— Вставай, Жасмин. Пошли.

Меня подняли с колен и вывели из ложи.

— Я не убийца. Я не убийца…

— Да. Ты просто шлюха.

— Заткнись…

— Я сказал раздвинуть ноги, и ты раздвинула. Увидимся.

Доменико вышвырнул меня из клуба. Оставил жить и заставил поверить в то, что я убила Давида.

А дальше — смерть Давида, которой не было. Новости, которые отравляли мою жизнь воспоминаниями. Побег в Волгоград к Эмину, к которому меня словно толкнули. Нарочно.

Одно лишь оставалось непонятным.

Почему Доменико пришел в мою квартиру той ночью, если в клубе сам отпустил меня.

Я открыла глаза.

Яркий свет ослепил меня. Палату освещало солнце. Я была одна и не имела представления, живы ли мои дети и где находится Давид, желающий отравить мою жизнь за то, что восемь месяцев назад я отравила его.

В слух врезались мужские голоса. Распаленные, злые. Они говорили на повышенных тонах.

Я поднялась на койке, выдернув все иглы из своей кожи. К черту.

Я должна все узнать… я же стала мамой. Стала ведь? С моими детьми все хорошо?

— Никакими деньгами ты не откупишься, пока она не сделает то, что должна!

— Она стала матерью. Угомонится. Забудет.

— Забудет?! Как ты должен был грохнуть ее папашу?

Я замерла, тяжело дыша. Мой папа. Давид должен был убить его, но не убил?

К черту.

Что с моими детьми?

— Она тебя погубит, придурок.

— Завали, Рустам. Без тебя разберусь.

— Ну, уж нет. Теперь дело касается семьи, ты понял? Она родила двоих детей. Это наши наследники. Басмановы. Теперь дело касается всех нас.

Они живы. Двое. Я стала мамой…

С этой мыслью я решительно распахнула дверь палаты. За ней стояли братья Басмановы — они синхронно повернулись в мою сторону.

Не стесняясь выражений, они считали моих детей — своей династией. Они все решили за меня, но не учли одного — я жива и готова бороться.

— Где мои дети?

Я оперлась на дверной косяк, потому что ноги стали ватными.

Давид тут же двинулся на меня с нехорошим настроем — его глаза вмиг потемнели. Рустам еле заметно мне кивнул, но не более. Не будь я женщиной Давида, он бы даже не взглянул на меня. Теперь еще и наследники, да. Я была чем-то вроде важного объекта для их династии.

— Вернись в палату, — велел Давид.

— Где они? — я упрямо сцепила челюсти.

— Я сказал, зайди в палату. Или я собственноручно привяжу тебя к койке.

Я сразу поняла: я больше не в Волгограде. И Рустам явно кого-то здесь ждал. Неужели тут соберется вся семейка?

— Мы в Москве?

Давид схватил меня за локоть и затащил внутрь, захлопывая за нами дверь.

— Именно. Поэтому не время проявлять характер.

Я отошла от Давида на безопасное расстояние. Почти сразу в палату пришла медсестра, она вернула меня в горизонтальное положение и отчитала за то, что я поднялась. Это было запрещено.

— А где мои дети? — спросила я у нее, — я хочу их увидеть.

Медсестра, конечно же, мне не ответила. Давид вскинул руку, одним жестом отсылая ее прочь.

Давид сидел на кресле напротив и сверлил меня тяжелым взглядом. От этого мужчины хотелось прятаться. Всегда. Я не хотела его внимания — я его периодически боялась. Басманов будто был бессмертным. Каждый раз выбирался из огня нетронутым!

А еще Давид знал, что происходило в последние дни, пока я была в отключке. Последним я помнила лишь детский плач и свой облегченный вздох, когда я все-таки смогла родить. Пусть даже ценой своей жизни.

— Панина мертва.

— Что? — я не поняла.

— Это к сведению. С нашими детьми все хорошо. Меня интересует, как себя чувствуешь ты?

— Не знаю, с чем сравнивать. Я мало, что помню, — призналась заторможенно.

Давид кивнул. Он помнил. Он знал, что было со мной.

— Ты почти умерла. Твою жизнь поставили выше жизни детей.

Давид не сводил с меня пристального взгляда. Этот мужчина отслеживал мою реакцию — каждую мою эмоцию.

Я поняла, что Давид ждал благодарности. Значит, благодаря ему я выжила после родов, даже когда мои настоящие шансы близились к нулю.

Давид ждал удивления, но его не было:

— И что?

— Не понял.

— Я все знаю. Спасать детей, а не меня было моим решением.

Давид подскочил с кресла… разъяренный.

Правда медленно доходила до него. Реалии жизни, с которыми он был не согласен.

— Таков был уговор с Эмином. Мы заключили сделку. Эмин договорился с Паниной. Я не числилась ни как клиент, ни как пациент, чтобы ни у кого не было проблем.

Я сжалась от грохота.

Давид опрокинул столик — единственную преграду между ним и мной.

Его глаза были темны как безлунная ночь, а челюсти крепко сжаты.

— Значит, — Давид недобро прищурился, — когда ты уходила с ней, ты фактически прощалась со мной?

— Я приняла такое решение еще тогда, когда согласилась рожать и думала, что ты мертв.

— Почему? — процедил сквозь зубы, — почему ты решила сдохнуть, выбрав еще не родившихся детей? Каковы шансы, что они бы родились? Выжили?

— Но они выжили.

Я замолчала.

Давид подошел близко и сжал пальцами мой подбородок. Больно. Давид редко бывал нежным — только в постели, когда овладевал мною. В остальное время я боялась его.

— Они могли умереть. Внутри тебя или после родов. Или через год. В таких случаях выбирают женщину. Даже я, блд, выбрал тебя. Ты понимаешь это, сука?

Свой вопрос он проорал. В ярости.

В безысходности.

В отчаянии.

Больше, чем моя отключка после родов, его добило мое нежелание жить. Я так сама решила.

— Их было двое, а я одна.

— Что это значит?

Я опустила взгляд, когда Давид позволил. Но руки с моего лица он не убрал — держал, трогал, не отпускал.

— Шансов выжить у них было больше, чем у меня в процессе родов.

— Откуда, блд, ты знала это? Я поседел. Поседел, ты это видишь? Смотри сюда.

Я было отвернулась, только он не позволил. Вернул в исходное положение и заставил смотреть на висок, который, и правда отсвечивал блестяще-серым.

— Это за одну проклятую ночь, когда тебя буквально вытащили с того света. Поэтому Панина мертва. А ты жива, — процедил тихо.

— Убивать — твой конек.

Я прикусила язык. Острый, смертельный.

Давид был на грани, его подбородок стал почти квадратным. Если бы я не знала, что Давид не бьет женщин, я бы непременно этого ждала. Доменико бил… я помнила, как это больно.

— Спасибо, — выдавила тихо, — спасибо, Давид.

— Мне не надо спасибо. Я хочу знать, кто позволил тебе выбирать жизнь детей, а не свою?

— Порок.

Давид не понял. Перехватил меня за волосы — мягко, не больно, и заставил смотреть на него.

Я повторила:

— Я благодарна тебе за спасение, только все это бессмысленно. У меня порок сердца, Давид. Я узнала об этом спустя три года после смерти родителей.

— Это не смертельно, — добавила я поспешно.

Давид замер, пораженный новой информацией. Он отпустил мое лицо, растер красные следы, которые оставил своими же пальцами и шумно выдохнул. Наверное, ему бы все равно сообщили эту информацию врачи местной больницы в ходе проведения обследования, но я хотела, чтобы Давид узнал это от меня.

— Я бросила спорт из-за смерти родителей, это так. Но через три года мне поставили этот диагноз, и стало понятно, что на лед я больше точно не вернусь.

— Какого черта ты молчала?

— Ты заставил. Выйти на лед. Станцевать ради тебя.

Я сцепила челюсти. Разве ему было бы не все равно?

Бесчувственный к страданиям другим, Давид бы не услышал меня.

— Ты занялась карате после их смерти.

— Я же сказала, диагноз поставили только через три года. Чему-то я уже успела научиться, но потом карате тоже пришлось бросить.

Доменико тогда мне сильно помог — заставил меня пройти обследование и получить должное лечение. Без последнего я бы не смогла жить полноценно, но я решила не упоминать в разговоре с Давидом его родного брата.