В отличие от суши, на море всё происходит очень медленно. Вот и место предстоящей схватки открывалось постепенно. Флот Южной армии выходил из-за поворота пролива, и ему неспешно открывалась панорама переправы войск сёгуна. Корабли двигались повсеместно, с большими интервалами и… как попало. Парусов практически не было, везде полагались на весла. Причем, Белый Куй быстро подметил, что ниппонцы плывут не к ближайшему берегу Тиндэя, а сдвигаются сильно к востоку, что заметно удлиняет их путь. Моряки быстро насчитали почти полсотни крупных кораблей. Штук пять-шесть и впрямь пугали своими размерами. Флагманский мэнсон был чуть ли не в два раза меньше них. Борта у гигантов очень высокие, даже не видно: есть ли люди на палубе.

— Вон тот и тот, — тыкал Белый Куй. — Обратно идут. И пустые. Смотри, как на волне подлетают!

«Значит, кто-то уже успел высадиться» — понял Наполеон.

И его это устраивало. Он не хотел полностью предотвратить высадку. Ведь в этом случае всё войско у сегуна сохранится. Идеально — разделить его людей. Одна небольшая часть попадет на Тиндэй (ими смогут заняться войска четырех сюго после того, как добьют Оучи), другая — окажется на воде в момент битвы. Ну, и сегуну пусть кто-то останется. Столько, чтобы уже не мечтать о новой высадке.

— Выдвигаемся сейчас, — решил он. — Куй, понимай флаги на перестроение. Вариант второй.

Еще в дни ожидания в заливе Докай со всеми капитанами обговорили порядок движения кораблей. Наполеон выдал каждому нарисованные схемы и проверил, как они всё запомнили — слава богу, времени на это хватило в избытке. Реальность всегда вносит свои коррективы: корабли путались, перекрывали дорогу друг другу, но все-таки — когда вся Ударная эскадра оказалась на виду у врага — она более-менее приняла боевое построение. На некоторых судах сёгуна их заметили, стало слышно тревожное гудение труб, равномерная переправа нарушилась, корабли принялись сбиваться в общую кучу.

Разумеется, после первых минут волнения, ниппонцы успокоились. Они увидели перед собой два десятка среднеразмерных судов, выстроившихся в неровную линию, на которых войск особо и не видно. За первой линией мельтешило что-то еще, но такое мелкое, что не стоит и внимания. Осмелевшие люди сёгуна начали плавно выдвигаться вперед (лишь несколько пустых кораблей спешили к берегу Хонсю, чтобы поскорее набрать побольше самураев и присоединиться к уничтожению нежданных врагов).

Этого и хотел Наполеон. Давид, выходя против Голиафа, надеется на то, что тот в своем презрении к мелкому противнику расслабится. Не надо собирать весь флот. Не надо думать над планом атаки. Просто идем вперед и крушим зарвавшихся «давидов».

«Они уже знают о пушках, — рассуждал генерал. — Но наверняка не понимают, что их можно использовать на море. Вряд ли, пираты с Цусимы рассказали им об этом, да и там пушек было крайне мало. А теперь…».

А теперь на врагов нацелились 32 пушки! По две на носу каждого корабля Ударной эскадры, кроме «черепах». Канониры уже попробовали стрелять в условиях качки — и не должны подвести. Да и море в проливе спокойное.

Ниппонцы уверенно шли на сближение, расходясь вширь. Тоже где-то 20–25 кораблей, только с неизмеримо большим числом войск — не меньше пяти тысяч. А для них это главное. В этих водах воевать умеют только абордажем.

— Но не сегодня, — усмехнулся Наполеон. — Сбавить ход!

Убедившись, что все корабли первой линии выровнялись, их палубы почти перестало качать, генерал коротко приказал «пли!» — и первый залп ударил по кораблям врага, до которых было еще метров двести. Канониры спешно перезарядили суда, и второй залп вышел почти в упор. Ядра вырывали куски досок в районе ватерлинии, крушили какие-то переборки внутри. В рядах сегуна началась сумятица, уже многие корабли получили пробоины, кто-то даже начал медленно тонуть. Крики, паника! Трубы надсадно звали на помощь остальной флот сёгуна!

Никто и не обратил внимания, как под завесой пушечного дыма в проходы между чосонскими кораблями первой линии ринулись мелкие юркие лодочки. Совсем небольшие, каждую уверенно двигали вперед шесть-восемь гребцов — это были Головорезы, по случаю морской битвы, снявшие с себя все доспехи и прикрывавшиеся закрепленными дощатыми щитами.

А еще эти лодки были наполнены горшками с порохом, смолой, маслом и всяким горючим хламом.

Брандеры.

Каждое суденышко, как голодный комар, жадно тянулось к тушам неповоротливых кораблей. Когда удавалось дотянуться, Головорез, стоявший на носу, быстро вколачивал в борт сегуновского судна острый крюк на веревке. Инерция движения резко разворачивала брандер, он тесно прижимал к жертве боком — и тут Головорез на корме вколачивал в борт второй крюк. После этого все гребцы прыгали в воду, а самый последний поджигал фитиль.

Более полуроты Головорезов отправились на эту рискованную атаку. Не всем удалось добраться до неповоротливых туш, и далеко не все смогли уплыть — самураи стреляют метко. Но вскоре, один за другим, над водой вспыхнули двенадцать взрывов. После чего одиннадцать ниппонских кораблей заполыхали.

— Стрелять по уцелевшим! — заорал Наполеон, и третьим залпом пушки стали добивать тех, кто остался на плаву.

В это время к общей свалке подтянулось еще не меньше десяти судов врага. Но после взрывов далеко не у всех осталось желание продолжать сражение. «Израненные» корабли пытались выползти из огненного ада, а вот те, кто посвежее, рвались отомстить за своих товарищей.

«Никакого ближнего боя! — наставлял Наполеон капитанов еще до сражения. — Маневрируйте, уклоняйтесь — и стреляйте! Некуда уходить — задирайте вёсла, чтобы подольше не подпускать врага и не дать ему высадиться на вашу палубу».

Так южане и поступали. Для маневров оставалось всё меньше возможностей, так что моряки, прячась за бортами, выставляли весла, как копья, и сдерживали наседающие корабли ниппонцев. А в это время мушкетеры Дубового полка уничтожали самураев из-за дощатых щитов, которых у них теперь было в изобилии. Время от времени раздавалась команда, судно Ударной эскадры поворачивалось к врагу носом, и две пушки в упор разряжались картечью.

Так удалось захватить пять совершенно целых кораблей.

Наконец, в проливе стало не с кем драться. Конечно, уничтожили далеко не всех, хорошо, если половину флота сёгуна. Но те, кто мог, улепетывали так, что весла гнулись. Море практически кипело от тонущих людей, но на них особого внимания не обращали.

— Идем к месту их высадки! — приказал Наполеон. — Надо же посмотреть, что там у них.

А на дальнем берегу, похоже, даже не оценили масштаб трагедии. С четырех кораблей продолжалась высадка. Несколько тысяч ниппонцев стояли совсем недалеко от берега.

Ну, за такое надо наказывать!

Пушечные корабли снова начали вытягиваться в боевую линию и, буквально одним залпом разнесли корабли на берегу, а вторым — ударили по пехоте. Перепуганные люди кинулись прочь от берега, в горы.

— Как думаешь, много их там? — спросил он мнение Угиля.

— Трудно оценить, — пожал тот плечами. — Может быть, тысяч пять. Или больше.

Расстрелянные корабли подцепили крюками и оттащили в море, пока те не набрали воды — чтобы люди сегуна даже плотов из обломков не смогли сделать. После этого Наполеон приказал возвращаться к месту схватки. Требовалось принять управление над захваченными кораблями, кроме того, нужно посмотреть: нет ли еще судов, не сильно пострадавших от ядер и поджогов, которые можно дотащить до своего берега и затем восстановить?

Пока южане этим занимались, к борту флагмана подошла «черепаха». Из люка кобуксона выглянул Ри Чинъен. Всё это время троица его кораблей с таранами носилась по окрестностям и топила своими острыми окованными носами всё, до чего могла дотянуться. На них, конечно, тоже охотились — все-таки корабли небольшие — но как захватить эту полностью закрытую «черепаху»?

— А вы знаете, что ниппонцы сбежали обратно в свой тесный проливчик, откуда выплыли утром? — невозмутимо поинтересовался Ри Чинъён у Куя и Наполеона.