— А мотив? — спросил Тахин, сведя брови.

— Похититель.

— Давай.

— Давай? — переспросил Эртхиа, облизнув пересохшие губы.

— Ну.

Эртхиа решительно прижал дарну к груди, а на Тахина взглянул почти робко.

У Тахина лицо застыло, осунулось, а взгляд зажегся, обращенный к густо-золотому пламени.

— Ну же, — выдавил сквозь сжатые губы.

Эртхиа ударил по струнам. И сейчас же выровнялось биение сердца, и чужим показался остывающий на висках пот, и глубоким стало дыхание. Пока перебирал лады, сами собой вспомнились слова, вычитанные в хрупком от времени свитке из заветного ларца далеко в Аз-Захре:

И Эртхиа выкрикнул первые слова в лицо огню и краем глаза успел заметить, как дрогнуло лицо Тахина: веки и губы. И Эртхиа запел, прилежно выводя мелодию. Но Тахин вдруг, перебив, вступил тоже, повторяя слова и мотив, но чуть запаздывая. Эртхиа уронил голос и повернулся всем телом к Тахину:

— Что ты делаешь? — потому что в Хайре, если пели вместе двое, то пели одинаково или вступали по очереди, перекликаясь и как бы споря друг с другом.

— Так тоже можно петь, — сказал Тахин. — К этой песне очень подходит так петь.

— А я никогда такого не слышал. И не умею. Ты сам это придумал?

— Да нет, слышал про такое, захотел попробовать. Эту песню так и пели. Давай попробуем?

— А выйдет?

— Да тут нечего уметь. Просто пой свое, а я — свое.

— А как играть?

— Ты играй для себя, а я уж подлажусь. Давай, все получится.

— Ну, хорошо. Ладно. Давай.

Эртхиа глубоко вздохнул — и повел мелодию, высоко вознося над огнем, над чернотой ночи к пристальному свету медлительных ночных светил. И Тахин подхватил, чуть запаздывая, так что слова ложились друг на друга как бы наискось, и искажался их облик, как отражение в колеблющейся воде. Этому не было конца и не могло быть. Но, как было над долиной Аиберджит: если не приглядываться к тропе, а только идти по ней без робости, сама несет тропа, — так и теперь: не бояться, не сомневаться, только петь свое, — и слышать, как голоса, споря, удерживают друг друга в прозрачной вышине.

— Обещай. Поклянись. Слышишь, — зажмурившись, прошептал Эртхиа, когда все кончилось, — поклянись, что не в последний раз мы пели вместе.

— Хорошо бы, — сказал Дэнеш.

Они все трое переглянулись согласно, и тут ветер подхватил витую прядь с головы Тахина, и она с готовностью вспорхнула, полыхнула, забилась языком золотого огня, и следом занялась вся яростно-рыжая грива, разрослась, загудела, дохнула жаром в лицо Эртхиа. Тот уклонился, зажмурив глаза. Тахин вскинул руки, обхватил голову, унимая пламя. Оно тут же прикинулось рыжими кудрями, легло вольно и покойно на плечи.

— Смотри-ка, — возмутился Эртхиа. — Ресницы мне спалил!

Тахин виновато пожал плечами, но сказать ничего не успел. Забеспокоились кони.

— Не волки бы… — нахмурился Эртхиа. Тахин покачал головой. Эртхиа притих, прислушался. Кто-то приближался верхом, с заводной в поводу.

— А у нас гость, — задумчиво сообщил Дэнеш. — Господин У Тхэ из Унбона.

— Ты его видишь?

— Я знаю.

— Откуда?

Дэнеш пожал плечами.

Вскоре господин У Тхэ, пеший, появился в круге света. Поклонился, как в Ы принято, прижав ладони к сердцу.

— А я слышу — поют. Отчего бы, думаю, не навестить знакомых?

— Добро пожаловать, добро пожаловать! — вскочил обходительный Эртхиа. — Милости просим!

И, отложив на потом вопросы, кинулся вместе с Дэнешем помогать обихаживать лошадей. Тахин подвинул к огню котелок с похлебкой и носатый сосуд с отваром из девяти трав, составленным ашананшеди.

— Как же так? — спросил, наконец, Эртхиа, когда гость был накормлен и уже неторопливо прихлебывал отвар. — Ведь исполнились все ваши надежды, и ваш законный повелитель вернулся из ссылки и обрел почтение и покорность своих подданных. Как же вышло, что вы теперь в степи — один, без приличной вашему званию свиты, даже без вьючной лошади с припасами?!

У Тхэ скорбно кивал головой, соглашаясь с его недоумением.

— Но я мог и предвидеть такой поворот. Наш повелитель есть опора законности и справедливости. Зная, что я недоволен воцарением его старшего брата, он справедливо заподозрил меня в причастности к гибели узурпатора. Я узнал — отец моей драгоценной супруги весьма влиятелен во дворце, — что готовится крайне неприятный для меня указ. Нарушить его я не смог бы, но пока он еще не принят — кто может упрекнуть меня в неподчинении? Я немедленно покинул дом и отбыл следом за вами, надеясь, что еще догоню вас.

— А как же ваша семья? — выпалил Эртхиа. — И как же госпожа Хон?

— Что же делать? — сокрушенно вздохнул У Тхэ. — Жену пришлось отослать в дом ее отца, теперь она — только дочь важного вельможи, который в милости у императора. В ближайшее время отец выдаст ее замуж, не сомневаюсь, удачно… И ничто больше не связывает ее со мной. Благодарю мудрое небо, которое до сих пор отказывало нам в счастье иметь сыновей. Мнил это наказанием — оказалось благословением. Никогда не знаешь, чем обернутся твои обстоятельства.

— Так а что же с госпожой Хон? — не успокаивался Эртхиа.

— Да вы и не знаете! Как же, она удавилась на другой день после вашего отъезда. Что ж, это лучше, чем идти певичкой в веселый дом, она ведь из благородной семьи. А куда бы ей теперь деваться? Родители не укрыли бы ее, во дворце ее наказали бы до смерти. А в домах с цветными перилами не спрашивают, откуда, — спрашивают, почем…

Эртхиа оглянулся на Дэнеша: так ли он понял? Может ли это быть? Дэнеш кивнул, стал смотреть в сторону.

— Смерть на руках моих! Как зараза. К кому ни прикоснусь…

Эртхиа вскочил и стремительно зашагал в темноту, подальше от света, подальше от друзей.

Много позже Тахин нашел его в темноте, лежащего лицом в землю. Присел рядом.

— Разве мне ты не подарил жизнь?

Эртхиа перевернулся, впился глазами в Тахина.

— Не верю! Ты это говоришь? Ты сам? Ты называешь жизнью то, что я причинил тебе? Эту боль? Эту невозможность всего? О, Тахин, о, сердце мое! Можешь ли ты — когда-нибудь сможешь ли — простить несчастного Эртхиа, который приносит смерть и несчастье всем, кого любит? Брат мой Акамие и Дэнеш, ведь у них одно на двоих сердце, и я разорвал его пополам. А господин У Тхэ и Сю-юн? Разве я хотел этого? О, это еще не все! Ты не знаешь. Оттого что я нарушил запрет, наложенный Судьбой, умерли, должно быть, уже мои женщины, мои дети, мои побратимы и весь мой народ. Куда я иду? Чего ищу? Что нужно мне еще в этой жизни? И не удавиться ли и мне тоже, чтобы никого больше не задело проклятие, которым я проклят? И уж во всяком случае я не допущу, чтобы этот У Тхэ ехал с нами. Пусть уходит, куда угодно. Может, хоть так спасется.

Но убедить У Тхэ следовать своим путем не удалось.

— Мне неприлично оставаться самому по себе, без господина, которому я служу, — сказал ыский вельможа. — Такого позора в моем роду никому еще не выпадало. Но и служить человеку низкого происхождения я не могу. До того, как Шан Ань объединил Ы, страна была разделена на сотню княжеств, непрестанно воевавших между собой. Князья были умервщлены вместе со своими семьями и всей родней, но одной из наложниц князя По удалось спастись, а она носила его ребенка. Родившуюся девочку вырастил один из приближенных императора, он и взял ее в жены. Вот какова кровь, текущая в моих жилах. Могу ли пойти на службу к кому-нибудь ниже царя, и царя великого? И раз мы уже убедились, что наши жизни связаны в девяти рождениях — а в этом не может быть сомнений! — то кого же мне еще искать? Если и господин Дэн-ши, происходящий по прямой линии от самого Шан Аня, служит вам, чего же и мне желать? Позвольте быть вам преданным слугой, иначе жизнь моя не имеет смысла и нет нужды мне стремиться оставить потомство, которому тогда не передам служения и чести. Останется мне удавиться или зарезаться.