— Достаточно того, что ты не мешаешь. Хотя, возможно, твои познания о характере местных жителей могут пригодиться для корректировки воздействия на них. Эксперимент по отношениям с коренной жительницей разрешаю продолжить.

Кулаки сжимаются, я не могу заставить себя распрямить пальцы, расслабиться, изобразить радость или хотя бы почтение.

— Свободна.

Мгновение перевариваю это слово. Можно уходить? Оглядываюсь — двери за спиной Октавиана открываются. Меня передёргивает от его равнодушного вида, хоть и понимаю, что для него это нормальное состояние. Он смотрит мне в глаза и не разворачивается. Значит, дело ещё не закончено?

Ну конечно! Я же должна изображать готовность им всем служить. Слова не хотят выходить, но я с силой выталкиваю их из немеющего горла:

— Благодарю за оказанную честь, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь Октавиану выполнить план.

Теперь он разворачивается к дверям. Направляюсь за ним. Нас провожает шелест одежды и шагов. На крыльце я едва сдерживаюсь, чтобы не побежать, не встать на то место, откуда нас должно перевезти к кольцу перемещения.

— Сюда, — Октавиан встаёт на противоположной стороне навесной дороги.

Я подхожу к нему может чуть слишком поспешно, и он награждает меня взглядом, по которому опять невозможно ничего прочитать.

На камне вспыхивают символы, он приходит в движение, но не такое быстрое, как прежде. Дома и площади лениво проплывают мимо.

— Можешь насладиться видом, — предлагает Октавиан. — Неизвестно, удастся ли тебе побывать здесь ещё раз.

— Надеюсь, что удастся, — отвечаю я, с ненавистью глядя на одинаковые здания, на одинаковых существ, идущих по улицам одинаковыми походками.

Они ведь правда одинаковые, даже ростом похожи друг на друга, только дети больше отличаются, потому что некоторые растут быстрее, а некоторые медленнее, но взрослые жители словно вышли из-под руки безумного мастера, раз за разом вытачивающего одинаковые фигурки.

Белое, всё слишком белое. Опять накатывает тошнота. Побежать бы вперёд, броситься в круг, оказаться дома — подальше от этого проклятого города и его обитателей. В одном из окон стоит такое же белое, как все, существо. Чёрные точечки глаз ярко выделяются на блеклом лице. И не понять, следит он за нами или просто стоит у стекла.

Движение продолжается — мерное, словно в кошмаре. Дома сменяются друг другом, и лишь по отдалению от нас других радиальных улиц можно ощутить, что мы отдаляемся от Консулата. Внутри всё сжимается. Темнеет в глазах.

Вдали появляется кольцо. Я вздрагиваю от желания броситься к нему, сбежать. Но каменная лента движется так же мучительно медленно. Ещё немного, ещё чуть-чуть. Дома будто надвигаются на меня, а блеклый купол прижимает сверху. Они меня раздавят, этот мир меня раздавит.

Колени дрожат. Кольцо уже совсем близко. Движение замедляется. Гаснут символы. Нетвёрдым шагом я направляюсь вперёд, Октавиан так же медленно идёт рядом. Меня мутит всё сильнее.

На ободе вспыхивают белые символы, и по ту сторону кольца вместо очередных одинаковых домов появляется белая комната. Октавиан чуть задевает меня плечом, и это слабое прикосновение заставляет меня опомниться и не броситься вперёд, а чинно перешагнуть границу. Ещё несколько шагов, и я останавливаюсь. Оглядываюсь: сквозь кольцо просматривается стена комнаты.

Мы вернулись, мы больше не в Метрополии. К горлу опять подкатывает тошнота и голова идёт кругом. Октавиан протягивает ко мне руку, но я отступаю:

— В это вы собираетесь превратить мой Агерум? Такими хотите сделать людей?

— Да.

По его лицу, по тону голоса не чувствуется ничего — ни сожаления, ни раскаяния. Он шагает ко мне, но я выворачиваюсь и отступаю.

— Они за нами не наблюдают? — срывающимся шёпотом спрашиваю я.

— Нет, я бы это почувствовал.

По телу пробегает дрожь, снова, превращается в нервную судорогу, желудок опять скручивает. Попятившись, нащупываю дверь. Шагаю на лестницу и наступаю на что-то мягкое. Дом оглашается истошным воплем:

— А-а-а!

Жор кубарем скатывается по ступеням. Бука хватает его за прищемленный хвост и начинает на него дуть.

— Как ты могла? — причитает Жор. — Мой хвост!

После Метрополии всё это выглядит таким… странным, недосягаемым, ненастоящим, словно я всё ещё заперта в жутком белом городе.

— Марьяна…

Тёплые пальцы Октавиана обжигают запястье, я бросаюсь вниз. Подхватив подол, переступаю через фамильяров и бегу дальше — на улицу, за границу белой стены, подальше от выжженных просек — в лес, в зелень, в царство запахов и звуков. Пение птиц, стрекот насекомых, шелест листьев — как это прекрасно! Как невыразимо восхитительные многоликие цветы и сотни оттенков листьев. Ароматы с примесью терпкого запаха смолы иначе кружат голову — приятно, чарующе.

Как можно променять это всё на безликое однообразие? Как?

Наворачиваются слёзы. Пошатываясь, добредаю до ближайшего дерева, обхватываю мощный ствол и прижимаюсь к нему. Кора покалывает щёку, запах смолы здесь острее. Чёрный муравей упорно бежит вверх, а его собрат спускается, придерживая в лапах былинку. Жизнь кипит в этом лесу, в городах и деревнях, пусть с болезнями и убийствами, но она такая настоящая, такая насыщенная… правильная.

Метрополия в тысячу раз страшнее наших самых жутких фантазий о светлых властелинах.

Октавиан останавливается шагах в двадцати от обнявшей ствол Марьяны. Не зная, как лучше поступить, просто стоит, оглушённый шелестом листьев, яркостью цветов и запахами, всегда особенно впечатляющими после Метрополии — ни один из её учебных полигонов не может подготовить к многообразию животного и растительного мира, и каждый раз возвращаясь сюда Октавиан вспоминает первое соприкосновение с Агерумом. Тогда ему было страшно, но в то же время разум жаждал всё понять, разобраться в немыслимом многообразии окружающего.

Так же и башня не могла в полной мере подготовить Марьяну к встрече с Метрополией. Не тот масштаб — башня не даёт такого ощущения, что тебя поглощает, растворяет в себе бескрайняя белизна. Глядя на вздрагивающую Марьяну, Октавиан думает: «Метрополия не вызвала у неё ни капли любопытства или удивления, только испугала… И что с этим делать?»

Позади него разламывается ветка. Марьяна оборачивается, и в её глазах Октавиан видит лишь страх.

— Да что такое? — ворчит Жор, перебираясь через заросший мхом старый ствол. — Мы за вас переживали, а вы…

— …просто убежали, ничего не сказав, — поддерживает его растрёпанный Бука и топает лапой. — А перед нами отчитаться?

— Вон, — приказывает Октавиан.

Бука раздувает щёки, и сразу видно, что шерсть у него ещё редкая. Жор выгибает спину.

— Вон!

Подскочив, Жор отступает на несколько шагов. Бука делает обиженную мордочку, глаза наполняются слезами.

Отшвырнуть их магией было бы проще всего, Октавиану хочется разрешить эту ситуацию быстро и резко, снова повернуться к Марьяне, но он сдерживает порыв.

— Ушли. Немедленно. Нам надо поговорить наедине.

Фамильяры, посверкивая глазами, пятятся. Октавиан снова разворачивается к Марьяне: бледная, чуть подрагивающая, она смотрит на него. Понимая, что надо что-то сказать, но не зная, что именно, Октавиан медленно приближается. Мох гасит звук его шагов, совсем рядом заливается трелью птица.

Отступив на шаг, Марьяна сглатывает и встряхивает головой, будто избавляясь от наваждения. Октавиан останавливается перед ней:

— Ты в порядке?

Он снова протягивает руку, но Марьяна отступает, её голос звучит глухо:

— Не надо.

— Почему?

Она обжигает Октавиана странным, полным непонятных эмоций взглядом. Снова сглатывает.

— Мне… нужно успокоиться. Эта Метрополия… страшная. Все вы страшные.

Холодок разливается в его груди, наполняя её тяжестью, сковывая сердце и дыхание.

— Я не причиню тебе вреда, — тихо обещает Октавиан.