— Октавиан, почему все так странно на нас смотрели? — Отбрасываю со лба прядь непослушных волос. В ведьминской шапке, в которой я должна бы ходить, они так не мешались. Похоже, пора подумать о причёсках наподобие тех, что носят почтенные горожанки.

— Я был не совсем трезв, когда отправился за новой порцией вина. Это заметили.

Перевожу на него взгляд: Октавиан внимательно смотрит на меня. Я же пытаюсь вспомнить, в каком он был состоянии, когда отправлялся в Окту.

— Не помню, — признаюсь я. Потираю лоб. — Почти ничего не помню. Прости, что так получилось. Надеюсь, ничего страшного не случилось… Э… сильно заметно было?

— Полагаю, что да. Судя по тому, как меня с тех пор встречают — да.

Нервно смеюсь:

— Прости, не хотела тебя подставлять. Надеюсь, никто не пострадал.

— Пару фонарей я передвинул, но потом всё вернул на место.

— Но зачем? — отнимаю руки от лица.

— На дороге стояли. И почему-то лучшей идеей мне показалось их передвинуть, а не обойти.

Его серьёзность делает признание ещё забавнее.

Посмеиваясь, представляю величественного и грозного светлого властелина, нетвёрдо бредущего по тротуару и взмахом руки сдвигающего фонари.

— А дома не сдвигал, нет? — ещё больше смеюсь я.

— Один угол помял, — признаёт Октавиан и сцепляет свои красивые пальцы.

— Тогда понимаю, почему все на тебя так смотрят, — киваю, снова отворачиваясь к окну, чтобы избежать слишком пристального взгляда. — Какая я страшная и коварная ведьма, даже тебя споила.

— Если смотреть более глубоко, всё началось с хозяина этого заведения, предложившего вино.

— Наверное, он обрадовался, когда ты явился за новыми бутылками.

— Возможно, — Октавиан расцепляет пальцы. — Хотя, возможно, ему было не слишком радостно срочно искать мастера, чтобы заменить входную дверь.

— Заменить входную дверь? — недоверчиво кошусь на Октавиана. — А дверь чем тебе не угодила.

— Я привык, что дома двери в основном открываются сами, и рефлекторно приложил магию. — Он перебирает пальцами. — Но немного перестарался и развоплотил дверь.

— Тебе тоже пить нельзя, — заключаю я. — В этом мы похожи.

— Кажется, мне сейчас следует ласково или понимающе улыбнуться.

Протянув к нему руку, пальцем приподнимаю уголок губ:

— Этого достаточно.

Медленно убираю палец. Лёгкая усмешка ещё держится на губах Октавиана, придавая лицу непривычное, странное выражение. Но постепенно уголок губ опускается.

— Тебе следует потренироваться, и всё получится, — я сдерживаюсь и не отвожу взгляд. — Уверена в этом.

— А ты бы хотела, чтобы я улыбался? — Октавиан осторожно касается уголка губ.

Кажется, он серьёзно спрашивает. Или шутит?

— Так мне было бы проще тебя понимать. — На этот раз я сцепляю пальцы. Упираюсь в них подбородком, внимательно разглядывая лицо Октавиана, его идеальную кожу, чуть резковатые скулы, чётко очерченный рот, подрагивающие ноздри и слегка пульсирующие зрачки. — Хотя, полагаю, со временем я научусь различать твои эмоции. Просто нужно привыкнуть.

Октавиан долго смотрит на меня, прежде чем ответить:

— Понимаю.

В дверь стучат. Это хозяин лично несёт суп. Выставляет на стол и, помявшись, опасливо спрашивает:

— Что пить будете?

Представляю Октавиана, сдвигающего фонари и небрежно уничтожающего дверь, и не могу сдержать смеха. Отворачиваюсь к окну.

— Морс, — отзывается Октавиан. — Мы будем пить морс.

Кажется, хозяин облегчённо выдыхает. Он уходит, а я, посмеиваясь, берусь за ложку, и в глазах Октавиана мне тоже чудится веселье, ну самое меньшее — удовольствие.

Строго одетая женщина, выйдя из-за угла, оглядывается по сторонам, скользит по нам с Октавианом взглядом — и, перейдя дорогу, исчезает за углом дома.

Да и едущий на телеге с бочками возница, заметив нас, позёвывает и зорко следит за своей норовистой кобылкой.

Жители Окты, наконец, относятся к нашим с Октавианом прогулкам после ужина довольно спокойно. А ведь неделю назад мы нашими ежевечерними прогулками собирали толпы зевак.

— Как я и говорил, они привыкают, — Октавиан поглаживает мою ладонь, лежащую на его предплечье, — через пару лет наш брак никому не будет казаться странным. Все привыкнут, и люди, и тёмные.

Он прав — люди ко всему привыкают, но брак ведьмы и светлого властелина всегда и всем будет казаться странным, потому представители его народа поставили целью уничтожить тёмных. Или, как это называется в Метрополии, естественным путём позволить неблагоприятным элементам сойти на нет.

Чем больше о Метрополии узнаю, тем меньше она мне нравится. Я пыталась спорить с холодной логикой Октавиана, но мои доводы разбиваются об аргументы в духе «Метрополия на практике доказала, что это наиболее благоприятный путь из всех возможных» и вопросы «Как лучше, достичь цели: меньшими жертвами или большими?» Это просто убивает: тем, что не могу подобрать достойных аргументов, тем, что Октавиан с завидной твердолобостью повторяет свои, тем, что в старых книгах мир вовсе не такой прекрасный, как в рассказах ведьм: тогда хватало и притеснений, и несправедливости, и войн ради власти, и эпидемий. А я и не знала, что бывают такие жуткие болезни, против которых слаба сама магия.

Даже разумный совет Октавиана не говорить лишнего ради моей же безопасности теперь раздражает.

В остальном Октавиан… идеальный муж: не торопит, помог расставить наконец-то изготовленную мебель, кормит, поит, разрешает выезжать, чем я не пользуюсь, и поэтому он меня выгуливает. Поначалу по белым улицам Окты мы ходили молча, так же молча обходя часть улицы, на которой располагается лавка родителей Рейнала. Но с каждым днём сопровождавшая нас толпа редела, и теперь во время прогулок можно поговорить.

Только с общими, не вызывающими споров темами беда. Пробовали о службе Октавиана беседовать. Он рассказал, что сейчас рассматривает немногочисленные жалобы на нарушения закона, о сборе которых объявил по всей провинции, но примечательных результатов пока нет. Его вопросы о моём самочувствии и желаниях тоже не клеятся. О ведьмах моих я отмалчиваюсь, чтобы не сболтнуть лишнего. Порой рассказываю, как фамильяры наши бегают по территории дома и причитают, что мы сотворили ужас, а им бедным разгребать.

Удобнее всего просто молчать. Это привычно. И спокойно. Октавиан всегда двигается по одному маршруту, следить за дорогой мне не надо, я иду шагаю, иногда от усталости чуть преклоняя голову на его плечо.

Думаю…

О том, что уже привыкаю к белоснежной Окте. И к браку с Октавианом. И к такой жизни между его миром и своим, чужая и там, и там.

О том, что чем дольше общаемся, тем он кажется красивее, потому что привыкаю и к его бледной коже, почти неестественно белым волосам, ничего не выражающему лицу, странным глазам с чёрными «белками». Так привыкаю, что, наверное, через год-другой это станет привязанностью, молодость возьмёт своё, и однажды, когда Октавиан меня поцелует, всё тело вспыхнет от нестерпимого жара. Потому что я девушка, а он — привлекательный мужчина, и никуда мы друг от друга не денемся.

— Тебя что-то печалит? — Октавиан снова поглаживает мою ладонь. — Почему ты больше не ездишь в ведьминскую деревню?

Надо бы съездить, а то и впрямь это выглядит подозрительно, но… не хочу.

— Нам стало сложнее общаться, — рассеянно отзываюсь я. — Они ждут от меня, что поделюсь… впечатлениями, буду рассказывать о совместной жизни, а мне…

— Неприятно?

— Слишком о многом придётся умалчивать. Давай не будем об этом, — отмахиваюсь.

Мы уже возвращаемся к собору под вывеской «Проконсул восьмой провинции», из которого вернёмся домой, а фонарщики разжигают первые светильники. Бродящее между домов эхо разносит цокот копыт, голоса.

Невольно вспоминаются рассказы о прежних столицах: в них в это время кипела жизнь, люди ходили в многочисленные увеселительные заведения, развлекались, а на улицу начинали выползать воры и убийцы — всё это кипело, бурлило. И, возможно, горожане тех времён многое бы отдали за то, чтобы их столицы были такими же благообразными и тихими, как наша Окта.