— Спасибо, ваша светлость, — откликнулся я, и повернулся к Волынскому — Очень приятно познакомиться, майор.

— Барон, — обратился Волынский ко мне, — не могли бы вы удовлетворить моё любопытство.Меня уже довольно продолжительное время занимает вопрос, что заставило вас помогать группе девушек-суфражисток в их походах в Щели Дьявола?

— А почему вас это так удивляет, Михаил Яковлевич? — я не стал скрывать своё удивление, вызванное его вопросом. — Я посчитал возможным присоединиться к их группе потому что во многом поддерживаю идею равноправия мужчин и женщин

— Ну-у-у… — несколько замялся он, — всё же, не женское это дело — ходить в Щели…

— Вы так считаете? — поинтересовался я, — Вы считаете что женщины во многих областях деятельности не способны работать наравне с мужчинами?

Он посмотрел на меня с укором и покачал головой.

— Вас так уж волнует вопрос женского равноправия?

— Естественно, — ответил я учтиво, но твёрдо, — женщина почти такой же человек, как и мы, люди, потому ей должны быть предоставлены все те же права, пусть это и кажется смешным. Иначе нам не догнать просвещенные страны Европы… послушайте, как это звучит «просвещенные страны Европы»! А мы, значит, по собственной воле остаемся непросвещенными? В лесу родились, пням молились? Я уж не говорю о более значимой причине, по которой мы обязаны дать женщинам все права…

Волынский хмыкнул.

— Какая же это более значимая?

— Промышленно-техническая революция, — сказал я. — Нам не только нужно спешно строить железные дороги и металлургические заводы, о которых сейчас говорит каждый. Крымская война показала целесообразность и нужность санитарок и медсестер, а использовать солдат в качестве медбратьев можно, но расточительно, армия такое долго не потянет!.. Женщины должны встать у станка, взять на себя работу воспитателей в детских садах и младших классах, телеграфисток, работу в почтовых отделениях, высвобождая мужчин для более тяжелой и нужной стране работы…

Майор слушал со все растущим интересом, а когда я сказал, что женщины вообще могли бы не только выносить с поля боя раненых, но и служить снайперами, он гоготнул и сказал Комаровскому с удовлетворением:

— А вы говорили, какой-то иисусик! А это глянь-ка, хыщник!

Комаровский взглянул на меня с неодобрением.

— Иисусик с топором, — буркнул он. — Такие особенно опасны.

Волынский сказал весело:

— Надеюсь, для врага?

— Если бы только для врага, — буркнул Комаровский. Говорят же, козла бойся спереди, коня сзади, а Вадбольского со всех сторон!

Ольга слушает внимательно, держится по-домостроевски смирно, даже смиренно, но я чувствовал, что всё быстро схватывает, на что-то уже есть свое мнение, но помалкивает, воспитанная женщина в присутствии людей должна молчать в тряпочку раз не спрашивают.

Комаровский увидел кого-то нужного в толпе, сказал нам благожелательно:

— Развлекайтесь, молодежь. Ещё увидимся!

Волынский проводил его чуть завидующим взглядом.

— Вот старый конь, ничто его не согнуло, хотя в Итальянском походе Суворова спину вроде бы повредил, а в Швейцарском ему ядром чуть ногу не оторвало напрочь, но выжил и сейчас по балам скачет! И службу покидать и не думает…

— Хорошая жизнь, — сказал я.

Волынский вздохнул.

— А я вот моложе на десять лет, но уже разваливаюсь…

— По́лноте, Михаил Яковлевич, вы ещё молодых за пояс заткнете, — сказал я уважительно, — вы же пример для нас, молодых!

Он хмыкнул, оглядел нас отечески.

— Развлекайтесь, как сказал мой старый друг. А я пойду послушаю, о чём старики беседуют.

Когда он удалился, Ольга чуть сжала мой локоть изящными пальчиками.

— Зачем пожилых людей обманывать?

В её голосе прозвучал укор, но глаза смотрят серьёзно и вопрошающе.

— Какой обман? — буркнул я. — Всё идёт к тому, что женщины скоро наравне с мужчинами займут места как в правительстве, так и на всех остальных работах.

Она поморщилась.

— Чушь.

— Ну и сиди в своей горнице, — сказал я, — дура набитая, пряди… что там у вас прядут? А я лучше женюсь на ткацком станке, он работает быстрее и лучше.

Она фыркнула, задрала нос, демонстративно повернулась и начала рассматривать вделанные в стены огромные часы, украшенные глазурью и финифтью.

— Уже скоро, — сказал я. — Через полчаса прибудет Его Величество. Надо его дождаться, после чего сразу слиняем.

— Скорее бы, — ответила она чисто ангельским голоском. — Дождаться не могу. И руки помою.

— Не забудь пальцы пересчитать, — посоветовал я.

— Уже пересчитываю.

— Сиськи у тебя классные, — сказал я, — но всё равно придушу после свадьбы. И скажу, что такой и пришла.

— Хам, — сказала она, но, когда я отвернулся посмотреть на новых гостей, она скосила глаза на свои перси и чуточку подвигала ими, чтобы смотрелись заметнее.

Я поймал её взгляд в отражении массивной позолоченной рамы. В этих глазах, таких же наглых и расчётливых, как у меня, не было уже прежней светской скуки. Был азарт игры. Опасной, глупой и единственно возможной в наших обстоятельствах. Мы стояли в самом центре блистательного бала, а вокруг нас медленно, но, верно, сгущалась тьма будущих сражений. И, кажется, мы оба это понимали.

Император прибыл около двенадцати часов ночи. Я услышал шум, возгласы, затем в зал вошёл Николай Первый, самый рослый из присутствующих, широкоплечий, с идеально атлетической фигурой, тёмно-зелёный мундир лейб-гвардии Преображенского полка с андреевской лентой через плечо сидит на нём, как его собственная кожа.

Окинув присутствующих взглядом холодных голубых глаз чуть навыкате, он улыбнулся кому-то и пошёл через толпу выскочивших навстречу подхалимов, отвечая на льстивые поклоны небрежными кивками.

Император остановился у противоположной от входа стены, там на крохотном помосте, к которому ведут две ступеньки, расположился величавый императорский трон, весь в драгоценных камнях.

Садиться не стал, развернулся в красивой позе лицом к залу. Привлеченные слухом, что прибыл сам самодержец, из всех залов потянулся остальной народ, спеша засвидетельствовать почтение главе Российской империи.

Я вздохнул.

— Надо и нам. Отметимся, после чего можно и сбежать.

— Это заметят, — сообщила она негромко и по-прежнему не глядя на меня. — Лучше после того, как уедет Его Величество.

— Разумно, — согласился я.

— Спасибо, — ответила она с едва заметной ядовитой ноткой.

— Не за что, — ответил я. — Я же не говорю, что вы абсолютная дура, ложку мимо рта не проносите! Или бывает?

Разодетый как петух, широкоплечий франт, стоявший неподалёку, вдруг вперил в меня высокомерный взгляд, и сказал громко, чтобы все стоявшие вокруг слышали:

— Как ты смеешь, ничтожество, так непочтительно обращаться к княжне Долгоруковой? — и, повернувшись к Ольге, продолжил: — Ваша светлость, вы роняете своё достоинство, якшаясь с челядью. Позвольте мне проучить этого невежду? Он посмел назвать вас дурой!!!

Я сказал хищно:

— Боюсь, император не согласится с вашим мнением о моей персоне. Посему предлагаю дождаться когда он покинет сие собрание, после чего мы сможем продолжить нашу милую беседу.

После отъезда императора, я подошел к франту.

— Государь император отбыл, теперь можно не только языком трепать, но и в морду получить!.. А то что за гулянка без драки? Тебя, баран безрогий, давно мордой возили по паркету?

Он вспылил, заорал:

— Как ты сказал, холоп?.. Дуэль! Дуэль сейчас же!

Я шепнул княжне на розовое ушко:

— Ставьте все деньги на графа. У вас появился шанс избавиться от меня сегодня, а ещё и заработать на большой пряник.

Она смерила меня злым взглядом, но я уже повернулся к Бретёру.

— Где и на чем?

Он крикнул:

— На саблях!.. Здесь во внутреннем дворике!

— Идёт, — ответил я. — Правда, сабли у меня нет, но тесак всегда при мне.