– Так он не позвонил даже?
– Ну вот не позвонил. Руки, блин, не дошли, видимо.
– А сами?
– В смысле?
– Ну, может, вам самому позвонить надо было?
– Ну, Даш. Что я ему скажу: Алик, поздравляю соврамши? Напоминаю, что должен? Он же не маленький. Сам позвонит. В себя придет – и по-любому. Да он вообще разъездной аппарат и браслет в кабинете оставил. Ховается, партизан. Да ладно, вроде все, выкарабкались сегодня, я даже Нину уже прогнал, так что до завтра покамест живем. Да и дергать его сейчас – ну, не по-людски вообще. Он, поди, спит, как байбак, после всего этого.
– Чего – этого? – спросила Даша, чувствуя, что неотвратимо краснеет.
– Ну, вчера ему худо совсем было – ты не видела, что ли?
Даша повела плечом.
– Ну, короче, прости, что я тебе тут гружу, – все нормально, не всем дано поспать в раю, но кое-что мы здесь успеем натворить. Мощно поработала, на годы, честно. Родина не забудет.
– Служу Советскому Союзу, – серьезно сказала Дата, улыбнулась в ответ еще на какую-то шутку и на негнущихся ногах вышла в приемную.
Постояла немножко, опершись на уставленный телефонами и коммуникаторами стол Нины Ивановны, осторожно села в ее кресло, воровато оглянулась, сняла серую трубку и набрала мобильный Камалова. Трубка, пошелестев, сказала, что абонент недоступен, и предложила оставить сообщение. Даша положила трубку на место и поехала домой.
Каким-то чудом «двойка» привезла ее не на Мира, а на Весеннюю, к дому Алика. Улицу, в соответствие с названием, планировалось застроить весной, а пока – по странной традиции зачинать и бросать – вдоль разрубавшей сугробы трехсотметровой щели расположились несколько съеженных под снежными капюшонами сосен и дом Камаловых.
Даша некоторое время рассматривала черные окна и безнадежно белые окрестности, освещенные только ее фарами да слабым отсветом от фонарей на Томском тракте.
Потом решительно вышла из машины, подавила кнопку у калитки, обнаружила, что она не заперта даже на крючок. Доскрипела до двери, позвонила, потом постучала, потом обошла дом, пытаясь высмотреть что-нибудь в колодцах окон, замерзшая и обозленная вернулась в машину и поехала домой.
И опять «двойка» привезла ее мимо проспекта Мира на Таежную, где работала «Чайка», одно из двух полуночных заведений Союза. Полуночных – потому что закрывалось строго в полночь и чтобы никаких (для ночной смены действовала полуденная «Лира»). Глодало Дашу крепкое подозрение, что, пока они все тут переживают и даже на ушах стоят, их разлюбезный мусульманин сидит, блин, в кабаке и недозволенные напитки в недозволенных количествах кушает, что твой Омар Хайям.
В «Чайке» Камалова не было. Вообще сегодня.
И в «Юности», втором полуночнике, тоже не было.
Решил, поди, что с глаз долой – из сердца вон. Имеет право. Да только в Союзе особо-то с глаз не спустишься, во всяком случае с некоторых, в том числе Дашкиных. Пока ДКС не достроили, после девяти вечера выбора особого нет: ночная смена, кабак или гостевание у друзей либо, скажем, у любовницы. Еще можно дома сидеть – например, с выключенным светом и даже, может быть, на унитазе, эдаким трусишкой зайкой сереньким. А больше негде – не под елочкой же.
В любовницу Даша не верила. Если у Камалова была любовница, он, с учетом ночного шоу, заслуживал одновременного выдвижения на «Оскар» и Дарвиновскую премию. Нет-нет, невозможно. Вообще, так думать – совсем себя не уважать.
И в походы по друзьям Даша не верила, особенно в походы выпавшего в отставку исполдира, про которые целый день никто не знает и не судачит.
В любом случае караулить возле дома Камалова, ожидаючи, пока в окне мелькнет огонек или из-за угла появится сам хозяин – усталый, довольный и с головы по это самое в помаде, кобелина застенчивый, тьфу, – вот это все было совсем значительным перебором.
Даша поехала домой – и наконец доехала. Думала, что не уснет, а потом не проснется, ан нет, срубилась как косой, толком даже не раздевшись, а в начале седьмого утра вскочила, позвонила Камалову домой, потом на охрану дирекции, а потом опять помчалась по свежему снежку на Весеннюю улицу. Весенняя была все так же нелогично украшена высокими сугробами, но, хвала дежурным, чистилась исправно. А на ночной пушок, бабушкиной шалью накрывший окрестности, дежурные отвлекаться не стали – и был он нетронутым. Совсем. Никто, кроме Дашкиной «двойки», не проезжал по Весенней как минимум со вчерашнего вечера. Даша бросила поверх белых вчерашних параллелей несколько черных пунктирных синусоид пешего следа, на всякий случай снова прошла во двор, обогнула дом, нашла его совсем нежилым, вернулась в машину, некоторое время барабанила пальцами по рулю, потом решительно набрала Кузнецова.
Кузнецов, вопреки опасениям, не спал и не наслаждался душем, предоставив отвечать на звонки любимой жене или кто там ему Танька Григорьева. Он ехал на работу и, вопреки совсем уж острым опасениям, сразу воспринял Дашины сбивчивые фразы всерьез: уже через полминуты сказал: «Жди на месте, сейчас буду».
Кузнецов прибыл через семь минут, и тут же подъехали еще две машины – врио догадался с дороги позвонить Бравину и Баранову, а они не иначе кружили по кварталу как стервятники или страж-птицы. Даша выскочила мужикам навстречу и попыталась сразу все им рассказать, показать на месте и объяснить. Кузнецов деликатно остановил ее и попросил сказать только, когда она была здесь и где ее следы. Даша рассказала, Бравин, услышав про вчерашний визит, хотел что-то уточнить, но, запнувшись, предпочел уточнить у Баранова, не менял ли Камалов машину.
Баранов едва успел начать: «Он заменит, пожалуй», а Даша едва успела зардеться от необоснованной гордости, как Бравин перебил:
– А машина-то где?
После этого все и завертелось по-настоящему. То есть формально Баранов еще звонил Егоршеву и транспортникам, а Кузнецов объяснял Бравину, что нет у Камаловых встроенного гаража, Алик его в спортзал переделал, даже смеялся, что надо «единичку» не теплым боксом, а реальными сибирскими морозами испытывать, – и Бравин вроде бы внимательно слушал да поощряюще кивал, а сам очень быстро стрелял звонками, собирал микроконференции и раскидывал короткие приказы. Так что через пятнадцать минут Весенняя была заставлена разнообразными машинами, по двору и, кажется, дому Камаловых сновали люди, а Бравин мягко, но решительно отправлял Дашу, Кузнецова и Баранова на работу или к любой угодной им матери.
Предпочли работу, но работой это было назвать трудно: до обеда Даша раз пять заглядывала к Кузнецову (дважды по делу) и почти всякий раз одновременно с Барановым, тоже придумывавшим предлоги, чтобы зайти и между делом спросить про новости, – и не сказать, что Кузнецов был этим недоволен. Тоже тягостно было, видать, куковать в одиночку у моря. В общем, на пятый раз он уточнил, нет ли у Даши и Баранова неотложных дел за родными конторками и могут ли они перенести эти дела вот сюда, в кабинет Камалова, чтобы не скакать туда-обратно. Дела были, честно, и, сидя пусть не на сердце, так на пульсе событий, вроде бы удавалось с ними справляться. Во всяком случае, Даша подготовила справку на транспортный и машинный парк, необходимый пур-тазовской схеме. Баранов тоже чего-то там ковырялся. И оба одинаково застывали над бумагами и экранными планшетами, когда Кузнецов кидался на очередной звонок, – и обмякали, не поднимая глаз, когда становилось понятно, что не о том речь и вообще телефон не зеленый, а второй-третьей важности. Об обеде и не вспомнили – спасибо Нине Ивановне, предложившей принести чай и бутерброды, которые улетели, кстати, за щелчок, так что добрейшая бабушка организовала добавку.
Долгожданный звонок раздался, когда Кузнецов как раз и почал добавку. Вгрызся он так глубоко, что первые ответы мычал и прокашливал, пока Даша не догадалась подсунуть ему свою чашку.
Запив, Кузнецов сумел – явно для гостей высокого кабинета – организовать повтор ударных реплик собеседника, очевидно Бравина. Громкую связь в управлении включать почему-то не было принято. Но и без этого было понятно, что новостей нет, во всяком случае хороших или хотя бы ощутимых. Никто Алика не видел и ни с кем Алик планами исчезнуть не делился. Опрос друзей и знакомых Камалова, охраны и сотрудников предприятий и строек, работников и посетителей ночных заведений, а также осмотр окрестностей, в первую очередь привлекательных для потенциальных самоубийц («К какому суициду, вы чего несете?» – воскликнул Кузнецов, а Даша съежилась), результатов не дал.
