— Октавиан, — глаза поднимать не смею. — Можешь как-то повлиять на Рейнала, чтобы он женился на Вейске? Жалко девушку.

Сердце сжимается так, что трудно дышать.

— Нет закона, предписывающего мужчине жениться на любовнице в случае её беременности.

И снова как ножом по сердцу. Я с трудом поднимаю взгляд на застывшее лицо светлого властелина.

— Октавиан, — голос плохо слушается. — Но ты ведь можешь повлиять незаконными способами. Просто намекнуть. Посулить ему что-то. Пригрозить регулярными проверками. Не знаю… ну что-то же можно сделать. Её же заклюют этим внебрачным ребёнком, со свету сживать будут.

— Это тоже незаконно.

— Да кому какая разница? — всплескиваю руками. — Люди могут — люди делают. Грубым словом, косым взглядом… есть тысячи способов изводить человека, не переступая дозволенное законом.

— А ты уверена, что замужество за этим человеком для неё лучший вариант, чем осуждение людей?

К Вейске Рейнал относился ужасно, а она его любит… в чём-то властелин прав: никто так не ранит, как близкие. Возможно, вымещение злобы Рейнала на Вейске для неё будет куда более страшным испытанием, чем неприязнь чужих людей.

— Не знаю, — честно признаюсь я. — Мне просто хочется ей помочь, защитить, но я не знаю, как лучше.

— Я помогу ей, если ты так хочешь. В рамках закона. Никого не принуждая к браку.

— И что я буду должна за это?

— Кому?

— Тебе, — я укладываю на хлеб кусочек мяса. — Одолжения ведь не делаются просто так, за них надо расплачиваться. Что именно ты хочешь от меня?

Светлый властелин не сводит с меня взгляда. Наверняка попросит о брачной ночи, я с ней затянула.

— Пообещай и выполни обещание не делать глупостей.

— Что? — вскидываю на него удивлённый взгляд.

— Тебе сейчас плохо, в такие моменты можно наделать глупостей, поставить под угрозу свою жизнь. Пообещай, что не будешь этого делать, что дашь себе успокоиться, принять ситуацию.

Прикрываю глаза, открываю, снова оглядываю властелина: ничего не выражающее лицо, жуткие глаза, которые теперь не очень-то и ужасают.

Не понимаю его. Почему он заботится обо мне? Или законом не запрещено при живом муже кого-то другого в круг ведьм заводить, поэтому мой проступок ему безразличен?

— Пообещаешь и выполнишь обещание? — повторяет властелин.

Как тонко он играет словами, ведь если бы попросил только пообещать, я была бы вольна делать глупости…

— Клянусь не делать глупостей, — потупив взор, мну в руках хлеб с мясом. — Я же ведьма, мы не убиваемся по мужчинам, это наше правило.

К счастью, светлому властелину хватает такта не напоминать, как я рыдала на берегу, потом в его объятиях, потом в постели. И всячески убивалась, да.

Меня передёргивает от отвращения к себе: не должна была так расклеиваться, недостойно это, глупо и ничего не изменит. Только слёзы опять наворачиваются, и сердце колет ледяными остриями.

Потянувшись через стол, светлый властелин накрывает моё дрожащее запястье и сжимает.

— Марьяна, просто знай: я всегда рядом, ты можешь на меня рассчитывать в любой ситуации.

Прикосновение его руки удивительно сочетает твёрдость и мягкость, она по-человечески тёплая, надёжная.

Киваю.

— Хорошо… спасибо.

Властелин проводит кончиками пальцев по моей кисти — щекотно и тревожно до мурашек — и откидывается на спинку стула.

А я опять примеряюсь к измятому в руках бутерброду. И только теперь замечаю:

— Странно, что Жор не прибежал попрошайничать.

В тот же миг светлый властелин поднимается со стула и выходит из кухни. Что это с ним? Или он знает, где Жор?

Сердце Октавиана стучит слишком быстро, даже когда он заходит на конюшню, где переминается так и не почищенный Букой конь. Снимает с него перехваченную магической сетью седельную сумку.

Раскрыв, вываливает на пол помятого, ошалевшего Жора.

— Тебя хозяйка ищет.

Манул икает и, прижавшись к полу, отползает по-пластунски к двери. Октавиан задумчиво следит за его маневром.

— Ты меня боишься? — спрашивает тихо.

— Э-ы-у-у, — пищит Жор, задней лапой ощупывая порог.

Перебравшись через него похудевшим от стресса пузцом, Жор разворачивается и даёт дёру.

Октавиан провожает его взглядом и, отбросив сумку на перекладину, соединяет ладони. Разводит их, создавая сферу наблюдения. С минуту смотрит, как Марьяна обнимается с вытаращившим глаза фамильяром. «Кажется, глупостей она делать не собирается», — Октавиан касается белой поверхности, и на ней опять возникает лицо мэра: тот работает с документами.

«По-прежнему ничего подозрительного», — Октавиан вновь касается белой поверхности, собираясь развеять сферу, но в последний момент решает продолжать плотную слежку за мэром.

Сжимая в руке мешок с золотыми монетами старой чеканки, Октавиан выходит на крыльцо своей рабочей резиденции и окидывает почти пустую площадь взглядом. Он пять дней являлся в Окту только забирать приносимую из ресторана еду для Марьяны и себя, и никто, даже его секретарь, имевший доступ лишь к первому этажу и архивам, не заметил отсутствия проконсула на службе.

Эти пять дней были трудными: из-за Марьяны, её тоски, коротких неохотных ответов на вопросы, её желания лежать и ничего не делать, словно она тяжело больна, из-за чувств Октавиана, с которыми он не знает, что делать, не умеет принимать, только подавлять, забивая всё глубже и глубже, чтобы освободить разум, контролировать себя, не натворить глупостей.

Но эти пять дней он думал не только о Марьяне: над её просьбой защитить Вейску он тоже размышлял. Прикидывал варианты. Вспоминал всё, что знает о подобных ситуациях. И он видит только один хороший способ помочь.

Первым делом он отправляет в расположенный тут же на площади центральный банк восьмой провинции. Неспешно. Пугая людей. Как всегда… Но впервые Октавиан ощущает страх расступившихся в банке людей так остро, и недоумение работника, перед которым выкладывает мешок с монетами… взгляды украдкой.

Через полчаса он выходит оттуда с маленьким плотным конвертом. Идёт по улице, как обычный горожанин, и опять на него направлены все взгляды. И опять эта привычная реакция окружающих вызывает непривычное ощущение в груди.

«Как сильно и быстро я изменился», — Октавиан, расфокусировав зрение и не сбавляя шага, изучает магией своё тело и покрывающую его сеть заклятий. Со стороны всё выглядит пристойно, даже если все проконсулы решат навестить его лично, даже если потребуется явиться в Метрополию. Пока ещё можно изображать, что всё по-прежнему.

Пока они с Марьяной в безопасности.

Октавиан заходит в мясную лавку. Запах крови ударяет его в ноздри, напоминая о давних сражениях, когда его магия размалывала тела, разрывала на части или просто испепеляла. Но на лице, конечно, не отражается ничего, и Октавиан, не обращая внимания на витрины с кусками мяса и трёх ожидающих в очереди служанок, упирает холодный взгляд в побледневшего седого мясника.

— Мне нужно поговорить с вашей дочерью Вейской.

Охает одна из служанок в очереди, остальные отступают к двери, но не выходят, вытаращенными глазами следя за Октавианом и растерянно моргающим мясником.

— Она что-то натворила? Нарушила закон? — сипло спрашивает последний. — Что случилось, светлый властелин?

— Проконсул, — напоминает Октавиан. — Ничего не натворила и закон не нарушала, я пришёл по просьбе моей жены. Приведите Вейску сюда или выделите комнату, где мы с ней можем поговорить.

— Проходите, — мясник дёргает кожаный фартук, потирает об него дрожащие пальцы и снова повторяет: — Проходите.

Опомнившись, суетливо откидывает часть торговой стойки и открывает расположенную под ней дверь.

— Проходите…

Так Октавиан оказывает во внутренней части лавки, на тёмной лестнице на второй жилой этаж. Всё здесь пропахло сырым мясом, его не перебивает даже щекотные ароматы перца и шафрана. Тёмное дерево стен, дверей и контрастом — белизна улицы за окном в конце коридора. В этой темноте Октавиану неожиданно тесно.