— А кто это там кричит? — выворачиваюсь из объятий, но белые, точно молоко, волосы властелина спутываются с моими чёрными, как остывшие угли, и я не успеваю отойти, властелин вновь охватывает мою талию, но в этот раз обеими руками.

— Кто там так страшно кричит? — повторяю я, отступая под его напором.

Спина натыкается на широкий ствол дерева, дыхание властелина опаляет моё лицо, губы. Упираюсь в его мощную грудь ладонями.

— Светлый вла…

— Октавиан, зови меня Октавианом, — он прижимается губами к моей шее, по коже волной пробегают мурашки.

— А-а-а-а-а! А-а-а-а! — по-прежнему доносится до нас.

— Октавиан, кто там кричит?! — почти взвизгиваю я.

Губы останавливаются на моей ключице, сердце бешено стучит, воздуха не хватает.

— Мой фамильяр, — светлый властелин выпрямляется. — Это его эмоциональная реакция на изменения в доме.

— У тебя есть фамильяр? — переспрашиваю я. — У светлых властелинов они бывают?

— У проконсулов их не бывает. Обычно. У меня есть. Изучал этот аспект вашей жизни.

— Знакомь! — хватаюсь я за призрачную надежду занять себя на всю вторую брачную ночь.

Суслик… суслика фамильяром властелина я увидеть не ожидала. Да и суслика в катающемся по холлу разноцветном полулысом существе опознаю с трудом. Бедное создание где-то растеряло почти всю шерсть и измазалось в непросохшей краске. И он, похоже, не умеет чиститься, как это произошло с руками и одеждой светлого властелина, опёршегося на перила.

Увидев меня, суслик оглушительно взвывает. Я зажимаю уши ладонями, а он принимается кататься от стены к стене, натыкаясь на каменные курганчики с венками и свечами. Судя по следам лап, Жор тут тоже был. Наверняка ведь знал о фамильяре, но мне ни словом не обмолвился.

Визг суслика выжигает мысли, волосы дыбом встают от этого душераздирающего крика, но вдруг он обрывается на хриплый свист.

Похоже, фамильяр светлого властелина сорвал голос. Если властелин любит своё создание (а любить должен) меня сейчас выставят…

Кошусь через плечо на властелина: он задумчиво следит за катающимся сусликом. И никаких особых эмоций явно не испытывает.

— Что это с ним? — спрашиваю под хриплый свист несчастного создания.

— Переживает, что дом меняется.

Слова властелина падают на меня каменной плитой осознания: все эти гробы, венки, курганчики, чёрные драпировки на стенах, вонючие зелья, план заграбастать стол под свои алхимические опыты, заказанная мебель, все сегодняшние усилия по покраске дома — всё это было напрасно.

Потому что фамильяр — противоположность хозяина, и чем ярче выражена эмоция одного из них, тем противоположнее эмоция другого.

Если фамильяр светлого властелина в такой истерике из-за перемен в доме, это значит одно: светлому властелину такие перемены глубоко безразличны. Возможно, властелина не проймёт даже полное уничтожение его жилища.

Хрипы и звук катающегося по полу тельца кажутся оглушительными.

Судорожно вздыхаю и закрываю лицо руками.

— Марьяна, ты в порядке? — светлый властелин касается моего плеча горячей ладонью. — Хорошо себя чувствуешь?

— Нет. Нет, я чувствую себя нехорошо. У меня голова болит, тошнит, плохо, никакого супружеского долга сегодня не будет. Давай фамильяра твоего мыть, пока он… — всплескиваю руками. — Пока он не самоубился от горя.

— Он не может самоубиться.

— Зато мучиться может очень долго. Давай, помогай, это же твой фамильяр.

И светлый властелин, закономерно не опасаясь испачкать белое одеяние, проходит по краске к почти облысевшему, сипящему, но всё ещё бодро катающемуся суслику.

— Лучше убейте меня, чем так мучить, — шипит охрипший суслик Бука, слезливо взирая на светлого властелина из ванной. — Я так не могу, я не могу жить с ней в одном доме…

Значит, светлый властелин не только не против моего проживания здесь, он полностью за.

И он не смотрит на несчастного облысевшего, плачущего суслика, властелин пристально смотрит на меня.

— …ведьма, — сипит Бука, — ну зачем нам ведьма?

Похоже, его хозяин просто извращенец, иначе как объяснить пристрастие светлого к тёмной? Но я-то таким не страдаю, у меня всё нормально, мне человек по сердцу. А светлого властелина ведьмы не смущают, значит, и предложение обзавестись другой одеждой было просто предложением купить одежду, а не попытками избавиться от напоминаний о том, что я ведьма.

Я из белого флакона выливаю в воду белую пенную жидкость, вооружаюсь белой щёткой и по третьему кругу продолжаю оттирать стенающего суслика. К сожалению, лысый чистится он слишком быстро, на всю ночь возни с ним не хватит.

Под пристальным надзором светлого властелина Буку я отмываю, вытираю, укладываю в отдельной спальне фамильяра на игрушечную кроватку и укрываю одеялом. Комнатка — уменьшенная копия покоев властелина, только раньше я в неё попасть не могла.

— Спокойного тебе сна, Бука, — поглаживаю макушку с жидкими остатками пуха.

Бука горестно вздыхает.

За окном — ещё ночь. Рука светлого властелина опускается на моё плечо, и Бука вздыхает ещё горестней, подбородок у него дрожит.

Бедняжка! Не повезло ему: светлый властелин должен жить один, как остальные, а наш…

Наш помогает мне подняться с колен и выводит из белой комнатки фамильяра. Прижимает к стене. Я хмурюсь: неужели будет домогаться, пока Бука так страдает?

Глядя в глаза, светлый властелин осторожно касается кончиками пальцев моих висков, тихо спрашивает:

— Как ты себя чувствуешь? Голова ещё болит?

Ой, совсем забыла, что жаловалась на это.

— Болит, — с честным видом лгу я.

Поцеловав в лоб, светлый властелин подхватывает меня на руки и направляется в сторону моих комнат. Похолодевшие внутренности проваливаются куда-то в пустоту, я ищу слова возражений, но властелин сворачивает на лестницу на первый этаж. Рядом с ней, в том месте, которое я простучала и точно не обнаружила намёков на тайные ходы, открывается проём на ещё одну лестницу, озарённую холодным белым светом.

— Марьяна, сейчас всё будет хорошо.

Ну, раз не в спальню несёт, то точно хорошо.

Мягко шелестит ткань белого одеяния, меня кружит в белизне. Не сразу осознаю, что мы спустились с лестницы в полусферу зала. Его стены источают мягкий свет. Посередине с потолка спускается колонна, она завершается каменной плитой висящей в метре над другой такой же плитой, установленной на колонне, поднимающейся из пола.

В это метровое пространство между плитами светлый властелин меня и укладывает, точнее, пытается, потому что я охватываю его шею руками, дрыгаю ногами и кричу:

— Ты что?

Вскрик множится эхом.

— Хочу вылечить тебя, — поясняет светлый властелин, пытаясь уложить меня на камень под плитой, держащейся на какой-то жалкой колонне!

— А если эта штука отвалится от потолка? — крепче впиваюсь во властелина. — Меня же раздавит.

— Не бойся, всё надёжно.

— У меня ничего не болит! Я уже поправилась! Да на мне воду возить можно!

— Правда? — он пристально заглядывает мне в лицо.

И тут я соображаю, что… э… если я такая резвая, то поводов для отказа нет.

— Нет, — склоняю голову ему на грудь, всхлипываю. — Просто мне страшно.

— Поверь мне, здесь всё надёжно, я сам здесь лежал не раз и до сих пор жив.

С трудом разжимаю руки, бормоча:

— Разве светлые властелины болеют?

— У нас бывают травмы, раны…

Значит, они уязвимы.

Сердце сжимается от страха, но я растягиваюсь на белой плите. В тот же миг меня накрывает потоком белой магии. Кожу покалывает, но… в остальном ощущения даже приятные, расслабляющие.

Светлый властелин смотрит куда-то поверх плиты.

— Тебе нужен шрам на локте? — вдруг спрашивает он.

— Нет, — растерянно отвечаю я. — А что, шрамы кому-то нужны?