Даже воздух в комнате, который я постоянно мониторил, казался чистым, пах лишь цветами, едой и легким озоном. Это было не отравление в классическом, убийственном понимании. Это было что-то тоньше, изощреннее.

Мой взгляд скользнул к Хеде. Она наблюдала за Барионом с тем же учтивым, слегка отстраненным выражением, что и весь вечер, но в уголках ее сжатых губ, в мельчайшей искорке в глубине зрачков, таилась едва заметная, хищная искорка ожидания и глубочайшего удовлетворения.

Она знала. Она не просто ждала этого — она была режиссером этой сцены.

— Принц Барион? — ее голос прозвучал с нарочито-мягкой, притворной заботой, идеально имитируя беспокойство. — С вами все в порядке? Вы выглядите… нехорошо. Может быть, вам прилечь? Или вызвать корабельного врача?

Вместо внятного ответа Барион резко, почти опрокидывая тяжелый стул, отодвинулся от стола и встал. Его движения были порывистыми, неуклюжими, лишенными привычной ему грации воина.

Он сделал шаг в ее сторону, его глаза были широко раскрыты, в них читалась не боль, а непонимание и нарастающая паника. И в этот момент мой взгляд, чисто машинально, упал ниже его пояса.

Там, под тонкой тканью дорогих брюк, отчетливо и неприлично вырисовывался мощный, болезненный на вид бугор. Эрекция была настолько сильной, внезапной и неадекватной в той обстановке, где мы находились, что это не оставляло никаких сомнений — на Бариона подействовал не яд, а кое-что более изощреное и пикантное.

Мысль ударила с кристальной, почти оскорбительной ясностью, и я мысленно выругался, проклиная собственную узколобость. Афродизиак. Конечно. Я потратил годы на изучение нейротоксинов, гемотоксинов, цитотоксинов — всего арсенала веществ, что могут убить, парализовать или необратимо вывести из строя.

Но вещества, предназначенные исключительно для стимуляции либидо? Они никогда не входили в сферу моих практических интересов. Они считались либо инструментом низкопробного шантажа, либо изысканным, но безвредным развлечением для пресыщенного высшего света, но никак не серьезным оружием в арсенале дипломата или воина.

И их химическая сигнатура, их тонкое, комплексное воздействие на нейроэндокринную систему были слишком неуловимы, чтобы мои заточенные под смерть методы сканирования могли их засечь. Это был подлый и по-своему гениальный ход.

Хеда при виде Бариона, который продолжал медленно, как сомнамбула, надвигаться на нее с остекленевшим, невидящим взглядом и той неприличной, отталкивающей выпуклостью на брюках, притворно, но весьма убедительно ахнула и отпрянула к спинке своего резного кресла, прижимая длинные пальцы к горлу.

— Принц Барион! — ее голос дрожал от искусственно воспроизведенного, но технически безупречного ужаса. — Что вы задумали? Опомнитесь, умоляю вас! Это безумие! Господин Аранеа, остановите же его, ради всего святого!

Ее взгляд, полный наигранной паники, скользнул по мне, сидящему неподвижно, как изваяние, и в его глубине на мгновение промелькнуло искреннее, неподдельное недоумение, даже раздражение.

Но я не двигался. Я лишь наблюдал, мой аналитический ум работал с холодной скоростью. Барион делал медленные, неуверенные, словно пьяные шаги. Его тело было напряжено до дрожи, каждая мышца, казалось, боролась сама с собой, разрываемая противоестественным импульсом.

На его лице, залитом потом и краской стыда, читалась настоящая агония — дикое, неконтролируемое животное влечение, наложенное на ясное, мучительное осознание всего кошмара происходящего.

Его честь, его долг, его годами взращиваемая дисциплина сражались с химическим пожаром, залитым в его кровь. Он был не в себе, но не полностью безумен, и, пожалуй, это было даже более ужасно.

— Еще один шаг, принц, — голос Хеды стал тише, но приобрёл стальную, не допускающую возражений твердость, и ее пальцы сжали подлокотник кресла так, что костяшки побелели, — всего один шаг, и я закричу так, что моя стража ворвется сюда в мгновение ока. Представьте себе, как это будет выглядеть со стороны: наследник Яркой Звезды, пытающийся наброситься на принцессу-соперника во время частного ужина. Война, принц, вся эта бойня на фронтах, покажется вам детской игрой в песочнице по сравнению с тем политическим и династическим скандалом, который разразится после этого. Ваше имя будет опозорено навеки.

Я вздохнул, смотря на Бариона, который все еще пытался побороть охвативший его химический пожар. Его тело дрожало мелкой дрожью, капли пота катились по вискам, смешиваясь с румянцем стыда на щеках. С наслаждением наблюдать или участвовать в этой гротескной комедии дальше не было ни малейших сил, ни желания.

— Мне надоел этот дешевый фарс, — произнес я, тяжело вздохнув.

Мои пальцы едва заметно шевельнулись, и в воздухе вспыхнула тончайшая, почти невидимая паутина энергетических нитей Буйств. Она мгновенно обвила Бариона с ног до головы, как кокон, сковывая каждое его движение с непреодолимой силой.

Одновременно я набросил на него каскад простейших, но эффективных Буйств для подавления воли и полной мышечной блокады. Он замер на месте, как статуя, его глаза, остекленевшие от животной похоти и бессильной ярости, уставились на меня, но он не мог пошевелиться даже пальцем, не мог издать ни звука.

Хеда отпрянула так резко, что ее стул с грохотом отъехал назад. Ее безупречная маска учтивости и ложной тревоги разбилась вдребезги, обнажив чистую, нефильтрованную злобу и потрясение.

— Ты!.. — ее голос сорвался на визгливый шепот, а затем вырвался наружу полной яростью. — Почему на тебя не подействовало? Ты ел! Ты съел даже больше него!

Я медленно, с преувеличенной, почти театральной неспешностью, снял с левой руки тонкую кожаную перчатку. Затем я поднял обнаженную ладонь и позволил ей рассыпаться на сотни мерцающих, как светлячки, частиц Потока, которые тут же угасли в воздухе, не оставив и следа.

— Ты явно плохо слушала папу перед отправкой сюда. Я — энергетическая сущность. У меня не может быть стояка, дура!

Ее лицо исказилось от бессильной, всепоглощающей ярости, губы побелели, сведенные судорогой. Она отшатнулась назад, вжавшись в спинку кресла, и, запрокинув голову, пронзительно, на пределе легких, крикнула, обращаясь к двери:

— Сенк! СЕНК!

Прошло несколкьо секунд, прежде чем та распахнулась, и на пороге возникла фигура Сенка. Его пронзительный взгляд молниеносно скользнул по обездвиженному Бариону, по моей рассеянной в воздухе руке, по искаженному гримасой бешенства лицу Хеды.

На его собственном, обычно насмешливом лице сначала отразилось мгновенное недоумение, которое тут же сменилось стремительным, как удар молнии, осознанием.

Прежде чем я или кто-либо другой успел что-либо сказать, он резким, яростным шагом ринулся к Хеде и с размаху, со всей силы, отвесил ей оглушительную пощечину. Звук удара его ладони по ее щеке прозвучал подобно хлопку, оглушительно громкому в наступившей гробовой тишине.

— Тупая девка! — закричал он, его голос, звенящей от ярости сталью, резал напряженный воздух комнаты. Его ярость была не притворной, не расчетливой — она была подлинной, ядовитой, взрывной и направленной исключительно на собственную, нерадивую союзницу. — Я же сто раз говорил тебе не заниматься самодеятельностью! Я же предупреждал, чтобы ты не недооценивала его! Но нет, тебе же, черт возьми, нужно было блеснуть своей «гениальной» хитростью! Идиотка! Ты все испортила одним идиотским движением!

Я стоял неподвижно, пока Сенк выплескивал свою ярость на Хеду. Его слова были грубы и полны презрения, в них не было ни капли истинной заботы о ней или о судьбе переговоров.

Это был чистый, неприкрытый гнев провалившегося исполнителя, чей план пошел наперекосяк. Когда он наконец замолчал, тяжело переводя дух, я нарушил натянутую тишину своим спокойным, ровным голосом, который контрастировал с его истерикой.

— Вы закончили свой монолог? — спросил я, глядя на него без единой эмоции на лице.