Я уже вставать начал, когда Рычев опять поймал мой взгляд, – к чему я совсем не стремился. И не то чтобы он умоляюще посмотрел на меня. Или понимающе. Или там снисходительно. Но как-то посмотрел – так, что я сел, решив потерпеть еще немного. Как бы для того, чтобы не расстраивать завкафа – хороший он старик, если честно-то. Но слушать я не нанимался. И любезничать тоже.

Вот и не слушал – как Рычев обстоятельно, делая пометки в блокноте, знакомился с лучшими представителями, а те либо распускали хвост букетом стоевровых бумажек, либо, напротив, ударялись в словесно-мимическую аскезу. Например, Ткач и, например, Казакова дали образцовую студенческую пару из китайского научпопфильма времен культурной революции. Вдумчиво так отвечали. Взвешенно. Солидно. Ленка даже от вопросов воздержалась.

Завкаф откровенно сиял.

Свою модель поведения я никак собрать не мог. Хамить было глупо, беседовать – противно. Что делать, личная неприязнь. Ладно, решил я, дойдет до меня очередь – решим.

Очередь не дошла. На втором получасе встречи, когда накопившуюся в кабинете завкафа атмосферу можно было бутылировать и продавать Совбезу ООН в качестве стимулятора каких-нибудь палестино-израильских переговоров, Рычев, уточнив у Леши Устымчика, действительно ли тот не хочет связывать судьбу с юруправлением Совета Федерации, в котором проходил стажировку полгода назад, посмотрел на часы и все в той же засушенной манере сообщил, что, дорогие коллеги, я, оказывается, отобрал у вас уже много времени. Я очень вам благодарен и надеюсь, что в течение недели-двух вы сформируете свое отношение к возможному сотрудничеству с «Проммашем». Двадцать восьмого я еще раз подъеду, по ходу мы определимся, будет ли это встреча в том же кругу или отдельные беседы. Тогда же, очевидно, я смогу сказать что-то более определенное относительно нашего предложения. Пока, вы заметили, речь идет только о знакомстве. Надеюсь, оно получилось взаимоприятным. Всего вам доброго.

Я встал вместе со всеми, ощущая острое недоумение, быстро возгонявшееся в раздражение. Карлсон что, хуже щенка? Это что, такая тонкая месть Рычева за мои левые взгляды?

Озвучить свой вопрос я не успел. Рычев сказал:

– Алик, мы только с вами не успели познакомиться. А мне бы этого очень хотелось. Вы куда после занятий собирались? Ничего, если бы я вас довез, а по дороге мы бы смогли поговорить?

Лучшие представители застыли в дверях. Ткач сказал: «Вау».

– Спасибо вам огромное, Максим Александрович, мне на метро удобнее, – сказал я.

Раздражение, между прочим, сразу улеглось – слаб все-таки человек и непоследователен.

– Жаль, – сказал Рычев. – Ну что ж, всего вам доброго.

– Дурак ты, Камалов, – сказала Казакова вполголоса и вышла.

Я направился к двери, кивнув в сторону, в которой Рычев паковал дорогой портфель, а Андреич растерянно водил взглядом по студентам и гостю. Сразу выйти мне не удалось: в двери задержался Аркашка. Вместо того чтобы посторониться, он попытался постучать мне костяшками пальцев по макушке. Я уклонился и едва не дал ему по ребрам. Замешкался, давя святой порыв, и позволил завкафу собраться с мыслями.

– Алик, – сказал он, – Максим Александрович вас чем-нибудь обидел?

Я развернулся, открыл рот, закрыл его, подумал и нехотя сказал:

– Ну, этого я не могу сказать.

– Но тогда... Ткач, у вас есть вопросы?

Аркашка с готовностью кивнул. Его рыжие глазки разгорались, как хвоя от дыхания заправленного геолога.

– Хорошо. Подождите, пожалуйста, за дверью. Я освобожусь через десять минут.

Ткач заворочался у косяка, показывая, что уже уходит.

– Аркадий, – сказал завкаф.

Аркашка пробурчал что-то и вышел, притворив дверь.

– Поплотнее, пожалуйста. Вот так, спасибо. Алик, вы знаете, я хоть и являюсь представителем старой формации, это мягко говоря, но никогда не лезу в личные дела других, особенно если речь идет о студентах. Но в данном случае мне представляется, что ваша реакция и в особенности, вы уж извините, ваш тон...

– Георгий Андреевич, – деликатно попытался оборвать его Рычев. – Георг... Георгий Андреевич...

Не сразу, но попытки с четвертой-пятой ему удалось пробиться сквозь скворчание завкафа на тему «Даже если оставить в стороне вопросы возможного трудоустройства... Это мой пока кабинет, и я не давал оснований... Вы же юрист, в конце концов...» Разошелся старик.

Меня так подкосило, что я не среагировал на пургу, которую немедля понес Рычев. Он сообщил завкафу, что сам, мол, виноват. У некоторых групп молодежи, сказал он, предложение проехаться в машине считается оскорбительным. Не знаю уж почему, но это такой устойчивый оборот, едва ли не инвективный. Так что Алик имел все основания отреагировать на мои неосторожные слова максимально резко. Тем, что этого не случилось, мы обязаны, очевидно, хорошей юридической выучке Алика. Одним словом, это я должен просить прощения.

Рычев шагнул ко мне, протянул руку и сказал:

– Приношу извинения.

Я поспешно выскочил из оторопелого состояния – не знаю только, целиком или нет, – поспешно же пожал руку и сказал:

– Охотно принимаю и в свою очередь прошу прощения за резкость тона.

Если взрослый дядя ваньку валяет, юному студенту сам бог велел. Рычев, конечно, наврал. Не было никакого оскорбительного смысла в его словах. Не было устойчивого оскорбительного выражения, связанного с катанием на машине. Не было слоев молодежи, по которым эти оскорбительные выражения растекались. Если вдуматься, у молодежи и слоев не было – что она, пирог, что ли?

Но вдумываться я не собирался. Рычев бутафорил явно для того, чтобы успокоить Андреича. Я в этом был заинтересован не меньше – блин, мне еще как минимум диплом получать, я про прочее молчу, поэтому буффонаду решил поддерживать.

Из сил выбиваться не пришлось. Завкаф поизучал нас немного, потом решил не лезть в потемки и сказал:

– Вот и хорошо.

Вышел из-за стола и засеменил к нам, протягивая руку. Я испугался, что сейчас придется, подобно мушкетерам или волейболистам, организовывать дружеский сэндвич из ладоней. Но он, оказывается, с Рычевым прощался. Ну мне под сурдину тоже честь выпала.

По завершении церемонии, подведя нас к двери, завкаф осведомился:

– Максим Александрович, Алик, все в порядке? Моя помощь не нужна?

– Георгий Андреевич, что вы. Вы и без того очень сильно помогли. Сильные ребята, в самом деле. И девочка – красивая, а умница, удивительно... Я думаю, в конце месяца мы со всеми уже на предметные отношения выйдем. А с Аликом, надеюсь, сейчас стартовые позиции определим.

– Пока катаемся, – предположил я.

Завкаф крякнул. Рычев вежливо улыбнулся.

– Ой, простите ради бога, – испугался я. – Я не дразнюсь. Просто некоторые слои молодежи, другие, таким устойчивым выражением позитивные ожидания обозначают.

– Всего вам доброго, Максим Александрович, – сказал завкаф, решив, что меня на сегодня с него хватит.

Я выскользнул за дверь.

Там никто не караулил: Аркашка, не придумав, видать, вопроса Андреичу, благоразумно смотался. Это было мудро, стало быть, нехарактерно для Аркашки. Я решил быть не менее мудрым, но свалить не успел. Рычев явился из кабинета завкафа и окликнул:

– Алик, можно вас на полминуты?

Я выразительно задрал левый рукав свитера и сказал, не отрывая взгляда от часов:

– Конечно.

– Алик, вы искренне сказали, что ничего не имеете против меня? – Рычев был финансист, титан и стоик в одном Хуго Боссе.

– Конечно.

– А чего дерзите тогда? Я, ей-богу, несколько разочарован.

Я намеревался коротко ответить, но Рычев продолжил:

– Сучков сказал: «Алик серьезный парень, с ним и говорить, и работать приятно». А мне неприятно пока, вы уж извините.

Я опустил руку.

– Конечно, я встретился с Константином Николаевичем, – сказал Рычев. – Иначе встреча с вами для меня не представлялась возможной – как я могу вмешиваться в отношения внутри другой команды? И Константин Николаевич, мне так показалось, очень обрадовался. Он, по-моему, к вам очень хорошо относится. Вы к нему, очевидно, тоже, но как-то по-детсадовски, вы уж простите.