– Сына, – назидательно сказал Клим, сопровождая каждое слово хлопком по щеке лошка, несильным, но обидным, – слушай, когда старшие говорят. Слушайся, когда...

Маклаков дернулся с размахом и разлаженным вылетом рук чудом освободился, но воспользоваться волей не сумел, потому что улетел спиной в другую дверь. Она легко распахнулась и позволила лошку впасть в женское отделение. Там ойкнули. Клим шагнул следом – там ойкнули еше раз, но без особой нужды – у дальних шкафчиков стояли всего две телки, может, и раздетые, но успевшие прикрыться простынями. Обе, кстати, были ничего. Но разглядывать их стати или возмущаться тем, что у девок шкафчики, а мы по крючкам вешаемся, было некогда: дятел судорожно возился на полу, собираясь не то подняться, не то схватить за ножки скамейку и всех тут посносить. Ну-ну.

– Ты чего творишь? – спросила брюнетка. – Пшел вон отсюда.

– Рот щас закрой, овца, – посоветовал Клим, снова зафиксировал дятлу шею, помогая встать пошустрее.

– Вон пошел, сказали! – гаркнула уже шатенка, которая повыше.

Одернуть баб Клим не успел, потому что ему пережали шею и рабочую руку, ловко перекрутили и отшвырнули к двери, где тоже были шкафчики. По ним Клим прогремел спиной и задом, застряв в одном из узких отсеков.

Усадивший его герой помогал Маклакову подняться и отсесть в сторонку. Герой был жилистым молодчажкой с пылу-жару полка – короткие волосы сосульками, кожа красная, парит, из всей одежды – сырая простынь вокруг

– Ты чего творишь? – повторил герой брюнеткины слова, семейное у них это, поди. Конец семье.

Клим, ссаживая локти, выдрался из шкафчика и подтянул штаны, разглядывая героя. Тот не умолкал:

– Это женское отделение, не заметил? Выйди и жди на улице, сейчас объясню все.

– Ты мне ребра сломал, – пожаловался Клим, выдвигаясь на середину раздевалки.

Парень, усмехнувшись, отправился ему навстречу, всерьез, похоже, намереваясь пожурить и выдворить:

– Так, а ты что хотел? Это ж Союз, тут гопы...

Клим показал, что хочет обнять в знак примирения, парень, естественно, отшатнулся, тут же получил тычок в печень и попал шеей в железный захват, скрючивший его, как Маклакова две минуты назад.

– Ты кто, красавец? Скажи напоследок...

Парень качнулся, простынь свалилась на пол. Клим обрадовался:

– О, рачком любишь!

Пригляделся и воскликнул:

– Еврей, что ли?! Вот ни х...

Шея парня рывком выскочила из захвата, как скользкая гиря, Клим дернулся следом, и тут же в голове сработал железнодорожный светофор, белое-красное. Потому что парень циркулем вертанулся на одной ноге, неизвестно, как не чиркнув носом по полу, и срубил Клима пяткой сверху. Сам он после косой вертушки на ногах не удержался, упал на руки, но Климу было все равно – пятка пришлась почти точно в подбородок, падение тоже оказалось сильным, нос всмятку, хоть и не позиция «звезда». Сознание он не потерял, но двигаться не мог – лежал и следил полузакатившимся глазом, как парень со словами: «Извините, девчонки» поднимает и встряхивает простынь, не спеша опоясывается, спрашивает Маклакова: «Сможешь вытащить или меня подождешь?», кивает и удаляется.

Тут Клим все-таки вырубился.

Холодно, в уши течет, дышать!

Клим сипло всосал в себя весь воздух, закашлялся – башка треснула – и открыл глаза.

Маклаков отставил ведро в сторону и без особого сочувствия дождался, пока Клим, кривясь и шепча, прокашляется. Видать, смог все-таки вытащить: Клим сидел на лавке под соснами у входа в баню, из которой как раз выходил герой-каратист, уже одетый, и хорошо одетый. Клим бережно нащупал на голове относительно целый фрагмент, уперся в него ладонью.

– Хорош, – одобрил парень. – Как его, говоришь?

– Влад, с шахты. Фамилию не знаю, – отрапортовал Маклаков. – У него кореш со мной работает, такой же,

– Ага. Ладно, Бравин сейчас подбежит, расскажешь. Завтра этих орлов вернем исторической родине. Что ж ты, друг, здесь устроил, а?

– Извините, – пробормотал Клим.

– Извините. Чуть таких дел не натворил. Ладно, не дергайся, мы тут без милиций и судов, просто домой поедешь. Дим, я с твоего разрешения побегу, ладно?

Маклаков не успел ответить. Клим все-таки договорил:

– Извините, а вы кто все-таки?

– Камалов моя фамилия.

– Жопа, – сказал Клим без выражения, отправив левую руку в помощь правой.

Маклаков хихикнул, а Камалов серьезно ответил:

– Нет, меня по-другому зовут. Короче, Игорек сейчас...

– Товарищ Камалов, – с усилием перебил его Клим, осторожно поднимаясь. – Товарищ Камалов, можно вас на минуточку?

– Слушаю.

– А можно, отойдем?

Он, не дожидаясь ответа, побрел за угол бани, за кусты свежей посадки, и на ходу говорил:

– Товарищ Камалов, я очень прошу... Секундочку буквально... Я очень виноват, сейчас...

Камалов шел за ним, чистенький и с улыбкой. Это утверждало Клима в мысли, что он все придумал правильно и сейчас сделает на раз. Краем глаза Клим видел, что с левой стороны улицы к ним спешит тот гвоздик – Бравин, точно, – а с противоположной стоит Ноготь и делает всякие знаки руками и лицом, потому что знает Клима давно. Но отыгрывать назад было поздно, возвращаться без результата невозможно, а милиции-судов у них, как только что было справедливо отмечено, нет.

– Клим – не выдержав, громко шипанул Ноготь, когда они уже зашли за кусты.

Внимательный Камалов услышал сквозь бормотание Клима и сказал:

– Все, вспомнил. Климов, из Томска, так?

«Молодец, там скажешь, кто тебя привел», – подумал Клим, а вслух жалобно сказал:

– Товарищ Камалов, я честно прошу прощения, сорвался – у меня жена больная...

И, стараясь не прерываться, ударил.

Радостно подумал – попал! – но тут же понял, что нет. Сука-каратист успел вмяться задом в кусты, а руку Клима отшибить в сторону, ловко сместился еще на пару шагов, ближе к улице и так, чтобы закат бил Климу в лицо, и сказал:

– Ну ты даешь, драчила.

Машинально мазнул рукой по боку, нащупал порез, быстро взглянул вниз и, меняясь лицом, всмотрелся в руку Клима.

А вот и расплата за усилие. Дурнота затопила горло, Клим понял, что времени нет, и уже молча сделал хитрый выпад снизу, в пах, вбиваешь и вверх, пороть до грудины, как рыбу, рука ткнулась в твердое, теперь точно попал, нет, силуэт на слепящем небе дернулся из стороны в сторону.

В голове распахнулось еще одно небо.

И погасло.

Татарские плясовые опасны для здоровья – это медицинский факт. То есть сперва, когда баян только начинает жарить на крейсерской, все незамысловато и весело: ногами раз-раз и руками двигать не забывать, а коли в темп попал, все само идет, умпа-умпа-умпа-рита-тайдада, хохочущую Эльку под руку, покрутился, отцепился, улетел, в Хуснутдинова не воткнулся, частушку-такмак проскандировал, ритмично протопал к Гульке, Рифовой жене, крутнулся с нею, отпускать аккуратнее, не гоготать, тай-дай-ри-та, рита-тита айтата, а щеки и за ушами уже сводит от идиотского смеха навзрыд, а остановить его не получается, ноги заплетаются, Элька пикирует, крутит против солнца и отстреливает в сторону стола, а дыхания уже нет, а на подходе очередной такмак, а баян все жарит, где она находит такие записи, я же сдохну, я последний раз бию плясал на свадьбе троюродной сестры под Сергачом, плясали в квартире и немножко в коридоре, с гоготом валились на пол и возвращались к столу, а здесь поляна, фиг сбежишь, а падать западло, умпа-умпа-тайдада, Элька, собака, пощади, Хуснутдиновы уже отвалились, не отпускает, извергиня, траву уже всю вытоптали, такмак! – ох, всё...