не надо мне вашей машины. – И что-то коротко шумнуло.

– Заявление бросил и дверью хлопнул? – уточнил я.

– Д-да, – сказала Нина. – Что-то случилось?

– Нормально. Найди мне Кузнецова, пожалуйста, и срочно пусть сюда бежит.

– Из обеспечения?

– Ты других знаешь? Его, зайчика. И с Егоршевым соедини меня, пожалуйста.

Дирекция успела отжать несколько раций с линии трудового фронта, но свою я с утра передал через Федина дорожникам, льющим основание под городской рельс, потому связь с миром держал через Нину.

Кузнецов прибыл минут через двадцать – как только Егоршев подтвердил, что один из вездеходов, спешно, но без особых инструкций отправленный за генераторами, тормознул и подсадил шагавшего по колдобинам Каменщикова. Я уточнил, довезет ли водила попутчика до речпорта, согласился с тем, что все равно же он туда и едет, и объяснил, что больше мне совсем ничего и никогда про Каменщикова рассказывать не надо, потому что Бог ему и всем нам судья, аминь, спасибо, пока.

Кузнецов с мрачным видом торчал рядом с дверью и проходить не собирался. Я положил трубку селектора, сам сделал пять шагов к гостю, пожал ему руку и неласково спросил:

– Чего опаздываешь?

– Ничего подобного, я с восьми по складам скачу.

– Мы вчера с тобой и Игорем с утра договаривались все обговорить. И чё?

– Так утро вон еще в разгаре, а я уже здесь, – хладнокровно ответил Кузнецов.

– А Бравин?

– Разве сторож я брату моему?

Я подумал, что скорбное отношение Рычева к шутникам и острословам имеет весомое обоснование, и попросил, стараясь не менять интонации:

– Он опять в шахту полез? Серег, вы что, не поверили, что я серьезно, что ли?

Кузнецов неопределенно повел плечом.

– Или я что, давал основания пиздоболом себя считать?

Сергей, подумав, неохотно сказал:

– Вот и решай, что лучше – начальник-пиздобол или ты сам – фаворитка императора.

Я хмыкнул, тоже подумал и поинтересовался:

– Решил?

– Алик, все равно ведь получается, что я Каменщикова подсидел и на его место лезу.

– Получается, – согласился я. – А вот когда ты арматурину на забор себе стыришь – получится, что и тебя твой преемник сожрал. Дарвинизм, все дела. Ты по всякому вору так убиваться будешь?

– У меня, Галиакбар Амирович, для обоснованного ответа пока опыта не хватает.