Этот последний довод, казалось, не убедил его, а лишь окончательно взбесил. Его ярость нашла выход в приказе.

— Вон! — прохрипел он, с трудом контролируя голос, но уже достаточно громко, чтобы быть услышанным за пределами шатра. — Сию же секунду исчезни с моих глаз! И не смей возвращаться, пока я сам не позову! Марш!

Он отшатнулся от меня, как от чего-то заразного, и снова повернулся к столу, демонстративно показывая спину. Его плечи были напряжены, дыхание все еще сбившимся. Схватил со стола кубок с вином и залпом осушил его, рука заметно дрожала.

Я повернулся и вышел из шатра под взглядами охранников, которые, судя по их вытянутым лицам и избегающим взглядам, слышали каждое слово. Они молча расступились, и я прошел между ними.

На мгновение замер, позволяя холодному ветру, несущему запах пыли, пота и металла, охалдить кожу. Лагерь кипел жизнью вокруг меня: где-то чистили оружие, где-то грузили ящики с боеприпасами на повозки, как автоматические, так и запряженные мутантными вьючными животными, чьи низкие гортанные крики врезались в общий гул.

Затем я направился прочь от главной палатки, к другому, менее заметному шатру, стоявшему чуть в стороне, в тени развернутого полевого генератора, чье ровное гудение было привычным фоном.

Стражи здесь были свои — двое бойцов в алых с серым мундирах Регулов, с нашитыми на плечи гербами в виде вздыбленного льва. Они узнали меня, их взгляды стали внимательными, выжидающими.

Но они молча, с почти синхронным движением, отсалютовали, ударив себя в грудь, и отодвинули тяжелый полог. Я вошел внутрь.

Палатка Лоэна иль Регула была куда скромнее, но дышала практичностью и уверенной силой. Не было позолоты, лишь прочные складные столы, заставленные картами, испещренными пометками, и прочное кресло, в котором сидел сам хозяин.

В воздухе витали знакомые запахи — кожи, оружейного масла и крепкого спиртного, почти медицинского спирта. Лоэн, военачальник в этом походе, был мужчиной в годах, с сединой на висках и лицом, испещренным шрамами, которые не смогли скрыть даже лучшие целители.

Один из шрамов, тонкая белая линия, пересекал его левую бровь, придавая его взгляду постоянное выражение легкого прищура. В его мощной, иссеченной старыми ранами руке он небрежно держал тяжелый стакан с янтарным виски.

Его взгляд, холодный и оценивающий, поднялся на меня. В нем не было ни капли тепла или семейственной приязни. Недовольство, которое я видел, было направлено не на мое появление.

Но Лоэн иль Регул был, прежде всего, прагматиком. Он закинул большую порцию виски в горло, поставил стакан на стол с глухим стуком и проигнорировал свои личные чувства, как отбрасывают мешающий плащ перед боем.

— Ну? — его голос был низким и хриплым, как скрип камней. — Что сказал Его Высочество? Принял он к сведению твои… наблюдения?

— Он не отступится от плана массированного удара, — ответил я, останавливаясь перед его столом, моя энергетическая форма отбрасывала слабую тень на разложенную карту. — Никакие уговоры на него не подействовали. Более того, мне было приказано удалиться и не возвращаться.

Лоэн тяжело вздохнул, его мощная грудь медленно поднялась и опустилась. Его пальцы, толстые и покрытые старыми мозолями, снова обхватили стакан, но он не стал пить, лишь водил им по кругу, оставляя влажные следы на полированном дереве. Он смотрел на эти круги, будто ища в них ответ.

— И ты уверен, что это провал? — спросил он, все еще глядя на стакан, избегая моего взгляда. — Полное самоубийство? А не просто… высокий риск?

— Тактику «Кит» против текущей диспозиции Альфардов может придумать только тот, кто жаждет славы больше, чем победы, — мои слова прозвучали резко, но без эмоций, как приговор. — Их построение — классическая «чаша». Они оттянули центр, укрепили фланги высотами и замаскированными артиллерийскими позициями. Гепарит поведет свой «Кит» прямиком в пасть. Это самоубийство, без сомнений.

Лоэн мрачно хмыкнул, короткий, отрывистый звук, но не стал спорить. Он знал, что я прав. Он видел те же карты, те же донесения разведки, которые я добыл. Он был ветераном слишком многих кампаний, чтобы не видеть очевидного.

— У нас нет выбора, — отчеканил он, наконец подняв на меня взгляд. В его глазах читалась усталость и горечь старого солдата, вынужденного подчиняться приказам бездарного политика, который видел в войне лишь путь к личной славе. — Он главнокомандующий. Его слово — закон. Даже если этот закон ведет десятки тысяч наших людей на убой. Честь и долг…

Я наклонился вперед, чтобы мой голос был слышен лишь ему в этом замкнутом пространстве, за плотными стенами шатра.

— Честь и долг не требуют слепого следования за безумцем. Выбор есть всегда. Вопрос лишь в цене. И поверьте, — я сделал крошечную паузу, — по вздорному принцу, взлетевшему к верхушкам власти лишь благодаря тому, что его старшие братья оказались недостаточно живучи, никто особо скучать не будет. Ни в армии, ни при дворе.

Лоэн замер, его пальцы сжали стакан так, что костяшки побелели. Он смотрел куда-то внутрь себя, взвешивая на невидимых весах долг солдата и ответственность командира, верность присяге и жизни своих людей.

Я почувствовал, как его Поток, обычно сдержанный и ровный, на мгновение взметнулся яростным, неконтролируемым вихрем. Он медленно поднял на меня взгляд, и в его глазах, обычно спокойных и расчетливых, вспыхнул холодный, стальной огонь.

— То, что ты только что сказал, — это измена. Чистейшей воды государственная измена, — его голос прозвучал тихо, почти шепотом. — Предложение убить члена королевской семьи, главнокомандующего армией, пусть и дурака… За это полагается казнь.

— Я давно не являюсь подданным Яркой Звезды, — парировал я с той же ледяной невозмутимостью, наблюдая, как его рука сжимает стакан еще сильнее. — У меня нет короны, которой я мог бы изменить. А что до вашей причастности… будьте спокойны. Никто и никогда о ней не узнает. Не останется свидетелей, не найдут улик. История, как вы знаете, пишется победителями. А мы с вами собираемся победить. Ценой одной жизни вместо сотен тысяч.

Лоэн смотрел на меня с такой немой, сконцентрированной ненавистью, что, казалось, воздух в палатке должен был закипеть от ее интенсивности. Я видел, как в его голове борются годы верности присяге, долг солдата и горькое понимание военной необходимости, которую он, как опытный командир, не мог игнорировать.

Его взгляд метнулся к сабле, висевшей на стойке у его кровати, затем к дверному пологу, за которым стояли его верные бойцы. Он оценивал шансы. И понимал, что они равны нулю.

Наконец, он откинул голову, уставившись в брезентовый потолок палатки, и издал тяжелый, сдавленный звук, не то вздох, не то стон отчаяния.

— Черт бы побрал тот день, когда ты родился на свет, — прошипел он, снова глядя на меня, но теперь в его взгляде была лишь усталая, горькая покорность судьбе, которую он не мог изменить. — И все мои решения, которые привели к тому, что я сейчас сижу здесь и слушаю это. Делай что хочешь. Я… не буду мешать. Но знай, Лейран, я не забуду этого. Никогда.

Уголки моих губ дрогнули в подобии ухмылки, лишенной всякой теплоты. Я не сказал больше ни слова. Просто развернулся и вышел из палатки, оставив его наедине с его виски, его павшей честью и гнетущей тишиной, нарушаемой лишь отдаленными криками часовых.

Ночь опустилась над лагерем, черная и беззвездная, скрытая низкими дождевыми тучами. Охрана вокруг шатра Гепарита была, конечно, серьезной. Четверо мастеров уровня Вулкана, несущих службу в состоянии постоянной боевой готовности, их тени отбрасывались на стенки шатра от тускло горящих фонарей.

Их чувства были обострены до предела, ауры Потока сливались в невидимый, но плотный купол над укрытием принца, сканируя каждую песчинку, каждое движение воздуха. Для любого другого убийцы, даже мастера Зыбучих Песков, это была бы непроходимая стена, смертельная ловушка.