Все заброшено и в состоянии упадка, здесь остались только призраки умерших пациентов.

Над землей.

В каком — то смысле заключенным вроде него здесь самое место. Они были брошены. Забыты. И по большей части они гнили под землей, единственная их функция — расфасовка наркотиков, бабло с которых стриг очередной тиран.

— Одна смерть, — напомнил он себе мрачно, потянувшись к потускневшей медной ручке. — Одна смерть, и я на свободе.

Плюсы того, что тебя изгнали из семьи.

Невозможно повлиять через кровную линию, когда тебе плевать, если твою семью зарежут в собственных койках.

В заброшенном здании все еще было подключено электричество, и пыльная лампочка висела на голом проводе над тем, что раньше было стойкой регистратуры, приемной зоной и залом для ожидания. Судя по табличке на стене, больница перестала принимать туберкулезных больных в начале пятидесятых и сменила профиль на психиатрию. Психбольница просуществовала до семидесятых, тогда ее и забросили.

Вряд ли кто — то добавит памятную табличку, что место стало пристанищем для вампиров.

Уходя из открытого помещения с его покрытыми плесенью перевернутыми креслами и разбитыми столами из дешевого дерева, Люкан направился направо. Северное крыло было отмечено табличной «Северное крыло» — сюрприз! — и по обе стороны располагались административные офисы, отсутствующие двери позволяли заглянуть в комнаты с обрушенными потолками и разбитыми окнами, которые впускали внутрь погоду и опавшие листья. В некоторых местах обосновался плющ, покрывая стены.

И, шагая вперед, его не заботил собственный топот. Дозорные ждали его появления… ну, может, не так рано, но его хорошо знали и разрешали свободно входить и выходить.

Чем больше он удалялся от единственной лампочки, тем гуще становилась темнота, но его зрение было острее чем у обычного вампира, волчья сторона давала его глазам эффект ночного зрения, все воспринималось в оттенках красного.

Вот как он узнал, куда стрелять в том переулке. Полнейший бардак…

— Ты рано.

Люкан остановился. Вот дерьмо. Всего двадцать ярдов, и он бы уже был в подземном комплексе. Так близко.

Он не сводил глаз с цели, отказываясь отворачиваться от стальной двери, которую установили новые владельцы.

— Что такое, оборотень? Кто — то отобрал у тебя конфеты, пока ты гулял в Колдвелле?

— Все так, — ответил он расслабленно. — Тогда же они забрали твою душу.

Смех в темноте был подобен складному ножу, прошедшему по яремной вене. Ну, сравнение было б засчитано, да только ему плевать на эту жизнь.

— Ты знаешь, можем махнуться местами, если ты не справляешься с обязанностями.

Сейчас Люкан оглянулся через плечо, на случай, если словесные пики превратятся в физические… и, хэй, он был не плох в этом. Ему хотелось что — то крепко ударить.

— Как жаль, что Палач этого не допустит, — пробормотал Люкан. — Тебе же нельзя доверять, да, Эйпекс?

Вампир вышел из коридора, и выглядел он впечатляюще жутко, настолько, что даже отъявленные убийцы и социопаты в колонии предпочитали обходить его стороной. С черными блестящими глазами, в которых горела хищническая жажда свежей крови, с телом мускулистым и быстрым как молния, он соответствовал тому, какое производил впечатление: бездушный убийца, который, в отличие от некоторых застрявших в этом аду, действительно заслужил свой приговор.

И, черт возьми, начав брить свой череп, он едва ли стал выглядеть дружелюбнее.

— Ты не обязан возвращаться сюда, — сказал Эйпекс. — Ты мог просто затеряться на улицах города.

— Ты знаешь, что именно меня держит здесь. И я не стану оправдываться перед кем — то вроде тебя.

Губа мужчины приподнялась, и на любом другом лице это выглядело бы как улыбка. Но зная его персоналию, движение рта всего лишь обнажало клыки.

— Не защищай так смерть, которую ты выбрал для себя, волк. Или ты думаешь для тебя все закончится иначе?

Люкан подошел вплотную к вампиру, так близко, что их торсы соприкоснулись. И вернул улыбку с тем же намеком.

— С каких пор тебя заботит что — то кроме себя самого? — Он держал голос ровным. — И если начинаешь угрожать, как насчет того, чтобы воплотить угрозы в жизнь? У меня выдался дерьмовый день, я с радостью разомнусь.

Ониксовые глаза Эйпекса прищурились.

— Ты — настоящее животное.

— Так. Ты. Будешь…

— Эй, эй, ребята, тише. Давайте успокоимся?

Мэйхэм присоединился к забаве, но не в качестве участника, а в качестве рефери. Накрыв руками метафорическую бомбу, которая могла взорваться, он переводил взгляд с одного на другого.

— Давайте, целуйтесь, миритесь и больше не деритесь. И следуйте за мной. Я похитил доставщика пиццы, который ехал на тусовку футболистов… не парьтесь, я отпустил беднягу, на его тачке вместе с деньгами и чаевыми. Взял номер его страховки вместе с адресом. Так, о чем это я… а, точно. У меня там горячая «Домино». Вперед!

Эйпекс хлопнул Люкана по плечам, и тот с удовольствием дал ответку. Последовала пауза, словно ему давали шанс на повтор. Когда он решил отступить, Эйпекс сделал шаг назад.

— Я за тобой слежу.

Верхняя губа Люкана дернулась.

— В любое время, ублюдок.

Мужчина дематериализовался, и Люкан, отступив, прошелся туда — сюда.

— Ты нравишься ему, — сказал Мэйхэм. — Под этой бравадой, ты ему действительно…

— С ума сошел?

— Да нет. Точнее, думаю, что нет. Так что с пиццей?

Люкан потер лицо.

— Да. Я умираю с голоду.

— Пошли, отведу тебя к ней.

На этом Люкан наконец смог сфокусироваться на неутомимом «третьем лишним». С черно — белыми волосами и бесцветными глазами, с достаточно мощным телосложением, Мэйхэм вполне мог за себя постоять, но он был слишком, мать его, общительным, чтобы восприниматься как откровенная угроза.

— Мне нужно увидеться с палачом, — услышал Люкан свой голос.

— Сначала еда. Ты слишком голоден для стрессовых ситуаций.

Хороший совет от кого — то, кто в обычное время служил источником раздражения. Но дареному коню и все такое.

Когда они вместе направились к аварийному выходу, Мэйхэм добавил:

— И хорошие новости в том, что среди пицц всего одна с Гавайским дерьмом. Кто додумался сочетать ананас с ветчиной и моцареллой? Это за пределами моего понимания.

— Люди странные.

И на порядок менее опасные, чем те товарищи, с которыми я живу, — подумал Люкан про себя.

К тому времени, как Рио приблизилась к последней точке этой ночью, ее левая нога пульсировала в такт бьющемуся сердцу — бум, бум, бум…

Была же такая песня? Чарли Икс пел, вроде. Пару лет назад ее крутили на радио каждые пятнадцать минут.

Она все шла вперед, благодаря противоположной стороне, которая облегчала хромоту и вспышкам боли в ее нервной системе. Хорошая новость — оставалось идти всего один квартал, и разве не для этого изобрели «Мотрин»? У нее был полупустой флакон в бардачке ее машины… и, как бонус, ее развалюха стала еще ближе благодаря тому, что она срезала через тот переулок.

Скользя взглядом туда — сюда, она проверяла, чтобы за ней никто не следовал. Дома без лифтов по обе стороны улицы были высокими и узкими, втиснутые вплотную друг к другу, алюминиевый сайдинг разделяли считанные дюймы. Заселены они были максимум наполовину, и по зданиям можно было судить, проживали здесь порядочные граждане — если окна были укрыты. С наглухо задвинутыми шторами или с заколоченными досками — значит, там жили люди, платившие арендную плату. Остальные квартиры — непаханое поле для самозахвата, с разбитыми окнами и тусклым светом свечей — печальное доказательство того, что заблудшие души искали убежище от своих демонов в этих уголках городского ада.

Район считался особенно криминальным в ночное время суток, являясь театром военных действий для уличных банд и наркоторговцев, невезучие люди, существовавшие на границе конфликта за территорию и нелегальной коммерции, нередко становились случайными невинными жертвами. Благодаря буре и полиции, собравшейся под мостом, сейчас улицы опустели. Но ненадолго.