В Окту? Ни разу не слышала, чтобы он там ел… получается, обедаем мы вместе? Или он только посидит рядом? Или он может есть нашу еду?

Властелин всё поднимается и поднимается по лестнице, и, похоже, ему ничуть не тяжело меня нести. Это сколько же в нём силищи?

Наверное, у меня глаза такие же круглые и остекленевшие, как у Жора этим утром, потому что светлый властелин останавливается:

— Что-то не так?

Всё.

— Это нормально, что мы пойдём в Окту обедать?

— Что ненормального в том, что муж и жена отобедают вместе в городе?

Нет, ну если так посмотреть…

Властелин шагает дальше, и я, вцепившись в его плечи, уточняю:

— Почему мы поднимаемся наверх, разве мы не на коляске поедем?

— На коляске долго, а у меня короткий обеденный перерыв. И думаю, ты уже готова к такому виду путешествий.

Если он хотел напугать, у него получилось.

Властелин вносит меня в квадратную (естественно белую) комнату без окон и ламп, но удивительным образом наполненную мягким светом, и ставит на пол. Посередине вертикально возвышается белое кольцо с оттисками незнакомых знаков на ободе.

— Что это? — скольжу взглядом по идеально ровному ободу, взгляд затягивает, крутит по кругу, будто затягивает в водоворот…

— Телепорт, — светлый властелин мягко-твёрдым движением руки поворачивает мою голову чуть в сторону, и головокружение отступает. — Он связывает домашние и рабочие резиденции проконсулов и Агерум с Метрополией.

Связывают мой мир с их светлой Метрополией? Так дело в этих… телепортах?

Светлый властелин взмахивает рукой, оттиснутые на ободе знаки наполняются ярким светом. Внутри круга будто перетекает вода, и через миг всё снова выравнивается.

— Одной тебе сюда лучше не ходить, тут можно встретить тех, кто тебя не поймёт. — Светлый властелин, глядя на руки, переплетает наши пальцы, сжимает мою ладонь.

Что-то странное промелькивает на его холодном лице, прежде чем он шагает к кольцу. Мм, он хочет просто пройти сквозь дырку? И какой в этом смысл?

Едва рука оказывается в плоскости кольца, по коже разбегаются холодные иголочки от контакта со светлой магией, они окатывают всё тело, пока прохожу через круг.

Светлый властелин в обход кольца тянет меня к двери.

И? Что это мы сделали?

Вытащив из-за пояса ключ, светлый властелин отпирает дверь. Но она же была не заперта!

И лестницы непосредственно за дверью нет: тут площадка, лестница спускается уже от неё, а в окнах… в окнах — центральная площадь Окты.

С тихим щелчком светлый властелин запирает комнату с волшебным кольцом.

— А-а-а! — пронзительный вой наполняет дом проконсула Октавиана.

Пощипанный Бука наконец-то может свободно выразить отношение к происходящему.

— А-а-а! — вопит он, тараща глаза на чёрные драпировки. Конечно, он всё это видел, но тогда приходилось держать себя в лапах, а теперь… можно высказать всё откровенно. — А-а-а!

Прооравшись, он падает в обморок.

Тут же вскакивает.

И снова падает.

А драпировки так и висят на прежних местах.

— Чудовище! — Бука подскакивает, гневно присвистывает. — Она принесёт нам погибель! Дом, наш прекрасный белый дом, во что она его превратила?!

Прокатившись по полу несколько раз, Бука выскакивает на крыльцо и снова истошно, пронзительно, страшно орёт:

— Жо-о-ор!

Жор выглядывает из-за угла дома. Глаза у него по-прежнему очень большие, круглые, изумлённые.

Заметив врага, Бука кидается к нему, сгребает лапками шерсть на груди:

— Почему она всё ещё здесь? Почему он её не выгоняет?!

— Тебе лучше знать, — шипит Жор. — Твой хозяин глаз положил на мою Марьяночку.

И он тоже взвывает, а из огромных глазищ брызгают слёзы.

— Да она плохо старается его довести! — голосит Бука. — Да кто же так доводит?! Октавиан — он же светлый, он же возвышенный и одухотворённый, чтобы его довести надо очень стараться. А твоя ведьма ленится!

— Сам ты ленишься, — раздувается Жор. — Кто говорил, что и малейшей перестановки светлый властелин не выдержит и выставит её? А он сам стены чёрным красил!

— Потому что он благородный, — рыдает Бука и падает на грудь Жора, заливая её слезами. — А она пользуется, ведьма.

— Марьяна такая красивая, — взвывает Жор и, обхватив Буку лапами, рыдает ему в шею. — А он на неё глаз положил, изверг.

Запрокинув морды, они в один голос ревут:

— Бедненькие!

Планировка в соборе светлого властелина почти такая же, как в мэрии, но здесь совсем иной дух, и шаги отдаются гулким эхом, тревожно даже дышать — настолько всё белое, холодное, подавляющее.

Помню, как первый раз оказалась здесь: дрожащая, точно от холода, с путающимися в голове словами клятвы, слишком испуганная. Одинокая. Светлый властелин по протоколу спросил моё имя, ответить я не смогла, а когда, наконец, выдавила первые звуки, заикнулась.

Если бы мне тогда сказали, что стану женой этого жуткого, возвышающегося надо мной мужчины, я бы прямо на месте умерла от страха.

Сейчас совсем не страшно — мысли заняты поиском выхода из невероятной ситуации, удивлением и почти шальным любопытством: а как прогулку властелина на обед воспримут горожане?

Как самый настоящий влюблённый держа за руку, он выводит меня на крыльцо — на обозрение всему центру Окты.

Правда, в центре Окты всего пяток извозчиков, да несколько человек на крыльце противоположной мэрии. Со ступеней мы с властелином спускаемся незамеченными и почти пересекаем площадь, когда из мэрии, придерживая подол траурного чёрного платья, выходит горожанка.

Всплескивая руками, она роняет кисет. Это привлекает внимание сначала к ней, а потом, когда все замечают её ошалелый взгляд, и к нам с властелином. Последнему, правда, всё равно, он ведёт меня к одной из радиальных улиц. Зато мужчина из очереди в мэрию криво надевает берет, один извозчик роняет поводья, другой случайно пускает лошадь вперёд, третий давится пирожком. Открытые рты и вытаращенные глаза можно не засчитывать.

Но это в центре, где обывателей практически нет, лишь заглянувшие по делам, совсем иначе на отходящих от площади улицах: тут больше людей, коляски, повозки с товарами и вещами…

И если светлый властелин в своём одеянии сливается с белыми домами, то я в чёрных кружевах, с чёрными распущенными волосами вместо положенного пучка или чепца, выделяюсь сразу.

Первым нас замечает мужичок-возница, его телега с бочками скатывается на тротуар. Он успевает придержать зашоренного конька и никого не задевает, но это не мешает паре дородных женщин поднять крик.

— Смотри, куда прёшь!

— Глаза залил с утра?

— Пускают тут всяких!

Надо же, не думала, что в Окте ругаются, тут же всё должно быть благостно, под стать правителю.

Вместо ответа мужичок указывает на нас с властелином, и женщины умолкают. Словно волна прокатывается по тротуарам, люди шепчутся, оглядываются, выступают на проезжую часть, подпрыгивают и наклоняются, чтобы увидеть нас из-за спин и плеч впередистоящих.

Столько внимания… Не по себе, особенно из-за того, что светлый властелин держит меня за руку на глазах у всех.

Позорное желание сбежать становится почти нестерпимым: при всём неоднозначном отношении к ведьмам, даже после безумной свадьбы на глазах у многих горожан Окты, ко всеобщему вниманию я непривычна.

Светлый властелин окидывает толпу равнодушным взглядом, меня оглядывает внимательнее.

— Тебе нужно новое платье.

— Какое?

— Лёгкое, светлое, соответствующее твоему положению в городе.

Началось, теперь ему надо переделать меня под себя. Сощуриваюсь: значит, ему всё же не по нраву мой ведьминский вид, значит, это можно использовать.

— Я ведьма, — гордо вскидывая подбородок, вытягиваю руку из захвата его пальцев, — и не собираюсь нарушать закон, надевая что-то помимо положенного мне чёрного балахона.