— Что ты там узнал? Чей подслушал разговор? За кем подглядывал?

— Ты ревнуешь? — наклонился к нему Дэнеш.

— Мне ли?… И не думал о тебе так. Так, чтобы ревновать. Не обожгись. Так на кого я похож?

— Что это паленым пахнет? — спросонок пробормотал Эртхиа. И сел на постели, принюхиваясь и приглядываясь в темноте. — Что, горим?

— Да нет, — лениво откликнулся Тахин. — Все в порядке. Расспроси-ка лучше Дэнеша, что он нового узнал, а то без тебя не хочет рассказывать.

Дэнеш покачал головой, уселся удобно на свою постель и, пока расшнуровывал безрукавку и распускал завязки на кожаных штанах, пересказал все, что сам понял из подслушанного разговора.

— Не бежать ли нам отсюда? — озаботился Эртхиа.

— На остров? — фыркнул Тахин.

— Погоди. Почему бы, в самом деле, не быть доставленными в столицу этого славного царства, из которого происходят мои предки? Оно граничит со степью — раз ему угрожают кочевники. Значит, путь перед нами не закрыт. Мы всем чужие, а значит, вольны уйти, когда нам вздумается.

— Если нам дадут уйти… — покачал головой Эртхиа. — Сам говоришь, у них есть лазутчики. Ты-то, может быть, и уйдешь…

— Все уйдем. У тебя, ан-Эртхабадр, тоже есть лазутчик, — успокоил его Дэнеш и скромно прибавил: — Не из последних.

— И говорить не о чем! — воскликнул Тахин. — Не можем мы не посетить царство Ашанана, раз уж нам все равно деваться некуда. Или у тебя сердца нет, Эртхиа? Даже только ради Дэнеша следовало бы!

— Да я разве против? Ты не волнуйся, Тахин.

Атхафанама встряхнула кувшин, чтобы убедиться, что в нем не осталось воды и на пару глотков, и надо пойти и снова наполнить его, а иначе она не может утолить жажду лежащего перед ней человека. Но она все же вылила остаток воды в медную чашку и, отставив кувшин, поднесла ее к сморщенным губам в засохших трещинах. Все, больше у нее ничего нет. Ни капли. Атхафанама сунула чашку в складки подоткнутой юбки, подобрала кувшин и поднялась с колен. Быстрее было бы просто наклоняться над больными, но тогда неудобно было поить их и уже давно не переставая болела спина. Опускаться на колени было дольше и ноги уже давно болели тоже, но делать было нечего, и Атхафанама в течение дня по многу раз меняла свой способ поить беспомощных умирающих. Других дел не было: только поить, вытирать загаженный пол и указывать слугам, где можно освободить место.

Говорили, что в городе водопровод разбит и вода ручьями сбегает по ступенчатым улицам, прямо по пыльным плитам, омывая тела людей, из последних сил выбравшихся из домов, чтобы погрузить в нее пылающие тела и пить, пить. Они там и умирали и лежали вперемежку умершие с еще живыми.

Но источники, бьющие из скалы, на которой стоял Дом Солнца, не иссякали, и воды было вдоволь.

Атхафанама прошла к бочонкам, стоявшим у входа в зал. Из подземелий воду приносили в бочонках и больших кувшинах и черпаками переливали в сосуды, с которыми обходили больных. Здесь же стояла Ханнар, в ее руке был полный кувшин и из носика вода струйками выпрыгивала на пол, когда Ханнар взмахивала свободной рукой, о чем-то горячо споря с Иликом Рукчи. Атхафанама подошла поближе и вот что услышала:

— Их нужно перенести сюда, Илик. Мы не можем взять отсюда людей и послать во дворец. Здесь нужен каждый, кто есть.

— Все-таки это царицы, — возражал Рукчи, сам собиравшийся предложить то же самое, но смущенный напором и резкостью Ханнар.

— Царицы? — спросила Атхафанама, переводя испуганный взгляд с одного на другую. — Царицы? — ей очень не хотелось понимать смысл подслушанных слов.

— Да, — повернулась к ней Ханнар. — Жены твоего брата.

— А…

— И дети тоже.

— Я пойду к ним, — сразу сказала Атхафанама, ставя свой кувшин возле бочонка и одергивая юбку. Чашка выпала и со звоном покатилась по полу. Атхафанама наклонилась было за ней, но махнула рукой и оставила на полу. — Как же это могло случиться? Никто не должен был выходить из дома Эртхиа, ни входить…

— Нет, — перебила Ханнар. — Пусть их перенесут сюда. Какая разница, где им умирать? Здесь ты успеешь напоить гораздо больше людей. Не бросай их ради всего двух женщин и…

— И это дети твоего мужа, ты, шлюха! — взвилась Атхафанама. Ее трясло, и Рукчи сделал шаг к ней, потому что видел: она готова разорвать Ханнар на куски и нет ничего, что удержало бы ее. — Это жены твоего мужа и твои сестры, ты, безродная бродяжка, ты, позор моего брата, ты…

Ханис был далеко, у самой дальней стены, где в косом столбе света из окна то и дело вспыхивали золотым облачком его волосы, когда он наклонялся и поднимался, переходя от больного к больному. Ханис был далеко, не видел и не слышал, и некому было остановить Атхафанаму, обезумевшую от ревности, унижения и ужаса. А Рукчи был врачом и счел себя в праве схватить несчастную царицу за плечи и сильно встряхнуть. Атхафанама с хрипом втянула в себя воздух и заслонила лицо руками. Но уже через мгновение обернулась к Рукчи, деловито оправляя на себе одежду и приглаживая волосы.

— Ты пойдешь со мной, Илик. Побудем с ними там. Ирттэ любит тебя… Есть ли во дворце вода?

Ханнар попыталась что-то сказать, но Атхафанама молниеносно к ней развернулась.

— Ты ничего не понимаешь, богиня, из того, что смертные женщины впитывают с молоком матери. Это дом твоего мужа, это дети твоего мужа, это жены твоего мужа. Его дом, его слава, его честь, его дети, его женщины — это все твоя честь и твое богатство. Его благополучие — это твое благополучие. Мужчин связывает в братстве кровь, а женщин — семя их мужчины. Ты принимала его также, как Рутэ и Дар Ри, но ты, как пустыня, бесплодна и смертоносна. Ты вся почернела изнутри от зависти и ревности, а должна была бы наслаждаться покоем, счастьем и приязнью в таком саду, какой насадил мой брат. А теперь — как ты думаешь, жив он? Он поехал в степь, к своим названым братьям. И теперь все, что осталось от моего брата — твоего мужа, Ханнар, однажды убитого тобой, — все, что от него осталось, это дети его и его жены, которых согревала его плоть. Я иду к ним. Не возражай. Ты сказала глупость, богиня. Мы уйдем ненадолго, ты знаешь. К вечеру или к утру, не позже, мы вернемся.

И она сделала Рукчи знак идти за ней.

— Постой, — тихо попросила Ханнар, не поднимая головы. — Останься. Я пойду. Останься, — и показала взглядом вглубь зала. — Здесь ты нужна ему.

Атхафанама кивнула и наклонилась за чашкой. Так можно было и самой подумать, что кровь бросилась в лицо только из-за того, что она наклонилась так низко. Когда она выпрямилась, Ханнар и Рукчи уже не было в зале.

Город лежал перед ними, разделенный лестницами на расширяющиеся книзу клинья. Их пересекали улицы, опоясывавшие склоны горы. И, посмотрев вниз, Ханнар не увидела ни одной улицы, по которой можно было бы спуститься, не споткнувшись о покойника или не будучи схваченным протянутыми за помощью руками умирающего. Отовсюду доносились стоны, мольбы о помощи. Этот звук как черно-багровым облаком стоял над городом, но он был привычен Ханнар. А сквозь него пробивались острые красные, оранжевые звуки, ранившие наболевший слух.

— Что это? — повернулась она к Илику. — Музыка?

Илик кивнул и показал рукой вниз и налево. Там между домами стояли откупоренные винные бочки, вокруг, покачиваясь, бродили люди, среди них были и женщины, и их тела были едва прикрыты, а некоторые были и вовсе раздеты, и они были пьянее мужчин, и визгливо смеялись, и закидывали руки на шею любому, до кого могли дотянуться, и со смехом валились на землю, и приятели поливали их вином из мехов. Оттуда раздавались отчаянно громкие и нестройные звуки дудок и бубнов. Ханнар отвела взгляд, но и на других улицах увидела то же самое. Пирующие собирались вокруг откупоренных бочек или с мехами вина бродили по улицам, заглядывая в лица умерших и узнавая в них соседей, друзей или родственников, совершали тут же возлияния в их память, и едва могли уговорить их посторониться похоронные служки, тащившие под гору переполненные волокуши: в городе не осталось ни одной лошади, ни одного вола, чтобы запрячь в телегу. Резкая вонь от сжигаемой серы перебивала и запахи тления, и ароматы благовоний, на улицах там и тут, где не смывала бегущая вода, виднелись белые пятна от разведенной извести, которой поливали мостовую. Чернели остовы домов, которые первые были отмечены смертью: тогда еще надеялись остановить мор.