Гванук вывернул локоть из руки старого генерала.

— Нет. Сначала выслушай меня, господин.

И принялся рассказывать всё без утайки. Как обманула его подлая женщина, с черной коварной улыбкой; как слепо он верил ей, мечтая о невозможной любви; как, выведав у него главные тайны, враги нацелили нож на сердце сиятельного Ли Чжонму; как потом сюго предали своего господина, а он, Гванук, не смог предупредить. И теперь — исключительно по его вине — всё пропало.

— Я всему виной, сиятельный, — рассказ вновь распалил застывшее было сердце юноши, он снова пережил всю испытанную боль, отчего говорить ему стало очень тяжело. — Я пришел сюда только для того, чтобы сказать: не верь Мацууре! Войско сюго наверняка идет за мной следом. И, скорее всего, уже завтра оно будет здесь. Может быть, вместе с Оучи и их союзниками. А теперь убей меня. Казни за постыдную слабость. Я недостоин даже сражаться и умереть рядом с тобой.

Ли Чжонму растерянно остановился. Совершенно неуместная улыбка начала растягиваться на его лице, но он подавил ее.

— О… Мальчик мой. Во-первых… никто умирать не будет. А во-вторых, не кори так себя. Ничего непоправимого ты не сделал. Что за нами следят — это было неизбежно. Не от тебя, так от кого-нибудь другого, наши тайны выведали б. Ведь не такие уж это и тайны… Особо не скроешь.

Он снова настойчиво взял растерянного адъютанта под локоть.

— Что же касаемо измены сюго… То она не стала для меня новостью. Когда их войско по неясным причинам отступило перед не особо сильным врагом — я уже заподозрил неладное и стал предпринимать меры. А когда поехал на встречу к Мацууре, меня уже прямо предупредили.

— Кто? — замер на месте Гванук.

— Не поверишь! Садака Рюдодзю. Правая рука Мацууры… Я бы и сам не поверил. Но он мне доступно объяснил мотивы своего поступка. Говоря поэтически: квадратный самурай разбил ему сердце. Он обожал своего господина… я, конечно, подразумеваю обожание в нормальном смысле. Когда мы спасли Мацууру из плена, Садака проникся к нам искренней благодарностью. Он убежден, что и его господин Мацуура должен испытывать не меньшую благодарность. А тот замыслил измену. И Садака написал мне подробное письмо, в котором изменил клятве верности Мацууре, раскрыл его план и добавил, что после этого сам уйдет из жизни…

Ли Чжонму сделал несколько шагов в задумчивом молчании.

— Странные они тут, О… То раздражают, то вызывают восхищение. Невозможный народ — никаких сил нет.

Он вздохнул, но продолжил с нарочитой бодростью.

— Из письма я понял, что наши сюго смотрят на ситуацию не так глубоко, как твоя шпионка. Им не я был нужен, а как раз ружья и пушки. И, пообещав их, я выторговал себе и жизнь, и — главное — время!

«Верно, — вспомнил Гванук беседу заговорщиков. — Они все хотели наше оружие, чтобы вымолить милость у сегуна. Симадзу так и говорил… — юноша озадаченно встал. — А, может быть, Мацуура меня сюда отправил втайне от Симадзу? Чтобы самому захватить пушки и обойти южного князя?».

То, что враги уже обманывают друг друга и норовят обокрасть, внушило ему некоторую надежду.

— А как ты распорядился полученным временем, господин?

— Ты скоро это сам увидишь, О! — рассмеялся старый генерал. — Главное — наши моряки взяли на абордаж все корабли Мацууры, а войска — захватили его главный замок. Еще до того, как я вернулся. Захватили и сравняли с землей — чтобы познал гаденыш цену измены. Всё самое ценное вывезли в Хакату: и оттуда, и из Дадзайфу.

— Почему в Хакату?

— По ряду причин. Город усиленно готовится к обороне, все мастерские работают круглые сутки! Кстати, ты же не знаешь! Наш полуторарукий друг Мита Хаата разогнал совет и стал единоличным правителем города. А я его в этом поддержал. Мы за эти дни о многом договорились…

Они сели, наконец, на лошадей и поехали в город.

— Потом наша Армия вместе с хакатцами «встретили» тысячу самураев, что «сопровождали» меня, — Ли Чжонму кивнул на очередной висящий труп, мимо которого проезжала кавалькада. — Сделали всё отлично, правда, Угиль в своем боевом угаре получил аж несколько ран. Неопасных. Я велел ему оставаться в тылу, заниматься перевозками в гавани, а он, оказывается, опять полез на самый передний край. Болван! — с горечью в голосе выругался старый генерал. — Так и не понял, что значит быть полковником…

Дальше какое-то время все ехали в скорбном молчании. Главнокомандующий любил тигромедведя. Он возвысил того из самых низов и гордился тем, какого талантливого командира нашел и воспитал. Но воспитал не до конца; Чу Угиль так и остался лихим рубакой, для которого яростный бой был важнее разумного управление полком.

— Он был жив, — попытался утешить его Гванук. — Лекари обязательно его подлатают… Звезда еще принесет тебе отрубленные головы предателей-сюго, сиятельный!

— Нет, — коротко бросил Ли Чжонму, а рука его стиснула повод до хруста в суставах.

Гванук не знал, что на это сказать. А через несколько бодрых лошадиных шагов даже думать об этом забыл. Они с генералом Ли миновали очередную группу строений окраинной части Хакаты — и вдруг Гванук оказался перед свежим пустырем (здесь явно снесли не один десяток хибар), а за пустым пространством находилась внушительная стена!

Огромная земляная насыпь, выполненная в виде углов-реданов. Не особо высокая, где-то в полтора человеческих роста, но основательная, невероятно толстая, даже издалека это было заметно. На вершине насыпи установили деревянные платформы, укрытые корзинами с землей, из-за которых выглядывали жерла пушек.

— Видел бы ты свое лицо, О! — Ли Чжонму даже слегка повеселел. — Ты ведь не был в городе уже давно. Три месяца идет стройка. Мы окружили ядро Хакаты, восточную и центральную часть, со всеми важнейшими храмами, мастерскими и пристанями. Не везде она такая… завершенная, но главное направление сходу не возьмешь.

Старик наклонился к адъютанту.

— И главное — об этом сюрпризе мало кому из наших врагов известно.

— Мы уничтожим их, — с жуткой улыбкой на лице прорычал Гванук. — Перебьем их всех!

Улыбка медленно сошла с лица Ли Чжонму. Он ничего не ответил, только ударил коня пятками, понукая его к открывающимся воротам.

Внутри город кишел, как муравейник. Всюду просто толпы людей! Новый правитель города Мита Хаата развернул кипучую деятельность. За стены загнали практически всех жителей окрестностей. И не просто загнал: тысячи крестьян и горожан сбивались в отряды, которых прямо сейчас спешно наставляли в азах боевой науки.

— Разграбление владений Мацууры дало нашему пирату требуемые ресурсы. Есть оружие, чтобы вооружить каждого, а запасов риса хватит на многие месяцы осады. У Миты Хааты уже около десяти тысяч воинов.

— Крестьян? — скептически уточнил Гванук.

— На стене и крестьянин с копьем — вполне себе воин… С моря тоже угрозы нет. В гавани 20 кораблей Ударной эскадры, мы захватили полтора десятка судов Мацууры, часть я отдал городу.

Адъютант О завороженно наблюдал за толпами вооруженных людей. Даже конницу разглядел.

— Погодите… Арита⁈

Это точно он! Полковник-самурай куда-то вел конные роты… которые, по словам Мацууры, перешли на сторону сюго.

— Сиятельный, мне сказали, что из полков Ариты и Щеголей бежало всего несколько десятков…

— Правильно, — кивнул генерал Ли. — Я бы на их месте сказал тебе точно так же. Но это неправда. Из Конного полка вернулось почти шесть сотен. Щеголи — это и впрямь предали. Но даже от них к нам вернулось полторы сотни — практически рота.

Сердце бешено заколотилось в груди Гванука.

— Ну, теперь-то я точно знаю, что сюго обречены, сиятельный! Мы им точно покажем! Они обломают зубы об Хакату, а потом наша Армия уничтожит их всех!

— Нет.

Ли Чжонму остановил коня.

— Послушай, О. Я не хочу держать тебя в неведении. Да, сюго обломают зубы, это верно. Но всего остального не будет.

— Но почему?

— Потому что Армия Старого Владыки не будет принимать в этом участия. Мы уходим.