— Но ты… ты ведь должен… превратить Агерум в такое вот… А людей? Разве можно людей сделать такими вот одинаковыми… такими…

Она задыхается, и Октавиану тоже словно нечем дышать, но и лгать он не хочет и не может:

— Путём отбора и воздействием на их тела особых веществ. Они не будут внешне повторять нас, но со временем останется несколько наиболее усреднённых типажей. И это будет не скоро, очень не скоро. За пределом наших жизней.

Нервно засмеявшаяся Марьяна снова отступает, когда Октавиан протягивает руку, и он застывает, пытаясь понять, что сейчас делать: всё же обнять её или отпустить?

— Мне нужно развеяться, — шепчет Марьяна бледными губами. — Прогуляться, проехаться. Я… я не могу войти в этот белый дом, просто не заставляй, не сейчас.

— Хорошо.

Она приседает и закрывает лицо руками.

— Приведи коня, пожалуйста.

— Марьяна…

— Пожалуйста.

Её голос дрожит. Октавиан прикрывает глаза, снова пытается решить, что же делать.

— Пожалуйста, — повторяет Марьяна. — Мне нужно побыть одной. Подумать.

Октавиан не может заставить себя уйти, не может найти слов, чтобы выразить переполняющие его чувства.

— Я понимаю, что тебе страшно…

Марьяна молчит.

— …Метрополия… пугает. Она… её трудно понять и принять, не всё, что они делают…

— Перестань, перестань, пожалуйста! Я не хочу думать о Метрополии! Я хочу о ней забыть!

Это Октавиан понимает. Он и сам иногда мечтает забыть Метрополию, но это невозможно: его сила, его облик, его белый дом и обязательства каждое мгновение напоминают о ней. И Октавиан знает, что, в отличие от Марьяны, ему от этого никуда не убежать, как невозможно убежать от себя.

— Ты могла бы употреблять питательную смесь, она помогает успокоиться.

— Я не хочу становиться как вы! — Отдышавшись, Марьяна нервно спрашивает: — Ты приведёшь коня или мне идти пешком?

— Приведу.

Развернувшись, Октавиан направляется к невидимому за деревьями белому дому.

Поля, леса, река — невозможно насмотреться на них, на синее бескрайнее небо, на буйство цветов. Ветер треплет волосы, гладит кожу, будто приветствуя меня после возвращения из застывшего мира светлых.

Дышать полной грудью, видеть всё вокруг — такое яркое, разнообразное, где ни одной одинаковой травиночки, ни единого похожего камушка. Я точно оголодавший зверь, который никак не может насытиться, смотрю на это всё, дышу, смеюсь… и плачу.

Конь подо мной нетерпеливо перебирает копытами, храпит — засиделся взаперти. Припускаю его, и он мчится вперёд, грива хлещет по рукам, ветер бьёт в лицо. Я здесь, я вырвалась из Метрополии, я никогда туда не вернусь, ни за что!

Бросаю взгляд в сторону — Окта лежит белым пятном. Она будет разрастаться, точно лишай, точно болезнь, захватывая всё больше земли, обесцвечивая, вытягивая из людей чувства, превращая их в марионеток. Постепенно. Пусть не при моей жизни, но это случится… Сердце ломит, грудь будто сдавливает тисками, невозможно вдохнуть.

«Я ничего не могу сделать, — убеждаю себя. — Я ничего не могу сделать, не могу помешать».

Но дышать от этого не легче. Склонив голову, я несусь дальше, содрогаясь в такт мощным скачкам коня.

— Я ничего не могу сделать, ничего не могу сделать, — беспрестанно шепчу я, но это не избавляет меня от ощущения, что я предаю Агерум, его жителей, себя, ведьм…

Зажмурившись, позволяю коню нести меня неведомо куда, но мысли уже приняли определённое направление. Распахнув глаза, я окидываю взглядом поле и тяну поводья, направляя коня в сторону ведьминской деревни.

И снова будто вымерли все. Цокот копыт неестественно громко звучит меж домиков, среди которых только один двухэтажный, почти роскошный — Саиры. Контрастом к нему — тёмный покосившийся мой. Спрыгнув на землю, поднимаюсь на крыльцо, прижимаю ладони к старому, рассыхающемуся дереву.

Лицензии у меня нет, но сейчас это кажется таким неважным, пустым. Буря чувств. Растревоженная, разросшаяся на них сила, сейчас невидимая, точно вода подо льдом, выплескивается из меня, наполняет брёвна и доски, каждую деталь дома, и он поскрипывает, стонет, кричит, выпрямляя сгорбленную крышу, выдирая из земли завалившийся угол.

Дом выравнивается, расширяется, поднимается выше, и крыльцо тянется за ним, обзаводится тремя новыми ступенями, резными подпорками для козырька, а невзрачная дверь перед глазами высветляется до свежеструганных досок. Магия вырывается из меня вместе со стоном отчаяния, и вокруг окон завиваются резные наличники, ручка выгибается, обретая форму вздыбившейся кошки, дерево обращается в медь, на крыше скрипит и пощёлкивает нарастающая вместо деревянного покрытия черепица.

Поток магии прерывается так же внезапно. Я прижимаюсь лбом к тёплому дереву, перевожу сбившееся дыхание и, отворив дверь, шагаю в зеленоватый свет. Единственная комнатка теперь большая, лавки и стол новые, печка солидная, выбеленная с растительными узорами, и на расширившемся потолке пучки трав теперь висят не так густо, как прежде. Весело перемигиваются болотные огоньки.

Бесшумно затворив за собой дверь, я неровной походкой добираюсь до стола и почти валюсь на лавку. Облокачиваюсь на столешницу и утыкаюсь лицом в ладони.

Этот всплеск силы такой бессмысленный, глупый, а душу и сердце разрывает желание сделать что-то серьёзное, нужное, правильное, что-нибудь, что навсегда избавит меня от жуткой белой Метрополии, снова захватывающей память, давящей на меня даже здесь, в моём доме, пропахшем травами и дымом, пропитанном тёмной магией, таким далёким от неё…

Напротив меня кто-то садится. Кто-то вошедший бесшумно. Не знаю, сколько времени прошло в полубредовых мыслях и воспоминаниях, от которых бросает в дрожь. Я не хочу отрывать руки от лица.

— Что случилось, Марьяна? — Арна, наша вторая по старшинству ведьма, касается моей руки. — Расскажи.

Вот она здесь, рядом, и меня тянет поделиться с ней. Я рассказываю всё от начала до конца. Срываясь на крик, выдавливая из себя шёпот, содрогаясь от ужаса, ненавидя своё бессилие. Отвечаю на вопросы, хотя не всегда понимаю их суть, скорее просто говоря, говоря — выговариваясь.

И, наконец, умолкаю. Арна тоже молчит. Странно, что она пришла без Верны.

Слёзы текут по моим рукам, капают на стол.

— Значит, достаточно… — у Арны срывается голос. — Получается, каждый из властелинов неотъемлемая часть связи с их миром?

— Я не смогу его убить, — всхлипываю я и, уронив руки на стол, склоняю на них голову. — Не просите, я не смогу. Не смогу…

— Тихо-тихо…

Тёплая ладно опускается на мою макушку, гладит так знакомо — так меня утешали все мои добрые ведьмы.

— Тебе и не надо, ты девочка добрая, это не для тебя.

— Не просите, — лихорадочно повторяю я, чтобы она точно запомнила, чтобы не попыталась уговорить позже, никто не пытался.

— Если он и впрямь привязался к тебе, можно обойтись без этого. Если ты для него важнее его мира, он сам поможет разрушить связь, сам уничтожит основу башни или убьёт одного из своих.

Слова эти укладываются в сознании, и на смену растерянности приходит удивление:

— Ради меня?

— Конечно. Ради любви чего только ни делают. Пригласи его в круг ведьм, он ведь этого хочет.

— Но зачем? — Я поднимаю голову, сквозь слёзы пытаюсь рассмотреть её морщинистое лицо. — Я же не люблю его, круг нас не пропустит.

— Возле круга мы сможем переговорить, не опасаясь за свою безопасность, мы сможем уйти оттуда, если светлый властелин не пожелает с нами договориться.

Утирая остатки слёз, я всё пытаюсь прочитать выражение её глаз, но в них лишь добродушная безмятежность. И снова узловатая рука гладит меня по голове.

— Марьяна, не думай, мы не жестоки, и не стремимся убивать, если можно решить дело миром. Хотя, признаю, у нас немалые счёты к нашему светлому властелину. Но мы готовы договориться. Попытаться договориться. В лесу ведьм сделать это надёжнее всего — там он ослабевает, а мы, наоборот, сильнее защищены собственной магией. Тебе просто нужно уговорить его явиться туда в назначенное время, и проще всего сделать это, если пообещать ему желанный брак по ведьминским законам.