Ну вот, русалка явилась. А там где одна, там скоро другие соберутся. И расспросы начнут. И о том, что в штанах у светлого властелина тоже наверняка поинтересуются. Он передо мной так и не разделся, но судя по тому, что чувствовала через его мокрую одежду — у него там всё, как у обычных мужчин. Так что хотя бы на этот вопрос смогу ответить. Может, этого хватит, чтобы они отстали? Чтобы все отстали…

— Ой! — охает русалка, тут же раздаётся нервный плеск воды.

Ушла. И на сердце снова Рейнал, его жестокие слова, снова боль, и снова слёзы душат, а рыдания так сильны, что я завываю в голос, потому что не могу больше терпеть, не могу держать в себе. И это жалобное скуление заглушает все звуки, так что удары копыт я ощущаю по вибрации земли.

Крепче обхватываю лицо скрещенными руками: не хватало, чтобы меня увидели в таком ужасном состоянии.

Конь останавливается рядом. Только бы не Рейнал!

— Марьяна…

Светлый властелин. Сердце ухает куда-то вниз: он узнает, сейчас всё выспросит, узнает… а, какая разница? Какой смысл в жизни, если она пуста и цели нет…

— Марьяна, — светлый властелин падает на колени, обнимает меня, охватывает широкими рукавами, прижимается губами к макушке. — Что случилось?

Слабо мотаю головой.

— Кто тебя обидел?

Всхлипываю.

— Тебе больно?

Киваю.

— Ты ранена?

Мотаю головой, шепчу сквозь слёзы:

— Уйди, оставь меня.

Он пытается взять меня на руки. Я упираюсь, ударяю кулаком в грудь, пряча заплаканное лицо на плече, в шёлке волос. Вновь стукаю ослабевшим кулаком. И опять. Вцепляюсь в плечо властелина ногтями, царапаю ткань. Мне так больно, что хочется сделать больно ему, просто потому, что он рядом, потому, что кажется, что так мне станет хоть немного легче. Потому, что если бы светлый властелин не сказал мне «да», Рейнал не решился бы на круг ведьм, так и остался бы прекрасной, чистой и недостижимой мечтой. Он женился бы, как я и ожидала от него, на горожанке, и я бы не узнала об измене, жестокости, подлости.

Если бы только светлый властелин не сказал мне «да»!

Подхватив меня на руки, несёт к белому неосёдланному коню, на крупе которого болтается туго набитая седельная сумка в белой оплётке. Я даже не понимаю, как светлому властелину удаётся молниеносно взобраться верхом, практически не выпуская меня из рук.

Сквозь туман слёз вижу грязь на его всегда белой одежде. Грязь от земли и глины на скате, от моего перемаранного подола. И вопреки всем прежним случаям, на этот раз грязь не истаивает, остаётся на нём. На этом светлом властелине, в безумстве своём согласившемся жениться на ведьме.

Если бы только он сказал «нет» или «откуп», если бы просто наказал меня за неслыханную дерзость, я бы никогда не услышала и не узнала того, что услышала и узнала сегодня.

— Ненавижу тебя, — шепчу, прижимаясь к его груди, чтобы задавить рвущийся из груди крик.

Рыдания сотрясают плечи. Светлый властелин крепче меня обнимает и припускает коня.

— Почему? — ровно звучит нечеловеческий голос властелина. — За что?

Опять бью его кулаком по плечу, дрожу в его объятиях, всхлипываю и… начинаю рассказывать о Рейнале.

Молчать я больше не могу.

Марьяна засыпает глубокой ночью. Растрёпанная, заплаканная, нервно вздрагивающая. И единственное достижение, которое Октавиан приписывает себе, это то, что Марьяна умылась и переоделась, хотя сначала не хотела.

Он ещё полчаса сидит, просто держа её за руку, стараясь не думать о том, что услышал. Октавиан умеет не думать, выбрасывать лишние, опасные, неудобные мысли, но это всегда только временная мера, эти мысли возвращаются через день-два-месяц-год, пока он не обдумает их со всех сторон, не взвесит, и не придёт к какому-либо выводу.

Сегодняшние мысли связаны с эмоциями, наполнены чувствами под завязку, и это не позволяет утопить их в глубине разума.

Погладив наконец чуть расслабившиеся пальцы Марьяны, Октавиан поднимается с постели. Замирает, снова оглядывая Марьяну, красные пятна от слёз на её щеках, искусанные губы, тени под глазами, мокрые ресницы.

Жжение разливается в груди Октавиана, тяжесть давит на сердце, душит, будто кто-то невидимый сжимает горло.

«Нельзя терять контроль. — Октавиан старается ровно дышать, выходит из её комнат. — Я спокоен, я абсолютно спокоен».

Резким движением руки он призывает воду. Она фонтаном вырывается на площадке второго этажа. Октавиан формирует кривой стакан. Притягивает со склада капсулы с сухой смесью питания, надеясь на успокаивающий эффект её компонентов.

«Я не должен его убивать, он не нарушил закон», — повторяет Октавиан, дрожащими пальцами высыпая порошок, наполняя стакан водой, позволяя магии смешать это всё.

Выпив сразу три порции, Октавиан твёрдой походкой спускается вниз. Жидкое хладнокровие рвётся в его кровь, привычную к веществам, подавляющим страсти, но в голове не желает расходиться туман противоречивых, непривычно сильных эмоций.

На крыльце он останавливается вдохнуть прохладный ночной воздух.

Спускается, идёт через двор, прямо в окружающую башню стену. Та расступается, открывая проход в лес.

Октавиан опирается на широкий бок проёма, пытается медленно дышать, но чувства, которые ему при Марьяне удавалось держать в узде, слишком сильны и теперь рвутся наружу диким бешенством, страхом, болью, ненавистью — как ураган, как цунами.

Вокруг Октавиана воронкой закручивается белое сияние.

Выступив вперёд, зажмурившись, он коротко вскрикивает, и магия срывается с поводка. Белый разрушительный луч прорезает лес, выжигая полосу в три метра шириной и на километры длиной.

Тяжело дыша, Октавиан открывает пылающие белым светом глаза.

Тут же семь белых сфер вспыхивают перед ним полукругом, являя непроницаемые лица остальных проконсулов Агерума.

— Твои физиологические показатели… — традиционно начинает Прайм.

— …значительно отклонились от нормы, — добавляет Секунд.

— И всплеск магии… — замечает Тертий.

— …неоправданно высок для столь мирного времени, — продолжает Кварт.

— Это требует пояснения, — вступает в разговор Квинт, а Секст поддерживает:

— Учитывая нестандартность твоего положения.

— И потенциальную угрозу в твоём доме, — заканчивает Септим.

Их неспешный, несмотря на тревожную тему, разговор даёт Октавиану взять себя в руки, собраться с мыслями. Ответ его строг, голос размерен и не отличается от интонаций остальных проконсулов.

— Физиологические отклонения связаны с изучением интимной стороны супружеской жизни, — поясняет он.

Ни один мускул не вздрагивает на проконсульских лицах.

— Твои выводы по данному вопросу? — спрашивает Прайм.

— Физиологическая реакция вызывает специфические ощущения во всём теле, учащение сердцебиения. И в целом ускорение обменных процессов.

— Понятно, — констатирует Прайм. — С чем связан магический всплеск?

— Сделал дорогу до тракта. Собираюсь проложить ещё несколько в разные стороны.

— Зачем? — уточняет Прайм.

— Чтобы жене было удобно выезжать из дома. Порталом она не пользуется.

Проконсулы внимательно смотрят на него, но им нечего возразить, все его ответы логически выверены, и Октавиан прекрасно это понимает.

Один за другим проконсулы прощаются, их сферы истаивают.

Оставшись один возле белой стены и огромной, в порыве эмоций выжженной просеки, Октавиан приходит к выводу, что ему надо заблокировать заклинание, оповещающее остальных о сильных изменениях его состояния, чтобы проконсулы не могли узнать, если с ним что-то не так.

Но сначала — новые просеки. В разные стороны, как обещал собратьям. И светлая магия, повинуясь ему, послушно разрушает ни в чём неповинный лес.

В окружающем башню лесе ещё потрескивают разряды тока и воздух тяжёл от изливавшейся туда магии, когда Октавиан возвращается в спальню Марьяны и приваливается к косяку.