Дверь не заперта, внутри… несёт настойкой. И храп такой, что спрятавшиеся под кадушкой болотные огоньки трясутся: видно, как мерцает их пробивающийся между краем кадушки и столом свет, смешиваясь с тусклыми лучами солнца из окон.

— Мира! — ступив на скамейку, заглядываю на печку. Там не только Мира, там и Эльза рядом похрапывает, обнимая громадную бутыль самогона на поганках.

— Ну и вонища, — бубнит Жор и, прикрыв дверь, пробирается к столу с жалкими остатками сала, хлеба и зелени. Недовольно перебирает лапой скорлупки от яиц. Хныкает: — Ни одного не оставили, изуверы.

— За дверью следи, — шепчу я, а сама дёргаю храпящую Миру за рукав. — Мира, Мира, просыпайся, мне спросить надо.

И о том, как мужчин доводить, и о тайных тропах.

Когда же они успели так наклюкаться? Настойка с поганками ядрёное зелье, но ведь они ведьмы, а не абы кто!

— Мира! — в отчаянии дёргаю её за воротник и уже думаю, не взять ли ковш с водой для ускорения побудки, но Мира, почмокав, приоткрывает глаза.

Мутный взгляд останавливается на мне. В полумраке избушки меня, наверное, плохо видно.

— Это я, Марьяна, — поясняю на всякий случай.

Глаза Миры округляются. Пискнув, она отскакивает, припечатывая лицо Эльзы задом, и как голосит:

— Призрак! Спасите!

— А-а! — глухо взвывает Эльза и отмахивается бутылью.

— Ой! — Мира скатывается с неё на ворох подушек и одеял.

— А-а! — взвывает Злюка, выбираясь из кокона. Глаза у неё вытаращены, шерсть слиплась.

— А Ворчунья где? — оглядываю печку. — Куда кошку дели?

Невнятное мычание доносится откуда-то снизу.

Мира протягивает ко мне дрожащую руку, из глаз капают слёзы:

— Марьяна, ты жива? Ирод этот тебя не замучил?

Оглянувшись на дверь — закрыта, на окна — кучера не видно, наклоняюсь к моим перепуганным ведьмам и шёпотом отвечаю:

— Меня беспокоит то, что я его никак до развода замучить не могу. Поможете?

Мира закрывает округлившийся рот ладонью. Эльза с минуту смотрит на меня, потом оглядывает бутыль с настойкой на поганках и приходит к странному выводу:

— Кажется, мы допились.

Не сразу, но мои старушечки всё же верят, что я не плод их воображения. Пока они умываются и пьют рассол, я вытаскиваю из-под лавки замотанную в кокон Ворчунью.

— Ворчала много, — поясняет её странное положение Мира.

Выпускаю из-под кадки болотные огоньки и прибираю на столе. Жор находит в углу откатившееся яйцо и, спрятавшись за печку, хрустит скорлупой и причмокивает.

Удивительно, но только сейчас, когда прямо под носом оказывается хлеб, мой желудок слабо подёргивается, намекая на необходимость поесть. То ли я привыкла мало кушать, то ли светлый властелин пугает меня до потери аппетита.

Эльза и Мира, умытые, благоухающие настойкой и рассолом, выставляют бутыль на стол к остаткам закуски, облокачиваются на столешницу и внимательно на меня смотрят.

— Ты угощайся, — Эльза выставляет глиняную чашку.

— И рассказывай, — просит Мира.

У обеих как-то подозрительно блестят глаза. Они наклоняются ближе ко мне и шепчут наперебой:

— Ну как?

— У светлых там, как у всех?

— Или что-то особенное?

— Он может это самое?

— Или тебя для каких иных целей?

— Было уже? Понравилось? — это уже в один голос.

— Да кому какое дело? — подаёт голос оставшаяся на печке Злюка.

— Ну как же? — у Эльзы розовеют щёки.

— Не было же случаев, чтобы светлые с кем-то здесь связывались, — Мира наливает в чашку настойки. — И слухи по этому поводу ходили всякие.

— И в любопытстве ничего плохого нет, — капризно уверяет Эльза, придвигая мне чашечку. — Ну, давай, хлебни и рассказывай, чего у светлого там в штанах.

Оглядываю их одухотворённо-ожидающие лица. Они ведь серьёзно спрашивают.

— Милые мои, брачная ночь будет ночью. И мне нужен совет, как сделать так, чтобы её не было. Я готова хоть солнце заколдовать, чтобы оно не уходило за горизонт, только бы… — Вздыхаю.

Эльза тоже вздыхает:

— Значит, и ты не знаешь. Некому наш спор рассудить.

— Какой спор? — берусь за кусочек хлеба.

— Давний, — Мира отпивает настойки, кривится. — Ещё когда они только мир наш завоевали, многие правители и дельцы пытались под них своих дочерей подложить, чтобы поближе к власти оказаться, да светлые властелины всегда отказывались, словно им женщины не интересны.

— Поэтому и начали о них поговаривать всякое.

— А тут ты… и он согласился.

— А ведь наш светлый властелин даже на дочку мэра не позарился, а уж тот её так рядил, так ему подсовывал везде, она даже секретарём у властелина служила. Ты представь: девка в секретарях у мужчины!

— Куда катится мир? — качает головой Мира и снова отпивает настойки.

Эльза отнимает у неё чашку и предлагает мне.

— Значит, он тебя не того?

— Пока, к счастью, нет, но ночью… — Представив, всё же отпиваю настойки. Горло бешено обжигает, в желудке вскипает жар. Но потом приходит вполне приятное тепло и даже расслабленность. — Ночью он придёт. И мне нужно как-то его от себя отвратить. Милые мои, вы можете хоть что-то присоветовать? Ну хоть что-то, вы же такие умные, вы в магии и мужчинах больше моего смыслите, так подскажите, что нужно сделать, чтобы муж тебя не захотел?

Сидящая на окне Злюка поворачивает ко мне мордочку:

— Ну ты и… странная, обычно жёны за совсем другим приходят.

Только отмахиваюсь от ласки: со Злюкой спорить — только время терять, хуже лишь Ворчунья.

С надеждой смотрю на Миру и Эльзу. Хлеб мне в горло уже не лезет, жалобно прошу:

— Ну, пожалуйста, посоветуйте что-нибудь.

Переглянувшись, они замысловато подёргивают бровями, будто ведя беззвучный разговор, и поворачиваются ко мне.

— Нас, конечно, обычно об обратном просят, — Эльза поправляет волосы. — Но как мужчин доводить…

— Есть способы.

— Поговаривают даже, что у ведьм это в крови.

— Только ты уверена, что тебе за это… — Мира наклоняется ко мне. — Что светлый властелин тебя за выходки не прибьёт?

В ожидании брачной ночи Октавиан проводит время с пользой: проверяет налоговые отчёты своей провинции. Много лет прошло с завоевания Агерума, а грамотно заполнять декларации люди так и не научились. Да и писцы на местах тоже не разобрались в нюансах. Или ленятся перепроверить цифры. Или надеются, что уж в этот-то раз всё не пересчитают. Октавиан никак не может найти истинную причину, по которой каждый квартал цифры в сводных документах не сходятся.

Стол у Октавиана огромный, за ним поместились бы четверо, но на нём не хватает места для всех отчётов, они сложены на трёх тележках. На углу стола возвышается стопка папок с чёрными корешками — декларации тёмных. Их Октавиан всегда проверяет и обсчитывает лично.

Он как раз углубляется в ведомости по второму крупнейшему городу провинции Кшеле, когда над столешницей, на уровне его головы, полукругом возникают семь белых сфер.

Опустив перо, Октавиан проводит свободной рукой по воздуху, разрешая связи окончательно сформироваться.

Сферы увеличиваются в несколько раз. С них на Октавиана смотрят ничего не выражающие лица остальных проконсулов Агерума.

Прайм. Секунд. Тетрий. Кварт. Квинт. Секст. Септим.

Черты их лиц отличаются, но у них одинаковые глаза с чёрными белками и голубыми радужками, одинаково бледная кожа без единого изъяна, одинаковые длинные прямые светлые волосы.

— Что случилось? — спрашивает Октавиан.

— Ты жив, — произносит Прайм.

— Это очевидно. — Октавиан не изменяет положения тела. — Зачем вы со мной связались?

— Проверить… — отвечает Секунд.

— …что с тобой стало… — продолжает Тертий.

— …после заключения брака, — поясняет Кварт.

— Никаких изменений я не заметил, — отзывается Октавиан. — Функционирую в прежнем режиме. Брак никак не повлиял на мою работоспособность.

— Твоё согласие на брак ненормально, — возражает ему Квинт.