Воздух на высоте был холодным и разреженным, но мое энергетическое тело, лишенное потребности дышать, регистрировало лишь легкое покалывание — следствие маскировочных Буйств, которые я удерживал с автоматической, почти бессознательной точностью.

Я был невидимкой, призраком, парящим в ледяной синеве над адом. Каждый миг этой невидимости требовал точного распределения энергии, словно я держал на кончиках пальцев десятки невидимых нитей, но для меня это уже было также естественно, как когда-то было дыхание.

Внизу, на изуродованном ландшафте, раскинулось полотно бойни. Десятки тысяч крошечных, с моей точки зрения, фигурок сшибались в гигантском, безумном танце.

Это было далеко от тотального истребления — тактическая разведка боем, прощупывание слабых мест. Но от этого она не становилась менее смертоносной. Каждую минуту десятки этих фигурок переставали двигаться, их крошечные свечения Потока гасли, как раздавленные светляки, оставляя после себя лишь темные пятна на истерзанной земле.

Мое восприятие улавливало общую картину с пугающей четкостью. Армия Бамрана, выстроившаяся в глубокие эшелонированные порядки, методично выдавливала противника.

Их мастера Потока работали как хорошо смазанный механизм: первые ряды создавали сплошную стену из сгущенного Потока, принимающую на себя удары. Вторые — выпускали сконцентрированные сгустки энергии, которые проносились над головами своих и врезались в ряды Конфедерации, оставляя после себя кратеры и разорванные тела. Третьи поддерживали остальных, обеспечивая постоянное усиление скорости и выносливости для всей линии.

Горная Конфедерация отвечала хаосом и яростью. Их бойцы, пользуясь естественными укрытиями и большей индивидуальной подготовкой, практиковали тактику коротких, убийственных контратак.

Группы по три-пять мастеров выскакивали из-за скальных выступов, их энергия на мгновение разряжалась, создавая взрывную волну, сносящую несколько рядов бамранцев, после чего они откатывались назад под прикрытием своих.

А над всем этим, уже ближе ко мне, но все еще на недосягаемой для обычных бойцов высоте, сражались титаны. Мастера Сдвига Тверди. Их было человек пятьдесят с каждой стороны. Здесь в ход шли невероятные мощь и скорость.

Один из бамранских мастеров, чье Пепельное Тело выглядело как десятиметровый исполин в латных доспехах, парировал удар двуручного меча, выкованного из энергии его противника из Конфедерации.

Удар был так силен, что сгусток сжатого воздуха, образовавшийся от столкновения, донесся до меня как глухой хлопок, заставив мою маскировку на мгновение задрожать. Мне пришлось немного подкачать дополнительную энергию в Буйства, чтобы компенсировать возмущение.

Второй вражеский мастер, чье тело было обвито клубящимися энергетическими змеями, пытался зайти с фланга, но был встречен сдвоенным залпом потоковой артиллерии с земли. Снаряды из сконцентрированного Потока, предназначенные для поражения наземных целей, были для него лишь досадной помехой — он рассеял их взмахом руки.

Но этот миг нерешительности стоил его напарнику еще одной серии сокрушительных атак от латного исполина. Я отметил про себя слаженность действий бамранской артиллерии — они явно тренировались взаимодействовать с мастерами Сдвига Тверди, рискуя попасть по своим, но выгода от такой координации перевешивала риски.

Гул битвы был постоянным, давящим фоном. Рев проводников — от рыкающих кошачьих и до щелкающих членистоногих — сливался с дикими криками ярости и предсмертными хрипами. Земля стонала от взрывов, воздух вибрировал от столкновений невероятных сил.

Я различал отдельные детали — как боец Конфедерации, укрывшийся за скалой, отчаянно пытался остановить кровотечение на своей руке, как молодой бамранский офицер отдавал приказы, его лицо искажено не страхом, а холодной концентрацией.

А я парил в безмолвной, холодной вышине, всего лишь наблюдатель, калькулирующий эффективность убийства и тактическую целесообразность смерти.

Каждый погасший огонек жизни внизу был всего лишь статистикой, каждый тактический маневр — лишь данными для анализа. Каждый взрыв оставлял после себя ослепительную вспышку и клубящееся облако пыли, смешанной с энергетическими остатками.

И пока я наблюдал, как гаснут жизни, в моем сознании, холодном и аналитическом, начала вызревать неприятная, липкая мысль.

Сам того не желая, я стал архитектором этого ада.

Вспомнились лица старейшин на Ассамблее Потока — их шок, их ярость, когда Курт обнародовал мои методики. Я мог мысленно воспроизвести каждый момент: как бледнели их лица, как сжимались кулаки, как в их глазах читалось не просто возмущение, а животный ужас перед потерей контроля.

Я хотел сломать многовековую монополию аристократии на силу, демократизировать Поток, дать шанс каждому. И я преуспел. Слишком хорошо.

Эти десятки тысяч мастеров внизу, сражающиеся друг с другом, были живым доказательством моего успеха. Раньше такая битва была бы невозможна — элита была слишком малочисленна и берегла себя.

Теперь же сила стала доступным товаром, и ценой за это стала массовость смерти. Война окончательно превратилась в тотальную мясорубку, и спусковым крючком был я.

Но разве был я действительно виноват? Они ведь сами выбрали этот путь. Они схватились за оружие, которое я предложил, не задумываясь о последствиях.

Изобретатель не отвечает за то, как глупцы используют его инструменты. Я дал им знание, возможность. То, как они его применили — их выбор. Их политические амбиции, их старые обиды.

Я всего лишь открыл дверь. Я не толкал их внутрь.

Логика была безупречной, железной. Я мог выстроить ее в своей голове, как крепостную стену. Но из-за этой стены доносился едкий, трупный дым осознания другой правды.

Этот дым пропитывал все мое существо. Он был запахом гари, пыли и крови, поднимавшимся с поля боя, и метафизическим смрадом моего собственного решения.

Я начал все это не ради благородных идеалов свободы или равенства. Не ради прогресса Тихой Звезды как такового. Я сделал это ради себя. Только ради себя.

Все эти высокопарные речи о демократизации силы были всего лишь красивой упаковкой для отчаянной попытки выжить. Когда я стоял перед Чужаками, запрашивая повышение ранга планеты, меня волновала не судьба человечества, а исключительно моя собственная шкура.

Этот глобальный катаклизм, эта мировая война, эта бойня, разворачивающаяся у меня под ногами — все это было побочным эффектом моего отчаянного рывка к спасению.

Я поджег мир, чтобы согреть свои окоченевшие руки. Я бросил весь мир в топку, чтобы получить шанс, всего лишь шанс, исцелиться от мутации, пожиравшей меня и Ананси. И теперь я наблюдал за горением, притворяясь бесстрастным аналитиком.

И от этого осознания, холодного и неумолимого, как ледник, на душе стало гадко. Не чувство вины — нет. Чувство глубокой, всепроникающей грязи.

Я был не тираном, отдающим приказы, и не пророком, несущим новое слово. Я был садовником, который, желая вырастить одно единственное лекарственное растение, без раздумий выжег для него дотла весь лес, уничтожив все остальные ростки и всех обитателей этой экосистемы.

Внизу латный исполин из Бамрана нанес свой решающий удар, расколов Пепельное Тело своего противника надвое. Энергетический взрыв ослепительно яркой вспышкой озарил поле боя, отбрасывая длинные, искаженные тени от скал и тел.

Куски рассеянной энергии, похожие на раскаленный пепел, медленно падали на землю, прожигая все, к чему прикасались. А я продолжал парить в безмолвии, наблюдая, как мое наследие пожирает само себя, и пытаясь убедить себя, что я всего лишь сторонний наблюдатель, а не тот, кто подложил фитиль к этому пороховому погребу.

Мое арахнидообразное тело где-то далеко в безопасности, мое сознание здесь, в небе, но мое влияние было вон там, в каждой смерти, в каждом акте насилия, совершенном теми, кто обрел силу благодаря мне.