Он прохрипел:

— Иди в жопу, сволочь…

Я легонько ткнул кулаком в его зажимающие рану ладони, он завизжал от боли. Я сказал мирно:

— Могу ещё. И ещё. Лучше отвечай.

Он сказал, мучительно морщась:

— Мы не баронская стража. Граф Леонтьев узнал, что на имение де Пуа готовится нападение вот и прислал помощь. А его охранников ты перебил сразу. Говно у них, а не охрана.

— Граф Леонтьев, — пробормотал я. — Интересно, с ним вроде бы не ссорились. Мата, взгляни, что за граф?

Она пока ничего не нашла, для моего века граф оказался не интересен, а нынешние родословные Мата Хари ещё не скопировала. Но я с тревогой думал о другом: у нас завелся крот. Или, как ещё говорят, крыса. Кто-то регулярно передаёт сведения моим противникам.

Вроде бы это не из доверенных, но за последние полгода мы столько приняли народа из погорельцев и беженцев, что пустых домов не осталось, спешно роют землянки, живут в шалашах и строят дома, я разрешил брать лес в своих угодьях.

Большинство нанялись на работу, плачу немного, но и то деньги, прожить можно, но если, к примеру, граф Леонтьев пообещал вдвое больше, то какая разница простому крестьянину, на кого работать? И тот барин, и тот барин, а все они сволочи.

Время от времени я стрелял из окон, и всякий раз успевал отстраниться за стену, когда начинали палить в ответ.

— Что теперь? — спросил Перепелица деловым голосом.

Я вздохнул, Подчинённым нужно отвечать ясным уверенным голосом, но у меня не было ни ясности, ни уверенности. Всё оказалось намного сложнее. Флер де Пуа оказался не столько хозяином, как ручной болонкой графа Леонтьева. Тот аристократ, в грязных делишках пачкаться не хочет, хотя именно они приносят всегда больше всего прибыли, но чтобы её не терять, приспособил де Пуа, обещая помощь и покровительство.

Удачный симбиоз, Флер де Пуа делает то, в чём аристократу пачкаться нельзя, вылетишь из приличного общества, Леонтьев прикрывает его в верхах и оказывает помощь, но так, чтобы не засвечиваться. Но для меня главное в ситуации, что с графом Леонтьевым мне пока не тягаться, у него всё схвачено, на любом уровне власти есть свои проплаченные люди.

— Не знаю, — ответил я честно, — пока грабим всё, что плохо лежит, а там дальше по ситуации.

Он сказал рассудительно:

— У этого барона несколько новеньких грузовиков. Даже не знаю, зачем ему…

— Для нас приготовил, — ответил я. — Проследи, чтобы вывезли всё ценное.

— А дом сжечь?

Я поколебался, ответил с неохотой:

— Нет…

— Почему?

— Жалко, — признался я. — Его строили, головы ломали, украшали… И вообще, теперь это мои земли! Может быть, удастся закрепить, тогда уж лучше с целым домом!

Он посмотрел на меня как-то странно, но в голосе прозвучало уважение:

— Ну и размахи у вас, ваше благородие.

Интересно, куда сбежал Флер де Пуа. Вряд ли прямо к Леонтьеву, та сволочь хитрая, я не я и лошадь не моя, де Пуа туда, скорее всего, ход заказан. С другой стороны, если побежит прятаться к графу, то тем самым точно укажет на графа, как своего покровителя тёмных дел, только выковыривать его будет сложнее, у графа не просто особняк, а замок, и охраняет его немалая армия.

К тому же у графа большая часть гвардии обеспечивает порядок на мануфактурах, в шахтах, рудниках, на заводах. Нет, с графом закусываться не стоит, спустим это на тормозах, сделаем вид, что ничего про их связь не знаю, ведь не пойман — не вор.

Прошёл месяц с момента последнего визита княжны Ольги Долгоруковой в моё имение, я уже и забыл о своей нелепой помолвке, сколько воды с тех пор утекло, со стороны императора пришло деликатное напоминание, правда, не от него лично, а от Рейнгольда, что в курсе всех планов Российского Самодержца.

Мягко поинтересовался, как идёт подготовка к свадьбе, не нужно ли чем-то помочь, есть ли какие-то трудности.

И, главное, уточнил весьма настойчиво, когда я смогу снова принять с визитом княжну Ольгу Долгорукову, а то любые связи испаряются, если их не поддерживать.

Нарочный, как и положено по его должности, «…физически крепкий и с решительным находчивым характером», как записано в требованиях, явно из бывших фельдъегерей, повышен в должности до «курьера по особым поручениям» или «курьера при органе особой важности», сейчас в неподвижности ждёт немедленно ответа.

Нарочный — высшая каста курьеров, хорошо быть правительственным чиновником высшего ранга, нарочный прикреплен только к нему и не выполняет никаких поручений помимо прямых указаний Рейнгольда быстро и точно доставлять послания.

Уже давно испарились, мелькнула мысль, да их вообще-то и не было, каких-то связей. Ладно, надо придумать, почему сейчас нельзя, как и завтра-послезавтра, это стерпят, а вот через недельку, а лучше через месяц… У нас же неторопливая Россия, величественная как слон и неповоротливая, нечего суетиться, как мышь, через месяц день в день будем счастливы её принять, угостить, будем весьма рады и счастливы…

Ответ составил витиевато и в возвышенном духе, Рейнгольд умный человек, издёвку поймет, но ничего не скажет, ущерба нет, а примирение родов с последующим породнением — это прямое указание императора.

Письмо с таким примерно текстом отослал Рейнгольду, а дальше пусть он сам. Думаю, и Ольга не обрадуется такому давлению, но с самодержцем не поспоришь, явится, кипящая ненавистью, что от бессилия ответить Рейнгольду, выльется на меня.

Попытки втащить Россию в Европу начались с Петра Первого, потом слегка ослабли, да и потрясённое боярство сумело консолидироваться перед угрозой полного уничтожения их привилегированного сословия, сплотилось, переведя бесконечные военные стычки Родов в злобное соперничество без явного кровопролития.

Сейчас наряду с европеизированными графами, герцогами и баронами в Российской Империи не меньше бояр, как удельных, как и служивых. Герцоги и графы, как ни старались быть европейской знатью, но всё же сказывается то ли климат, то ли питание, то ли звезды так сошлись, но от бояр почти не отличить, а некоторые бояре в свою очередь старались ничего не упускать из европейской моды.

И ещё европеизированное дворянство и сугубо расейское роднит понятная приверженность Роду, своему древу, корням. Те и другие ведут летописи подвигов предков.

Я попытался вернуться к мирным планам — мы с Горчаковым–младшим прорабатывали проект переселения крестьян на плодородные земли Ставрополья. Дурак, людей как раз мало! Каждый недород губит сотни тысяч, самую важную часть державы! Я чувствовал ярость и бессильное отчаяние: Господи, ну почему так? Ты же должен сеять разумное, доброе, вечное, а что у Тебя вырастает?..

Глубоко задумавшись, я шёл по городу, не особо глядя, куда именно иду. Просто шёл, гулял, воспользовавшись редкой для конца зимы в Санкт–Петербурге тёплой безветренной погодой, постепенно углубляясь в один из окраинных районов, как вдруг повеяло древней мощью, приближается нечто хтоническое, тёмное. Впереди, загораживая мне дорогу, прямо из воздуха вышел высокий мрачный старик с длинными неопрятными волосами цвета старой мешковины и такой же длинной бородой. Борода, судя по его возрасту, должна быть седая, но у него и седина странно пегая, неопрятная, как и вся одежда, что-то вроде лёгкой шубы чуть ли не до земли.

Он вперил в меня недовольный взгляд, не злой, а именно недовольный, словно я вытащил его из тёплой ванны, голос прозвучал, словно со мной разговаривает старый простуженный ворон:

— Вот ты какой, мальчишка… Я Ждан Долгоруков, так что понимаешь, что тебя ждёт. Но я оставлю тебя жить, если принесёшь клятву покорности.

— Дедушка, — ответил я вежливо. — Хоть вы и Ждан, но вас может ждать нежданчик. Идите своей дорогой.

Он вздохнул так, что колыхнулся воздух и тугой волной толкнул меня в грудь.