Стараясь не шуметь, в полном молчании, цепочка людей и коней пробиралась вперед, спустилась до самой реки, а затем медленно потянулась на север, к выходу из ущелья. Повозки решили не брать, тяжелораненые не вынесли бы дороги. Их решили не мучать, проявив последнее, жестокое милосердие войны. Тех, кого можно было еще спасти, разместили на носилках, прикрепленных к спаренным коням. Легкораненые ехали сами. В некоторых местах тропа была такой узкой, что два всадника с трудом умещались рядом, это существенно замедлило отступление, люди растянулись длинной узкой цепочкой, но деваться все равно было некуда, и люди шли вперёд так быстро, как только могли.

Огней не зажигали, чтобы не выдать своего присутствия. Чуть впереди основной колонны Орик выслал разведчиков, однако хольдингам пока везло — навстречу не попалось ни одного человека. Когда небо на востоке посерело, передовые всадники добрались до места, где ущелье раздавалось в стороны, мелело и постепенно растворялось в степных холмах. Пока позволяло время, сделали короткий привал, поджидая тех, кто ещё только отходил от города.

Когда солнце показалось из-за горизонта, от хвоста колонны прислали гонцов — все отступающие прошли ущелье и теперь были готовы мчаться прочь от гибнущего города. Орик кивнул и оглянулся, чтобы в последний раз окинуть взглядом родной город. Серая и темная гряда крыш и стен темнела на фоне светлого неба, а потом на самом верху дворца конунга вспыхнул ослепительной белизной стяг, вышитый золотыми и зелёными нитями. Орик резко отвернулся, чувствуя, как болезненно сжалось сердце в груди, и коротко приказал:

— На север, потом обойдем город с востока, свернем к побережью и пойдём под прикрытием приморского обрыва на юг. В бой не ввязываться без нужды, наша надежда в скорости и выносливости наших коней.

В это время в городе тревожно и гулко забил колокол. Звук его раскатился во влажном от утреннего тумана воздухе на много гонов кругом. За колоколом где-то далеко загудели рога, в небо поднялся черный столб дыма. Заслон, оставшийся в городе, сделал все, чтобы приковать к себе внимание Талгата. Многие отступающие оглядывались, но никто не сказал ни слова. Орик дал знак рукой и послал своего коня в галоп, увлекая остальных за собой.

В первых лучах восхода всадники были отчетливо видны на равнине, потому мчаться пришлось изо всех сил. Даже кони с ранеными летели вперед как на крыльях. Но никто их не преследовал, никто не заметил отступающих, никто не бросился вдогонку. Все силы Талгата были брошены к южным воротам, хан заглотил наживку намертво, ему хотелось только одного — растоптать, сжечь, уничтожить гордую наследницу Хольда.

Атака началась, как только алый диск солнца показал свой край из-за изогнутого плавной дугой края холма. В этот раз Талгат не стал распылять свои силы, сосредоточив всю свою мощь на воротах. Всю ночь он наблюдал за мельтешением теней на стенах Витахольма, проклинал упертых хольдингов, которые вместо того, чтобы принять его своим правителем, упорно продолжали цепляться за свою свободу. Дурачье, теперь все погибнут, а ему, великому хану степей, нужно будет положить еще сотни своих людей под стенами.

О, будь эти люди только его, он бы и глазом не моргнул, кидая их в огонь и мясорубку битвы. Но в этом походе были не только его подданные. Вместе с Талгатом на эти земли пришло много мелких царьков и просто свободного люда, лишь недавно вставших под его руку. Сюда их влекла жажда наживы, ведь о богатстве народа Хольда в степи не говорили только немые, и жажда занять новые плодородные и возделанные земли. С одной стороны, когда они пришли, войско Талгата увеличилось почти вдвое. Но с другой, первые же трудности заставили толпу обратиться против своего господина.

Минувшей ночью Талгату пришлось усмирять не только мелких князей, но и самолично снести головы двум крикунам, осмелившимся заявить, что он, великий хан Талгат, не способен взять эту крепость. Тела бунтовщиков протянули на веревках через весь лагерь и бросили на потеху воронам. После этого люди поутихли, но мрачное и молчаливое недовольство висело в воздухе и мешало великому хану свободно дышать. Талгат мерял шагами свой шатер, проклиная жадность и трусость этих дикарей. Он с трудом дождался начала рассвета, когда стало достаточно светло, чтобы оценить обстановку.

Лазутчики донесли, что ночная гроза наполнила рвы вдоль стен водой, превратив земляные валы в совершенно непроходимые горы скользкой грязи. Это означало, что атаковать стены не получится до тех пор, пока вода не просохнет, а значит оставался только один вход в город — через главные ворота по широкой мощеной камнем дороге. Именно туда Талгат и отправил свою тяжелую конницу с мощными щитами, обтянутыми мокрыми кожами. Эти щиты нельзя было пробить копьями и стрелами, даже пролитое и подожженное масло не брало их сразу. Щиты несли всадники, потому что пеший бы не смог поднять такую ношу. Зато под прикрытием этих щитов кочевники вновь атаковали ворота тараном.

Чтобы усилить отчаяние осажденных и не дать им сплотиться для защиты ворот, катапульты вновь начали обстреливать город горящими зарядами. Откуда-то повалил едкий черный дым, в городе отчаянно забил колокол. С арки ворот беспрерывно сыпались камни и лилась потоками горячая вода, со стен летели стрелы, но в этот раз хольдингам было не устоять. С громким треском подалось окованное железом дерево врат, кочевники издали жуткий крик и, словно безумные, ринулись вперед, сминая, топча, раскидывая людей вокруг.

За стенами начался хаос. Дым и гарь висели в неподвижном после грозы воздухе, застилая глаза, забивая легкие. Пожары в городе никто не тушил, со всех сторон летели искры, они больно жалили даже сквозь одежду. Бой теперь перекинулся на улицы, защитники города рассыпались, скрываясь за каждым уступом, за каждым углом, упираясь с отчаянием загнанного зверя. Однако все они были обречены.

Сначала у лучников закончились стрелы. Все, что удалось собрать за эту ночь было уже выпущено. В ход пошли мечи, кинжалы, копья, и все, что могло подвернуться под руку. В какой-то момент Йорунн внезапно поняла, что они не успевают оттянуть людей к спасительной калитке прачек и речному ущелью. Отбросив очередной отряд из особо быстрых кочевников, хольдинги почти бегом бросились к самой высокой части города — дворцу конунга.

Из полутора сотен добровольцев к высокой мраморной лестнице живыми добрались не более пятидесяти человек. Агейр схватил Йорунн за руку и почти силой втащил ее под прикрытие широких белых колонн. По лицу его катился пот, белый рукав на левом плече стал красным и мокрым, противно прилипая к коже. Хала был цел, но тяжело хрипел и натужно кашлял — он еле успел выбраться из-под обломков полусгоревших ворот. Если бы не люди Лонхата, он бы задохнулся в дыму под упавшими балками.

Старик Лонхат тоже пока держался. Здесь на вершине гарь от пожаров была не такой плотной, и солнце, выбравшееся из дымовой завесы, больше не казалось кровавым. Утренний туман рассеялся, обнажив нежно-зеленые травы холмов. Плавными волнами изгибалась Степь, сияя изумрудным блеском под нестерпимо синим небом. “Как же прекрасен это рассвет, — отрешенно подумала Йорунн, не сводя глаз с горизонта. — Мне жаль, что он станет последним для меня”.

Ворота пали слишком быстро и в этом было что-то неправильное. Талгат не сразу понял, что именно его насторожило. Вроде бы надо радоваться успеху, но отчего-то стало тревожно. Вчера оборона шла яростно, а сегодня словно выдохлась. Хан нахмурился и взгляд его замер на воротах, в которые вливалась человеческая река. Талгат привык доверять себе, иначе ему не удалось бы стать великим ханом. Что-то ускользнуло от его внимания, теперь он понял это. Внезапное озарение заставило его практически застонать от унижения и злости. Стараясь сдержать свой гнев, он послал за разведчиками и велел тем обойти город по широкой дуге с востока и запада. Удивленные всадники умчались, не понимая, что именно должны искать.