Я продолжал чертить, такой красивый и задумчивый. Когда человек творит, он близок к Богу, что тоже Творец, так что могу и не заметить какую-то шмакодявку, что считает себя центром мира. Может, для кого-то и центр, но точно не для творца.

— Вот, — сказал я, не отрывая взгляда от наброска чертежа, — примерно в таком аспекте. Осталось только выдержать остальное: температуру, интервалы по времени, длительность инжектирования…

Император заулыбался, поглядывает то на неё, то на меня Я упорно её не замечаю, а она уже красная от ярости, как это я не вскакиваю при виде внучки самого императора и не стучу лбом о паркет. Даже самодержец император заинтересованно смотрит в мою сторону, но я уже закусил удила, я человек творческий, вообще ничего и никого лишнего не вижу.

— Юрий, — сказал Горчаков ласково, — а вот здесь эти чаны совсем одинаковые…

— Это не ошибка, — сказал я со вздохом, — сепарацию в одном не сделать, нужен целый ряд. Зато чистота позволит делать чудеса… ну, в научном смысле. Как спасти человека от грудной жабы, так и взорвать гору.

Император произнёс громко:

— Александра! Ты явилась поблагодарить курсанта Вадбольского за его подвиг? Он спас жизнь моему сыну и тебе, в одиночку остановив террористов!

Я поднял голову, сделал вид, что только сейчас её увидел, рассеяно поклонился и застыл в таком виде, она вообще позеленела и почти покрылась вздутыми пупырышками.

— Ваше высочество…

И голос я сделал как можно пренебрежительнее, пусть бесится, не она решает вопросы строительства и финансирования, и тут же протянул листок с моими каракулями Горчакову.

— Вот примерно так…

Он взял, посмотрел, тут же перевёл взгляд на императорскую внучку. Она топнула ногой, уже злая, вот-вот взорвётся, как начинённая нитроглицерином граната, но я одёрнул полы кафтана и, повернувшись, к императору, церемонно поклонился.

— Ваше величество, я всё сделал. С вашего позволения я отбуду, у меня вот-вот занятия.

Император, похоже, сдерживает ухмылку, кивнул, не поднимаясь из кресла.

— Беги, курсант, не опаздывай!

Я поклонился и Горчакову, быстро прошагал до двери, всё время ожидая услышать за спиной истерический визг, но успел открыть дверь и выскользнуть в коридор без помехи.

Мне кажется, император сдерживал злую усмешку, а Горчаков-старший выглядел очень озадаченным, но это их проблемы, а я выскочил вроде бы целым и не помятым, хотя в коридорах власти чувствую опасностей больше, чем в Щелях Дьявола.

В коридоре ко мне подскочили взволнованные Горчаков и Сюзанна.

— Ну что? Мы видели как туда зашёл Его императорское величество, а потом и принцесса Александра…

— Уйдут, — ответил я, — пойдет Сюзанна. Канцлер желает поговорить, как он сказал, с девочкой. Саша, это Сюзанна у нас девочка, а не ты! Сиди, не дергайся. А я подожду вас на улице.

И торопливо отбыл, меня сопровождал тот же молчаливый, но очень предупредительный обер-шенк.

Императору я твердил, что нитроглицерин очень важен в медицине, но куда больше может применяться и в военном деле, только слишком взрывоопасен, хотя мне его производство нужно для другой цели. На основе нитроглицерина делается динамит, без нитроглицерина никак, а с ним динамит можно производить в больших количествах, не взрывоопасен, так что можно в его производстве задействовать и совсем неграмотных крестьян.

В конце коридора беседовали двое чинов, один оглянулся, я с нехорошим чувством узнал Ренненкампфа, главу безопасности великого князя, цесаревича Александра.

Он тоже меня узнал, кивком отпустил собеседника, а когда мы с обер-шенком приблизились, он сказал ему в приказном тоне:

— Дальше барон найдёт дорогу сам. Задержитесь, Вадбольский!

Обер-шенк коротко кивнул, развернулся через левое плечо и пошёл обратно быстрым и совсем не строевым шагом.

Как догадываюсь, Реннекампф явно получил взбучку за тот наглый наезд, когда попытался согнуть, а то и сломить меня, подчиняя своим интересам. Потому до этого времени лишь смотрел в мою сторону злобно, но как бы не обращал внимание на такую мелочь, кто он, а кто я. Однако я постепенно наращиваю авторитет, обо мне говорят, а тут ещё помолвка с княжной самих Долгоруковых, так что этот умелый в придворной кухне гад постарается как-то наладить некие контакты, потому я заранее ощетинивался.

Когда обер-шенк скрылся за поворотом коридора, Ренненкампф холодно улыбнулся мне и сказал почти благожелательно:

— Барон… Кстати, барон, мне показалось или вы в самом деле всячески избегаете общения с великой княжной Александрой?

Я дёрнулся, вот он откуда заходит, ответил со всем смирением барона:

— Вы со мной разговариваете свысока, я это принимаю, вы знаете и умеете, наверное, больше меня. Во всяком случае, должность обязывает вас быть умным, да? Но когда со мной так же ведет себя эта… барышня, с какой стати я должен терпеть? Она же полная… уж простите, но мы одни, можно без лишних политесов.

Он ухмыльнулся несколько злорадно.

— Так скажите ей.

Я даже дёрнулся, словно мне шарахнули палкой по спине.

— Зачем это мне?.. Пусть другие говорят, если им нужно. Или не говорят. Мне от неё ничего не надо. И здорово, чтобы и ей от меня ничего не нужно было.

Он улыбнулся.

— Не льстите себе. Она великая княжна, внучка императора, а вы кто? Нищий, уж простите за откровенность, барон. Она вас практически не замечает.

На «нищий» я даже бровью не повёл, ответил смиренно:

— Вот и превосходно. Идеально, чтобы не практически, а вообще не замечала. Я могу идти?

Он широко улыбнулся.

— Я вообще не вправе вас останавливать и, Боже упаси, задерживать! Вы сами остановились и поговорили со мной по своей воле.

— А-а-а, — сказал я. — Ну тогда на эту неделю наш разговорный лимит исчерпан. Или на месяц.

Поклонившись, удалился бодрой и устремлённой походкой, я человек дела, а не флирта, политесов и подковёрных интриг, хотя в голове стучит мысль: зачем это он? Если хочет наладить какое-то взаимодействие, то не на ту козу сел. Начал за здравие, а кончил откровенным оскорблением, дескать, нищему барону неча тут пороги оббивать. Или какая-то хитрая игра?

Оказавшись вне здания, хотел было подождать возле входа, но охрана тут же насторожилась, потому лучше не ждать злое «Чего встал? Проходи живо!», вернулся на императорскую стоянку автомобилей, влез на заднее сиденье и стал дожидаться друзей.

Мата Хари, что как затычка к любой бочке, мониторит всех и вся, пусть и в ограниченном диапазоне, записала и передала мне как Горчаков после моего ухода спросил императора с некоторым беспокойством:

— Как-то этот Вадбольский совсем без всякого уважения к цесаревне Александре…

Император лениво отмахнулся.

— А чего к ней с уважением?

— Ну, ваше величество, всё-таки это ваша семья, а такое обязывает!.. Негоже ему так демонстративно отворачиваться. Я на вашем месте приструнил бы…

Император хмыкнул.

— Да ну? А если это он нарочито?

— Так я и говорю…

Император остановил его жестом.

— Нарочито для того, чтобы рассердилась, а потом заинтересовалась им. Единственным, кто не лебезит перед нею! Может, он просто хитрый, старается вызвать к себе интерес!

Горчаков спросил озадаченно:

— Правда? Хотя может быть… Что значит, я уже и забыл эти детские хитрости и уловки.

— Вот-вот. Вадбольский расчётлив, но и Александра не дурочка, она в этих играх выросла с пеленок. Он видит её, и она видит его насквозь. Уверен, она переиграет этого барона с лёгкостью.

Я поерзал на сиденье, словно сижу на неотшлифованном камне. Переиграет! А если вообще не хочу играть в такие великосветские игры?

Из здания вышел Саша Горчаков, покрутил головой, я помахал ему рукой в открытое окно автомобиля, он бодро сбежал по ступенькам и направился в мою сторону.

Мата Хари зависла у другого окна, отыскав позицию, с которой, благодаря плохо задвинутой занавеске, удобнее снимать внутренность кабинета канцлера. Я успел увидеть как в кабинет вошла Сюзанна, а светлейший князь учтиво привстал из-за стола, приветствуя благородную аристократку.