— Вы хотите знать, почему я это сделал? — сказал я, и вся предыдущая игривость разом исчезла из моего голоса, уступив место холодной, откровенной усталости. — Я хотел создать идеальную, с точки зрения логики, систему, где военная сила становится прямым, недвусмысленным эквивалентом весомости голоса. Где нельзя просто кричать громче других, можно лишь демонстрировать большую, измеримую готовность к тотальному разрушению. Я думал, что такой абсолютный паритет заставит всех наконец-то говорить только по делу, отбросив риторику. Но я понял, что ошибался. Такая система, как я теперь вижу, не ведет к компромиссу. Она ведет к состоянию перманентного, изматывающего напряжения, где любая, самая крошечная искра может вызвать всепоглощающий пожар. Я это понял, увидев их лица в зале, и не стал развивать эту идею дальше, остановившись на середине — этапе сдерживания и подавления. Вот и весь мой нехитрый секрет.

Элира посмотрела на меня пристально и очень внимательно. Ее обычное безмятежное выражение сменилось легкой, но искренней задумчивостью.

— Спасибо за эту неожиданную откровенность, господин Аранеа, — сказала она наконец, и ее улыбка на этот раз, пусть и слабая, показалась мне почти что искренней. — Это было… очень познавательно. И по-своему отрезвляюще.

Она кивнула мне в прощании и, развернувшись, плавно пошла обратно по тропинке, ее легкая фигура быстро скрылась в густой, яркой зелени. Я остался стоять на скале, в одиночестве глядя на застывшие в ожидании корабли и думая о том, что, когда хочешь сделать что-то очень сложное и комплексное, не стоит каждый этап делать своими руками.

###

Остров, и без того переполненный дипломатами, советниками и их многочисленными свитами, теперь наводнили еще и моряки с кораблей снабжения, офицеры связи, инженеры и прочий технический персонал, необходимый для обслуживания этой чудовищной системы сдерживания.

В этом замкнутом котле из сотен нервных, напуганных и заряженных на конфликт людей, запертых на крошечном клочке суши под прицелом собственных пушек, слухи рождались сами собой, расползаясь как ядовитые споры, словно грибы после тропического ливня.

Сначала это был всего лишь сдержанный, приглушенный шепот в прохладных каменных коридорах резиденций, за столиками в переполненной общей столовой, в курилках на открытом воздуху.

— Ты слышал? У Яркой Звезды уже три дополнительных ударных линкора класса «Громовержец» на подходе к буферной зоне. Час назад их засекли наши дозорные. Полагаю, они хотят просто задавить нас числом, создать перекос.

— Врешь. Это Холодная Звезда подтягивает свои резервы из Диоклета. Мой знакомый радист перехватил шифровку. Говорят, целая эскадра тяжелых крейсеров уже в пути.

Я ловил эти обрывки фраз своими нитями восприятия, наблюдая со стороны, как первоначальная, собранная настороженность делегатов медленно, но неумолимо перерастает в настоящую, разъедающую паранойю.

На самих переговорах это проявилось не сразу. Сначала еще больше участились и удлинились паузы между репликами, взгляды, бросаемые через стол, стали более пристальными, изучающими, а в ранее ровных, отполированных и подчеркнуто вежливых репликах появились первые, едва уловимые, но острые зазубрины.

— Ваше последнее предложение по квотам на внезапные инспекции, коллега, начинает отдавать неприкрытым ультиматумом, — как-то утром, на пятые сутки осады, сухо заметил пожилой делегат от Холодной Звезды, и его голос, обычно бархатный, на этот раз прозвучал чуть резче и суше, чем того требовала дипломатическая необходимость.

— А ваше упорное, я бы даже сказал, демонстративное нежелание идти на сколь-либо значимые уступки в вопросе контроля над логистикой, — парировал наш, обычно флегматичный представитель от Тргового Союза, — все больше напоминает подготовку почвы для силового, одностороннего решения.

Ледышка вежливости треснула с тихим, но отчетливым хрустом. Еще через день осторожные намеки и подтексты сменились открытыми, почти голословными обвинениями, срывавшимися с уст даже у самых опытных и обычно сдержанных дипломатов.

Вежливые «мы считаем целесообразным» и «наша позиция заключается» сменились на резкие «вы намеренно затягиваете процесс» и «ваши действия носят провокационный характер». Атмосфера в зале сгустилась до состояния, предшествующему грозовому разряду. Воздух стал тяжелым, спертым, насыщенным электричеством невысказанных угроз и животного страха.

И тогда слухи, за которыми изначально, вероятно, не было ничего кроме паранойи, наконец, материализовались.

Сначала наши наблюдатели на периметре острова доложили о повышенной, не предусмотренной протоколом активности вражеского флота прямо за пределами буферной зоны. Затем и их разведка засекла аналогичные, зеркальные движения с нашей стороны.

Это уже не были бездоказательные домыслы или шепот в коридорах. Это была холодная, осязаемая, пугающая реальность, подтвержденная донесениями и координатами на картах.

Обе стороны, словно в негласной, самоубийственной гонке, начали стягивать к Кагуручири дополнительные силы, резервные эскадры, корабли поддержки. Они не пересекали роковую пятидесятикилометровую черту, но они выстраивались в грозные боевые линии прямо за ней, наращивая мышечную массу, демонстрируя друг другу и всем наблюдателям свою готовность к немедленной эскалации.

Напряжение в зале переговоров достигло своей критической точки. Взаимные обвинения снова летели через полированную столешницу. И именно в этот накаленный до предела момент Сенк плавно поднялся со своего места.

На его тонких губах играла все та же привычная ехидная ухмылка, но в глубине глаз горел холодный, безжалостно расчетливый огонь, выдававший его истинные намерения.

— Дорогие, столь уважаемые коллеги! — его голос, усиленный Потоком, легко и властно перекрыл нарастающий гул взволнованных голосов. — Мы уже который час бессмысленно топчемся на месте, с пеной у рта обвиняя друг друга в том, что является лишь закономерным и естественным развитием сложившейся ситуации. Вы все прекрасно видите — флоты за пределами зоны продолжают расти. Вместо того чтобы бороться с симптомами, я предлагаю наконец-то начать лечить саму болезнь. Давайте узаконим этот объективный процесс.

Он сделал театральную паузу, наслаждаясь всеобщим, прикованным к нему вниманием и читая на лицах смесь страха, непонимания и любопытства.

— Конкретно я предлагаю следующее: официально разрешить всем военным кораблям, что сейчас томятся в ожидании за пределами буферной зоны, войти в ее акваторию. И установить простое, ясное и справедливое правило: количество кораблей определенной страны внутри зоны будет прямо пропорционально количеству ее голосов при принятии всех ключевых решений на этих переговорах.

По залу пронесся удивленный, встревоженный ропот. Сенк продолжал, его речь была отточенной, гладкой и насквозь убедительной, как отполированный кинжал.

— Таким образом, мы цивилизованно превратим потенциальное военное столкновение в сугубо политическое соревнование. Это будет битва не пушек и снарядов, а силы духа и решимости. Готовность той или иной страны ослабить свои основные фронты, перебросив сюда значительные, элитные силы, включая лучших мастеров Потока, станет неоспоримым доказательством ее искренней и глубокой заинтересованности в скорейшем мирном урегулировании нашего вопроса. Кто рискует больше, вкладывая сюда свои лучшие ресурсы, тот по праву получает и больше веса при принятии судьбоносных решений. Честно, прозрачно и по-настоящему демократично.

Я немедленно, с видом человека, которого довели до предела, вскочил со своего кресла, изобразив на лице идеальную смесь возмущения, тревоги и отвращения.

— Это чистейшей воды безумие, Сенк! — мой голос прозвучал резко, громко и осуждающе, резанув затихший зал. — Мы изначально, всеми силами, пытались избежать именно этого — бесконтрольного наращивания военных сил! А вы теперь предлагаете не просто узаконить эту гонку вооружений, но и поставить весь процесс переговоров в прямую зависимость от того, у кого в итоге окажется больше пушек и штыков! Это не дипломатия, это самый настоящий, примитивный шантаж!