Под лекцию минут на десять, из трех частей. Первая была посвящена возрастающей роли партийных каналов отправления власти, вторая – конкретным механизмам проведения решений, третья – сравнению этих механизмов с характерными для советской эпохи. Под конец речи Никитских осмелел окончательно, как бы между прочим убрал обратно в стол коробочку с «союзником», что придало ему новых сил и бодрости. Никитских не был бронебойным менеджером, гением маркетинга или маэстро потребительских симфоний, но политику он любил на уровне выше пикейно-жилетного, причем любил довольно технично. Во всяком случае, Игорь сроду не догадался бы увязать Александра II, Дудаева и Волкова, которых, оказывается, постигло горе совсем не от ума или свирепости эпохи, а от отсутствия подходящей партии. А возьмем, к примеру, Хрущева или лучше Берлускони – и увидим, что можно быть обыкновенным неумным старпером-пакостником, но крутить всеми, ставить раком старейшие правовые традиции и выходить из-под расстрельных статей, и для этого достаточно денег, СМИ и партии – плюс наглости, конечно.

– А можно личный вопрос? – спросил Игорь, поняв, что самое время. – Алексей Саныч, а вот если вы так хорошо в этих делах разбираетесь, почему сами в партию не пошли?

– В эту? – Никитских усмехнулся так, что Игорь позавидовал. – Игорь Никитич, я вообще-то в свое время до второго секретаря райкома комсомола дошел.

– В смысле «дошли»? С претензией какой-то?

– С претензией... Счастливые, вы, наверное, люди. В смысле – я был секретарем Куйбышевского райкома комсомола.

– Ух ты. Это круто, да? Так тем более, чего ж потом в партию власти не пробовали?

– С сахара трудно переходить на сахарин. Это, Игорь Никитич, не партии, а солидол на палочке. Мажет всех и навсегда, а толку никакого.

– Это вы про единороссов, что ли?

– Да про всех. У КПСС были многочисленные недостатки, я бы сказал, страшные недостатки, и в разные эпохи страшные по-разному. Но это, Игорь Никитич, была сила. Руководящая и направляющая. И с идеей. А все, что после Союза пытались, это пляски дикарей вокруг астролябии.

– Вы так говорите, Алексей Саныч, будто жалеете.

– А я жалею! Жалею, Игорь Никитич! Партия – это в самом деле очень мощная штука. Ну, про мозг класса и силу класса, мягко говоря, некоторое преувеличение – поэтическое, понятно. Но вооружить людям мозги, сделать их стойкими к соблазнам и научить смотреть чуть дальше носа или пуза может только партия.

– Раньше говорили – вера.

– Ну, правильно говорили. Только вот вы, Игорь Никитич, верующий?

Игорь пожал плечами.

– Я тоже нет. Внуки вот крещеные, с детьми одновременно, а я как папа с мамой, без опиума. У вас так же наверняка. То есть мы с вами, может, не самый репрезентативный круг, но какое-то представление даем. Советская закваска на атеизм здорово подсаживала, ну и вот эти современные попы и камлания по телевизору тоже сильнее верить не помогают.

– Нелогично. Советский опыт тем более отбил, как это сказать, веру в ценность партии – а про современные образцы я промолчу.

– Правильно. Но от советского периода осталось несколько ощущений. Они, может, не самые правильные или даже лживые, но сидят в подкорке у каждого. Ну, там: Советский Союз – огромная и сильная страна, которая может, извините, въебать любому. Или: КГБ знает все и про всех. Или: партия – это такой стержень, суть СССР и КГБ.

– Огромно, с тризевной и лаей.

Никитских посмотрел на Игоря без выражения и сказал:

– Вот уж не знал, что сейчас Радищева проходят.

– Это Тредиаковский.

– Ну да, – смутившись, согласился Никитских, хотел что-то объяснить, но, посмотрев на Игоря, передумал и вернулся к оседланной теме.

– Но никто ведь не доказал, что огромный и сто... три... – в общем, многозевный – обязательно плохой. И я считаю, что это огромная проблема и беда нашей страны – что никто не пытается доказать обратное. То есть или именно чудище лепят, или карликов каких-то, которыми только орехи колоть. Арахисовые.

– А где ж большого и доброго брать? В зоопарке, что ли? – уже так, на всякий случай, спросил Игорь, поверивший наконец, что все складывается так удобно.

– Игорь Никитич, извините, но вам-то стыдно такие вопросы задавать. Я понимаю, что вы молодой и, наверное, издеваетесь. Но я вас заочно довольно сильно уважаю и после сегодняшнего еще сильнее зауважал...

Игорь поднял брови. Он давно отвык считать навык работы с толпой, тем более технически подкрепленный, чем-то выдающимся.

– Нет, уж вы не спорьте – я бы так не смог. То есть и на самом деле не смог. И никто вообще не смог. Но я не об этом. А о том, что...

– Хорошо, я понял, – торопливо, чтобы не усложнять, сказал Игорь. – Но все равно ерунда получается. «Союзники», «кипчаки» и сверхбыстрые экодвигатели – это ведь не идеология.

– Это идеология на выходе. Последствия применения. Ведь что-то применяется, неужто с этим можно спорить? Иначе разве мы отличались бы от всего вокруг? А ведь отличаемся – даже вот это место, обычный идиотский гипермаркет, и то отличается. А у вас, в сердце новой жизни, наверное, тем более.

Игорь смотрел на Никитских. Спорить было не о чем. Никитских пел:

– Вот эта наша – ну, ваша – идеология очень прикладная: сделать всем удобно, создать условия – а дальше сам. Но ведь ничего другого и не надо человеку для счастья-то. А что касается несформулированности – так описание как раз самая примитивная задача. Партстроительство – вещь куда более сложная. С другой стороны, актуальная. И горлопанов заткнем, и такую социальную базу отстроим, что всякий дурачок, решивший на нас замахнуться, будет сразу пластырь и примочки запасать. С третьей стороны, в нашем случае партстроительство – это мечта толкового прораба. Потому что, понимаете, есть такой фундамент. Такой вот хороший на ощупь и красивый. В коммунизм из книжек верят средне. А в проект «Союз» верить сплошное удовольствие. Ну вот очередь сегодняшнюю видели? Да, это сопляки, интернет-наркоманы, толку с них... Но такие сопляки иногда и строят империи. А умные умелые дедушки почему-то никогда ничего крупнее коттеджа не строят.

– Алексей Саныч, ирония ситуации заключается в том...

– Сейчас, Игорь Никитич, секундочку, я доскажу главное, а потом уже вы про иронию. В общем, мне, конечно, страшно повезло, что я вот на этой должности работаю, директор и все такое. Но я вообще-то авиационный инженер по образованию. И советский человек по рождению и воспитанию. И мне вот это торгашество ни на фиг не нужно было бы, кабы у нас завод не превратился в бледноватое подобие – не такое, как в Самаре или Нижнем, но все-таки. Кабы наша корпорация не называлась бы так. И главное, кабы мы бы не затеяли вот эту штуку с дыркой в будущее. Я, может, глупо и наивно скажу, но последние полтора года я реально чувствую себя причастным к тому будущему, о котором перестал мечтать четверть века назад, а может, и тогда уже не мечтал. И вот ради этого будущего, чтобы его ноготком потрогать и внуков своих в него отправить, я готов работать хоть директором, хоть кладовщиком, хоть продавцом-консультантом.

Никитских прерывисто вздохнул и сказал:

– Вот. В общих чертах так. Я так понимаю, что вы ведь про иронию это имели в виду – что я не справился и теперь вот речи толкаю. Я в самом деле не справился – допускаю, давно перерос свой уровень возможностей, только до сих пор старался этого не замечать. Другие, что самое смешное, тоже не замечали: меня раз в месяц примерно переманивают на куда большие деньги. Позавчера вон аж в финдиректора группы там одной звали. И китайцы то и дело заглядывают: «Здрасюйте, Аль-ликсь Сянись, не надумали, Аль-ликсь Сянись?» Так что я, Игорь Никитич, с одной стороны, от увольнения не повешусь. С другой – «Союз» без меня не просядет. Через... так... пятнадцать минут Дорофеев из арбитража вернется, это наш зам, он формально юридические вопросы курирует, но на самом деле универсальный спец и золотая голова, хоть и интеллигент во всех смыслах, даже плохих, но, когда надо, кремень мужик. С самого начала в проекте. Он будет директором лучше меня.