— Воины идут на войну, чтобы умереть, — рубанул он воздух ладонью здоровой руки. — Если до этого они успеют выпустить чужие кишки — уже неплохо.

Пират не думал, что сейчас он вел в бой не шайку бандитов, а простых горожан. Он по привычке шел вперед и ломил силу силой. Да, у него выходило неплохо: про Миту Хаату говорили, что за один бой он своей секирой убил более двух десятков асигару и даже пару самураев. Уж больно ловко пират владел непривычным здесь щитом на изуродованной руке. Беда в том, что калека так же требовал драться и непривычных к войне горожан.

Гванук мельком посмотрел на генерала и заметил, как почернел у того взгляд.

— Ну, что будем делать, господа полковники? — немного успокоившись, спросил он у штаба.

— Да чего думать! — тигромедведь даже привстал в воодушевлении. — У них убито, пленено или разбежалось более десяти тысяч человек! Осталось вдвое меньше. Приводим быстро себя в порядок — и дружным натиском добиваем их! Сбросим в реку гадов!

Как пират Мита не злился на Угиля за «украденную славу», но сейчас не удержался и одобрительно хакнул.

— Здорово ты чужие трупы считаешь, порковник Угирь, — процедил Гото Арита. Эти двое всегда спорили и грызлись между собой. Обычно, в шутку. Но не сегодня. Самурай всё еще не мог успокоиться от потерь своего полка. — А ты наши посчитай! У Южной армии вместе с хакатцами меньше трех тысяч осталось. Соотношение едва ли не хуже, чем в начале битвы!

— Зато они бежали! — встал на сторону недавнего врага полковник-пират. — Они струсили, их дух сломлен! Надо добивать и именно сейчас!

— Чем добивать? — это уже Хван не удержался. — У нас шесть сотен пленников, две тысячи раненых. Нам людей на это не хватит. Надо пушки защищать, лагерь. Какими силами наступать-то?

— Всех повести! Даже раненых! — ярился однорукий калека. — Ты хочешь выпустить победу из рук?

— Это мы им подарим победу! — спокойно, но громко высказался Ли Сунмон. — Наше главное преимщество — пушки. И мы должны оставаться возле них. Иначе северяне нас одолеют. Арита прав, сил почти нет. А возле укреплений, под прикрытием пушек шанс победить имеется. Даже великий шанс.

Полковники ругались так, что Гвануку показалось, будто, он попал на базар. Только двое молчали. Чахун явно хотел боя, но пушки крайне трудно будет доставить к реке. А без его полка какой бой тогда! Ну, а Ким Ыльхва всегда думал, как генерал. И, пока генерал не высказался, Киму тоже говорить было нечего.

— Вот встанешь ты у своих пушек, Ли, а северяне возьмут и останутся у реки! — кричал Звезда. — Они же не дураки! Что тогда? Что нам делать тогда? Стоять тут, пока ваш Сом-Намадзу весь Ниппон в море не опрокинет?

Ли Сунмон ничего не успел сказать в ответ. За реданом послышался какой-то резкий гомон, замелькали самурайские доспехи. Стража из людей Сука заволновалась, но Гванук уже узнал камоны Мацуура и Рюдодзю. Вон и сам Садака. Его ближние самураи уверенно раздвигали толпу канониров, Дуболомов и шли прямо к заседавшим полковникам.

Усталый, сумрачный, но при этом довольный Садака вошел в круг, поклонился генералу Ли и прочим, после отшагнул назад, к своим людям, схватил какого-то парня в изысканных черно-багровых доспехах. Схватил за шкирку и швырнул его прямо к ногам Ли Чжонму.

— Генерал! Перед тобой Еситоши Сибукава. Глава бакуфу Тиндэя. Наместник острова и родич сёгуна.

Вокруг всё стихло. Гванук смотрел на правителя Тиндэя, валяющегося в ногах у старого генерала, и не мог проглотить комок в горле. И тут тишину разрезал каркающий смех. За все эти месяцы адъютант ни разу не слышал, как смеется его господин: в полный голос, не в силах остановиться.

— Вот теперь битва закончена. Ну, надо же, а! — старик перешел на плохой ниппонский. — Послал вперед на смерть Сёни, сам остался в безопасном месте… но волю богов не обойти! И вот ты — мой пленник.

Молодой пленник с гладко выбритым лбом и макушкой рычал, дергал связанными за спиной руками, но только сильнее веселил этим генерала Ли.

— Ну, Садака! Ну, удружил! Я теперь твой должник. И поверь: я отплачу не меньшим.

Ли Чжонму встал и воздел руки.

— Слушать приказ: стоим на наших позициях. Займитесь ранеными, накормите людей. Чините доспехи, наточите клинки. Пушки и ружья держать в боевой готовности. Будем ждать гостей.

Послы появились вечером. Возглавляли его двое: совсем юный, но уже рослый лобастый, как бычок, самурай и сухонький старик без мечей и доспехов.

— В знак своего уважения и доверия, — велеречиво начал старикашка. — Господин мой Мицусада Сёнипослал к генералу Ли Чжонму своего сына Нориёри.

— А тебя как зовут, почтенный?

— Имя мое не имеет значения. Я всего лишь уста славного господина моего… И первое, что велено мне узнать у стойкого чосонского генерала Ли: находится ли в его плену Еситоши Сибукава?

— Так и есть, — спокойно кивнул Ли Чжонму.

— В таком случае, мой господин предлагает нам начать переговоры, дабы…

— Нет!

Главнокомандующий Южной армии встал и резко махнул рукой.

— Никаких переговоров. Покуда не будет выполнено одно мое условие. К твоему господину прибыл мой друг и союзник Хисасе Мацуура. Прибыл с открытым сердцем, полным верности дому Сёни. Он принес ему утраченную провинцию Хидзен — и попал в темницу. Большей подлости я еще не встречал. Покуда Мицусада не освободит моего соратника и отпустит ко мне с извинениями — никаких переговоров я с домом Сёни вести не буду.

Старичок от удивления аж перестал сутулиться, крепыш Нориёри набычился… а Садака Рюдодзю где-то в сторонке сжал рукоять своего кинжала до хруста.

— Но господин… — начал было старый посол.

— Спрячьте свои «но» подальше! Не забывайте, что у меня в плену ваш наместник и родич сёгуна… О нет! Даже не думайте, что я его убью. Я остригу вашему Сибукаве волосы, обряжу в женское платье и заставлю мне прислуживать за столом.

Все — даже полковники Южной армии — обомлели от ужаса при этих словах. А генерал Ли явно не шутил.

— Просто верните мне Хисасе Мацууру. Живого, здорового, с оружием и почетом. Иначе я заключу союз с кем угодно. Я стану даровать земли и замки, буду делиться своим оружием и иными секретами со всеми, кроме Сёни!

— Понятно, господин, — старый посланник взял себя в руки. — Я передам моему господину твою волю. Пока же прими от меня это письменное послание Мицусады.

Старичок подошел к Ли Чжонму и, ооочень медленно передавая свиток, успел шепнуть:

— Мы вернем Хисасе. Но после этого, генерал, не спеши давать свободу Сибукаве.

Гванук был единственным, кто услышал этот шепоток. От коварства посланника он невольно выпучил глаза… А вот Ли Чжонму слушал его совершенно спокойно. Как будто, ждал чего-то подобного.

— Сёни наш, — подмигнул он своему адъютанту, когда послы вышли из шатра.

В этот миг Садака не удержался, бросился на колени перед генералом и вытянулся в поклоне.

— Благодарю тебя, сиятельный! — выговорил он по-чосонски. — Благодарю, что не оставил заботой моего господина!

— Я же говорил тебе, что отплачу, — улыбнулся тот. — За верность я всегда плачу верностью, Садака. И, кстати, у меня к тебе есть маленькая просьба: напиши-ка новое письмо своим «друзьям» Оучи. Расскажи им, что всё пропало, что Сибукава и Сёни разбиты в пух и прах! Что надо спасаться от ужасных пушек мерзких чосонцев!.. А то не хочется, чтобы к нам нагрянула новая армия, пока мы ждем нашего друга Хисасе.

Хисасе — живого и здорового (но очень мрачного) — привезли через шесть дней. За это время побитое войско Сёни отошло от удара, собрало немало беглецов и окрепло… Но к Южной армии успели подойти сразу несколько отрядов даймё провинции Хидзен. Теперь, после победы, все они очень спешили на помощь союзникам.

Что только сильнее подтолкнуло Мицусаду Сёни на вступление в переговоры с Армией Южного двора.

Наполеону очень хотелось закатить глаза, но он заставлял себя вежливо слушать лопоухого низенького ниппонца с шапкой коротких, но торчащих во все стороны волос, которые никакая повязка или шляпа толком не могли примять. Этакий черный одуванчик. Ниппонец был смешной до икоты. Но это был сейчас один из самых важных людей для генерала.