Внутри всё стынет. Оборачиваясь, поднимаю голову.

Тинс, скаля идеально белые ровные зубы, смотрит на меня. На самом деле зубы у него были жёлтые и кривые, но Берда их выправила.

Сглатываю. Весёлая мелодия будто откатывается прочь, как и веселящиеся люди и тёмные. Шальной взгляд Тинса прожигает насквозь.

— Что же ты не заглянула к господину мэру, — скалится он в улыбке. — Он давно ждёт твоего визита. И раз уж ты здесь…

Он рывком поднимает меня с земли. Карты рассыпаются по мостовой. Чей-то каблук разбивает в одной из карт заговорённую сердцевину, и в сердце будто вонзается игла. Я не могу вдохнуть, двинуться.

Тинс обхватывает меня за талию и шепчет на ухо:

— Хватит ломаться и набивать себе цену, терпение мэра закончилось. Хочешь хорошо жить, как Саира, — уступи ему, а если продолжишь артачиться — сядешь в тюрьму или сдохнешь от голода.

У меня только-только отпускает сердце, и в оцепеневшее тело возвращается сила. Дать бы Тинсу по роже, но тогда точно тюрьмы не миновать.

— Светлый властелин! — восклицает Жор.

Отпустив меня, Тинс, как и остальные, оглядывается по сторонам. Схватив короб, роняя склянки, я, придерживая шляпу, бросаюсь в толпу.

— Стой! — вскрикивает Тинс. — Марьяна, стоять!

Люди, видя мою ведьминскую одежду, расступаются. А там уже деревянные торговые ряды — я петляю между них, как заяц, и окрики утопают в гуле толпы.

— Здорово я придумал крикнуть, что он здесь! — хвалится Жор. — Здорово они все перепугались своего светлого.

На соседних улицах тоже начались пляски, хмельной смех эхом бродит между домов.

— Тебе надо или к мэру под бок, или замуж, — в который раз повторяет засевший на полях шляпы Жор. — Иначе мы умрём с голоду. И, кстати, Тинс прав: ты слишком долго испытываешь терпение мэра. Мужчины не любят ждать, знаешь ли.

— Заткнись, — прошу я, обнимая повешенный спереди короб. Почему-то так мне спокойнее. — Я и без тебя всё понимаю. Но я не могу так. Мэр мне противен, а выходить замуж за первого встречного…

— За Рейнала…

— Я не буду подставлять его семью. Мэр их просто выживет.

— Хорошо, давай не замуж. Давай просить откуп. То есть, конечно, проситься замуж, но ведь можно и на откупе заработать. Сама подумай: никто же не захочет жениться на ведьме, они будут тебе платить.

Самое ужасное, что эта авантюрная идея после объятий Тинса уже не кажется такой уж гадкой.

Придерживая шляпу, запрокидываю голову.

— Полегче, — Жор обхватывает тулью.

А я смотрю на небо. На востоке его чернота уже теряет густоту. Несуществующая ночь — единственное время раз в четыре года, когда девушка может сделать предложение свободному мужчине, имя которого она знает, и он обязан или согласиться, или заплатить откуп.

— Я многих знаю, — как бы между прочим напоминает Жор. — Так что выяснять имена не придётся, можно просто подходить и предлагать. Глядишь, к утру или обогатимся, или тебя пристроим. Любой вариант нам подходит.

Закрываю глаза.

На плечах опять возникает ощущение рук — но на этот раз горячих, подрагивающих, и дыхание над ухом:

— Почему я отозвал твою лицензию? Марьяна, ты такая красавица, не стоит тебе тратить магию на простых людей, я бы с удовольствием воспользовался твоими услугами, чтобы ты стала моей личной ведьмой…

И руки мэра скользят к моей груди.

Тогда меня спасло внезапное появление одного из представителей городского совета, я сбежала и больше на глаза мэру старалась не попадаться, но он посылал Тинса. Сначала с подарками, потом с угрозами, сегодня уже со стражниками.

Мерзостное оцепенение вновь охватывает меня, как тогда, в кабинете мэра. Я передёргиваюсь и выдавливаю:

— Хорошо. Но вряд ли на празднике есть свободные мужчины: никому не хочется жениться на первой встречной или отдавать свои кровные.

— Наверняка кто-нибудь понадеялся на удачу: каждую несуществующую ночь находится несколько женившихся или раскошелившихся «счастливчиков».

Мне ещё хочется развернуться, но дома ничего съестного нет, и голод уже подступает, а у меня осталось немного снадобий. И Тинс наверняка решил, что я отправилась в деревню, там, наверное, меня и караулит.

Я просто… кажется, кажется, у меня просто нет иного выбора, кроме как пойти и попытаться кого-нибудь ограбить на законных основаниях.

— Вперёд! — командует со шляпы Жор. — Навстречу кошелькам свободных дурачков!

Иногда даже энтузиазм Жора загибается под гнётом обстоятельств. Мы улица за улицей обходим Наружный город, предлагая снадобья и вглядываясь в лица, но пока ни одного свободного мужчины не находим.

— Ведьма, а ведьма, — смеётся один из гуляющих, едва стоя на ногах. — А есть у тебя снадобье, чтобы всегда стоял?

— Кто, ты?

Расхохотавшись, он падает на мостовую.

— Жаль, женатый, — вздыхает Жор, поглядывая на поблёскивающий из-под его рукава брачный браслет.

Мы идём дальше, постепенно приближаясь к главной площади. Всё чаще оглядываюсь: хотя Тинс должен искать меня в укромных уголках, здесь слишком много народа, можно нарваться на неприятности.

— О-о, вперёд! — гаркает Жор.

— Что? — я прибавляю шаг.

— Тинс сзади. Он нас заметил. Он бежит вместе со стражниками. Давай быстрей, на площади нырнёшь в кадку с русалками, там он тебя точно не найдёт.

К русалкам? Ну… они тоже тёмные, должны помочь по братски. И всё равно свернуть с улицы некуда, по бокам сплошные торговые ряды. Отбросив короб, я протискиваюсь между людей. Чем дальше, тем плотнее они стоят друг к другу. На площади что, представления устраивают?

— Пустите, пустите же, — пыхчу я, работая локтями.

Жор со шляпы подгоняет:

— Резвее работай, резвее, они нас догоняют. Десять шагов… — (Я втискиваюсь между двумя потными громилами). — Девять… — (Проползаю между дорожными женщинами). — Семь. Быстрее, Марьяна, быстрее. Уже пять!

Я со всей силы вталкиваюсь между мужичками, одного цепляю под коленку, и он проваливается вперёд вместе со мной. По границе площади толпу как обрезают. Потому что на площади, источая сумеречное белое сияние одежд и длинных волос, идёт светлый властелин.

— Мамочки, — Жор впивается в мою шляпу.

Светлый властелин неспешно шагает вдоль торговых лотков оборотней, водяных и леших. Вода в кадке с русалками гладкая, они даже из любопытства не подглядывают.

Светлый властелин скользит кончиками тонких пальцев по мехам и резным украшениям. Остроносое лицо его ничего не выражает — просто каменная маска. Зато у оборотней прижаты уши, из водяных течёт вода, а лешие обрастают мхом, превращаясь в самые настоящие пни.

Поднявшись, пячусь в толпу.

Цепкие пальцы Тинса вновь сжимают плечо.

— Попалась, — шепчет он и свободную руку кладёт мне на ягодицу. — Заставила меня побегать, придётся расплатиться.

Прежде, чем его рука успевает сжать мою филейную часть, я сипло выкрикиваю:

— Октавиан, стань моим мужем!

Жор падает со шляпы. Впервые на моей памяти.

Дружное «Ох!» сменяется убийственной тишиной. Тинс отдёргивает руки, словно я прокажённая. Я не прокажённая, я больная на всю голову, но… э… наш светлый властелин свободен, он мужчина, и его имя знают все, хотя и не смеют произносить вслух.

А ещё он достаточно богат, чтобы откуп не ударил по его кошельку, так что никто не пострадает. Ну, может быть, кроме меня.

Светлый властелин разворачивается, в складках его длинного плаща залегают серые тени. Глаза у него странные: радужки ярко-голубые, а белки — чёрные, и от этого кажется, что на тебя смотрит чудовище.

Он молча изучает моё лицо. И горожане, и тёмные не смеют даже дышать. Одна русалка выглядывает из-под воды и, глядя на меня, крутит пальцем у виска.

Светлый властелин сухо произносит:

— Да.

…

— Что? — мой голос нарушает зловещую тишину.

— Да, я на тебе женюсь, — повторяет наш светлый властелин.