— Хочешь поговорить? — оживляется Жор.

— Нет! Проваливай отсюда!

Стиснув кулаки и тяжело дыша, жду, когда окончательно стихнут шорохи его шагов. Совсем у него ума нет: разговаривать о таком здесь, под носом у Октавиана!

Потерев пылающее лицо, снова бреду по просеке… Далеко бреду, и к ноющим бёдрам добавляется ноющий крестец. Всё же верхом кататься я не привыкла, тяжеленько это даётся, особенно вместе с очень долгими прогулками.

Обратно к белой башне еле шагаю. Сил нет, но мыслям бешено крутиться это не мешает. Не мешает бесконечно задаваться вопросом, правильно ли я поступаю?

Добравшись до стены, я не вхожу в заботливо раскрытую арку, а вытягиваю руку с браслетом и сосредотачиваюсь на белой магии. Не сразу, но у меня получается вырастить из стены скамейку. Присев на неё, тяжело облокачиваюсь на колени. Волосы свисают, закрывают лицо удушливым пологом.

Сцепив пальцы, сижу. Жду непонятно чего. А глаза жжёт — в них накипают слёзы.

Мягко шелестит ткань. Октавиан садится рядом, бедром касаясь моего бедра. Короткую я лавочку сделала, надо было длиннее.

И надо уйти, пока он не спрашивает, что опять случилось…

Широкий рукав проскальзывает по спине, Октавиан обнимает меня за плечи, притягивает к себе. Горячее дыхание согревает макушку. Октавиан обнимает меня и свободной рукой, прижимая к своей широкой груди. Гладит по волосам.

Ждут вопроса, который заставит солгать или предать ведьм.

Но Октавиан целует меня в макушку и просто гладит волосы, спину. Чуть расслабившись, я опираюсь на него, и до меня доносится частый-частый стук его сердца. Такой быстрый, словно Октавиан куда-то бежит.

Пальцы скользят по моим волосам, проникают сквозь пряди до шеи — горячие, трепетные, ласкающие. Никаких слов, просто прикосновения, просто безумный стук чужого сердца и непроглядная темнота вокруг…

Октавиан крепче прижимает меня к себе и замирает. И следом замирают мои мечущиеся мысли, успокаиваются, прекращают мучить вопросами. И слёз тоже нет, лишь торопливое тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Просыпаюсь в постели… Похоже, так и уснула на лавочке в объятиях Октавиана.

Он не спросил меня, почему переживаю. Наверное, подумал, что опять из-за Рейнала…

Передёрнувшись, зеваю и направляюсь в ванную комнату. Наполняю ванну горячей водой с пеной. Это просто гениальное изобретение, всего несколько дней прошло, а я уже не понимаю, как могла столько лет жить без удобств, таскать воду вёдрами, мыться в холодной реке…

Даже запах мой изменился, сменив привычные травяные ноты на сладко-ягодные, кожа на руках и пятках смягчилась. Тёмные следы травяных соков и так у меня исчезли, пока металась без лицензии, а теперь пальчики совсем светлые стали… У меня руки состоятельной горожанки.

Закрыв глаза, опускаюсь в тёплую уютную воду. Пена шипит, охватывает шею до подбородка, пропитывает волосы. Блаженство… которое было доступно состоятельным ведьмам до прихода светлых.

Несколько раз стукаюсь затылком о бортик: хватит думать об этом, сравнивать. Это бессмысленно. И опасно для нервов.

Войдя в освещённую солнцем кухню, понимаю, почему Жора не видно и не слышно: Октавиан не отправился в город, а сидит за столом, читает толстый фолиант явно из тех, сложенных в его подвале — наследие старых времён.

Ступаю как можно тише, потихоньку обходя стол и корзинку с завтраком, скрывающую от меня половину распахнутых страниц.

— Круг ведьм? — удивлённо произношу я, наконец увидев заголовок и чёрно-белый рисунок.

Октавиан не захлопывает фолиант, не пытается увиливать, просто признаётся:

— Я не слишком углублялся в этот вопрос. Но теперь появился повод.

Хмыкнув, вытаскиваю из корзины горшочки с кашей, свежий хлеб и крынку молока, приношу ложки и стаканы. Солнце светит Октавиану в спину, золотя его длинные белые волосы.

— Хорошо тебе, — усаживаюсь напротив него, — захотел узнать о круге ведьм — книгу открыл и прочитал, захотел выяснить о наших магах — тоже какую-нибудь книгу открыл и прочитал.

Октавиан поднимает на меня спокойный взгляд удивительных чёрно-голубых глаз:

— Что-то не так?

— Если захочу узнать о светлых властелинах, почитать мне негде. — Берусь за ложку. — Нечестно как-то.

— Если хочешь знать о проконсулах, спроси у меня, я отвечу.

От неожиданности промахиваюсь ложкой мимо горшочка.

— Что, прямо ответишь?

— Да.

— На любой вопрос?

Взгляд Октавиана слегка рассеивается, выражение лица едва уловимо меняется, словно он задумывается. Я жду со странным замиранием сердца: мне не особо нужны тайны светлых властелинов, но… их ведь никто не знает. А я могу выяснить.

Мне, наверное, лучше не знать, но… это так интересно!

— Есть законодательные ограничения на разглашение некоторой информации, но она настолько техническая, что ты вряд ли этим заинтересуешься. Спрашивай. Я отвечу.

Он чуть склоняет голову набок, словно ему любопытно, что я спрошу. А я теряюсь: слишком много непонятного, с чего начать? Наверное, с чего-то нейтрального, такого, чтобы не навлечь на меня гнев остальных властелинов или любопытство ведьм.

— Ну… Твои родители тоже были све… проконсулами? — правда ведь интересно, в кого он такой.

— У нас дома детей воспитывает общество, поэтому не имеет значения, кто родители, мы их не знаем. — Выражение лица Октавиана не меняется, словно его такая ситуация ничуть не трогает.

У меня же мороз по коже, я зябко передёргиваю плечами и опускаю взгляд на кусочек подплавленного масла в горшочке с кашей.

— Это ужасно.

— У нас так принято.

— Но как можно отдать своего ребёнка? — снова передёргиваюсь. — Неужели вам всё равно? А у тебя дети есть? — только брякнув это, осознаю, насколько это личный вопрос. К лицу приливает кровь. — Прости, что спросила.

— Проконсулы получают право на продолжение рода после полного завершения трансформационного цикла их провинции. Агерум не прошёл путь изменений даже на треть.

— Что это за цикл и путь? — хмурюсь, ощущая в этих словах смутную угрозу. — Куда вы ведёте Агерум?

Зрачки Октавиана расширяются, почти изгоняя яркие радужки, он опускает взгляд на книгу в своих руках и роняет:

— К сходству с моей родиной.

У меня нервно дёргается уголок губ. Втыкаю ложку в кашу и уточняю:

— Той родиной, в которой детей отрывают от родителей?

— Нас не отрывают, нас отдают добровольно, прекрасно понимая, что мы получим возможность полностью реализовать свой потенциал. Само наше рождение спланировано так, чтобы мы получались… эффективными. Никаких больных детей, никакого голода, мы с детства знаем, какую ячейку займём в обществе, готовимся к этому. У нас очень осмысленная, здоровая и благополучная жизнь, — рассказывает он чудовищно спокойно. — Агерум уже знает эту модель: скорняки, портные, пекари, мясники, плотники — все гильдейские с детства изучают ремесло. Ведьмы воспитываются ведьмами. Маги магами. Тебя же это не смущает.

Хмурюсь, но тут он прав. И всё равно мне тревожно, неприятно, как-то паршиво на душе:

— Но отнимать детей…

— Нас не отнимают. Просто… — Вздохнув, Октавиан закрывает фолиант о ведьмах и откладывает на край стола, придвигает горшочек с кашей и берётся за ложку. — Мы привыкли, что все дети наши, общие. Поэтому все дети в безопасности, ведь никто не станет вредить своему ребёнку, и ни один ребёнок не может лишиться родителей, потому что их больше, чем двое или трое. Разве это плохо?

На словах вроде нет, но… что-то тут не то, не так, хотя я пока не знаю, что возразить.

— Это как-то… не по-человечески. Словно у зверей в стаях.

Октавиан резко поднимает голову, радужки опять почти исчезают за расширившимися зрачками. Я невольно откидываюсь на спинку стула, чтобы оказаться хоть чуть дальше.

— Прости, не хотела обидеть.

— Ты не обидела… просто неожиданный взгляд на вещи.

Мне такое сравнение кажется очевидным, но я не спорю, утыкаюсь в свой горшочек каши, и разговор стихает сам собой. Только кажется, что Октавиан почти неотрывно на меня смотрит.