— А тебе какая разница, если ты сегодня не делаешь ни хрена! Так, молодой, — дядь Боря обратился ко мне.

Я отвлёкся от созерцания собаки, которая буквально не сводила с меня жёлтых глаз.

— Давай-ка мне телегу, мы пойдём с Сергеичем металл получим, а ты пока можешь погулять — вон, иди в беседке посиди, а я свистну, как закончим.

Кладовщик подошел ко мне, чтобы телегу взять. Дождался, пока Пушкин пойдёт к складу, и зашептал:

— Давай колбасу забирай, я пока этого козла отвлеку!

Я забрал колбасу, удивляясь ушлости дяди Бори. Они с Пушкиным спокойненько зашли на склад, а пёс продолжал сверлить меня своим грозным взглядом. Не знаю, может быть, я ему сразу как-то не понравился, пахнет от меня не так или что. Но, скорее всего, собака просто настороженно относилась к новым людям.

— Ну иди сюда, барбос, — позвал я собаку, доставая из кармана ливерную колбасу.

Псина замялась, начала скалиться, но когда я развернул «собачью радость», пес всё-таки подошел.

— Ну и где твои дружки? — я огляделся и решил позвать других собачек. — Кутя, кутя кутя!

Никто не отозвался. Конечно, периодически животные прогуливались по территории завода и сейчас могли быть совершенно в другом месте. Этот барбос терпеливо ждал, когда я его угощу ливеркой. Мне нужно было отвлечь его на некоторое время, и я бросил ливерную колбасу в будку. Дождался, пока пёс залезет внутрь и, присмотрев неподалёку деревяшку, некогда бывшую полкой шкафа, перегородил ею выход из собачьей конуры. У меня было как минимум минут пять — пока пёс колбасу сожрёт, пока из будки выберется.

Решив не терять времени, я двинулся в то место, где, согласно схеме дяди Бори, была приготовлена для таких как я дырка в стене.

Собака была на время обезврежена. А никаких других препятствий в осуществлении моих целей не намечалось. Я завернул за корпус, подметил, что правильно определил местоположение — дырка красовалась в задней стене корпуса, примерно посредине, напротив забора. Судя по тому, что проделанное чьими-то заботливыми руками отверстие оказалось перекрыто листом фанеры, Пушкин о нём прекрасно знал и как мог пытался заделать. Вышло, правда, откровенно скверно, и поэтому я продолжил её обследовать. Край фанеры отошел от стены и открывал проход, поблёскивая гвоздём, которым крепился. А с другой стороны фанера была примотана проволокой — значит, желающие проникнуть внутрь уже после того, как её сюда повесили, были. Полагаю, что Пушкин наверняка написал кучу служебных записок, чтобы эту дыру в стене заделали, но завод — это огромная бюрократическая махина, крайне неповоротливая и с очень длинным циклом принятия решений. И выходило, что служебные записки кладовщика оседали в папках и на столах у начальствующих лиц. Ну или, что менее вероятно, но всё ещё возможно, кладовщик сознательно не хотел обращать внимание заводского начальства на наличие такой проблемы.

Как бы то ни было, но передо мной стояла вполне отчётливая цель — отодвинуть фанеру и проникнуть внутрь. Этим я и планировал заняться. Я огляделся, убеждаясь, что здесь нет лишних свидетелей моего, скажем так, не самого законного намерения. Хотя это были излишние предосторожности, потому что в такой закоулок без особой надобности народ просто не заходил. Метров через десять был тупик, заканчивающийся небольшим складом пары десятков ржавых металлических бочек.

Я быстренько отмотал проволоку, отодвинул лист фанеры, стараясь не сильно шуметь, и обнаружил довольно-таки широкий проход, дыхнувший вонью из чего-то прелого, грибка и ржавчины. В полный рост в него, конечно, было не зайти, но всё-таки этого лаза хватало, чтобы заползти туда на коленках. Ладно, чего ради пользы дела не сделаешь. Надо на коленках проползти — проползу, как Перепелица, где наша не пропадала. Прежде я всё-таки заглянул в зияющую темнотой пустоту и, когда через несколько секунд глаза привыкли, разглядел те самые прутки, о которых говорил дядя Боря. Не знаю, принадлежало ли всё здесь хранящееся Пушкину, но прутков было настолько много, что я даже не взялся их сосчитать. Все они стояли прислонёнными к стенке, а из помещения размером с кухоньку в хрущевке выводила старая железная дверь. Она закрывалась неплотно, и через имеющиеся щели пробивался свет со стороны склада.

Неплохо, недурная заначка есть у товарища Пушкина. Тут и правда забором можно садовый участок обнести, хотя я, конечно, сомневался, что прутки ему нужны именно для этой цели. Всё-таки для такого можно придумать много чего попроще.

Задерживаться здесь надолго я не собирался, сунул руку за пазуху, вытащил штангенциркуль, который прихватил с собой по такому случаю. И, замерив несколько прутиков, отобрал подходящие и поставил их отдельно. Мне было нужно всего-то четыре штуки, думаю, Пушкин даже пропажи не заметит. Главное только — намотать проволоку обратно на крепление, и вообще не будет заметно, что кто-то недавно куда-то влез и что-то брал. Я аккуратно выкинул прутки через лаз, спрятал штангенциркуль обратно за пазуху, вылез сам и начал крепить обратно фанеру.

Наверное, через пару минут я бы уже увильнул со заводского склада незамеченным, но, похоже, судьба не хотела, чтобы все заканчивалось так просто. Привязывая последнее крепление, я услышал за своей спиной отчётливой собачий рык…

Похоже, что пёсик успел умять свою «собачью радость» и теперь был не прочь вернуться к выполнению своих непосредственных обязанностей. Очень похоже на то, что мы малость не рассчитали с его прожорливостью, и ливерной колбасой следовало запасаться в больших количествах. Но кто же знал, что это не пёс, а настоящий гиппопотам.

Я медленно обернулся, стараюсь не делать резких движений, чтобы не провоцировать животное. Кобель стоял уже в полуметре от меня, чуть нагнувшись, скаля клыки и прижав уши. Настроен он был крайне недружелюбно.

— Хорошая собачка, колбаска тебе понравилась? — прошептал я, лихорадочно соображая, что делать дальше. — Я бы сам такую ел.

Если мне не изменяет память, то главное в коммуникации с животными — не дать им почувствовать, что ты боишься. Не сказать что мне было страшно, но я старался не представлять, как эти клыки сантиметра по три в длину вонзятся в мою плоть.

— А ещё колбаски хочешь? У меня для тебя кое-что есть, — я медленно сунул руку в карман своей куртки.

Конечно, никакой колбасы у меня там не завалялось, но в кармане лежала промасленная ветошь. Фокусник из меня так себе, но тут уж как — работаем с тем, что есть. Надо убедить пёсика, что в ветоши его ожидает что-то вкусненькое.

Подействовало, собака перестала скалиться и начала втягивать своим носом воздух, пыталась угадать, что я для неё приготовил. Я, стискивая ветошь в кулаке, так же медленно поводил тряпкой возле носа животного.

— Тебе точно понравится, — продолжал разговаривать я с собакой.

Пёс с явным любопытством проследил взглядом за моими движениями и издал звук, похожий на сглатывание.

— Что, слюнки потекли, мой хороший? Хорошая собачка, — я как мог успокаивал мохнатого.

И, чтобы его отвлечь, замахнулся, выкинув ветошь подальше. План был максимально прост — пёс побежит за тряпкой, начнёт её обнюхивать, а я схвачу прутки и ну бежать отсюда, пока ходят пароходы. Пёс теперь уже не только глазами, но и поворотом морды проследил за моим движением. Ветошь упала в нескольких метрах от ржавых металлических бочек. И я уже думал дать деру, когда из-за бочек вдруг появились морды подельников Собакевича. Это были щенки, возраста от силы двух месяцев, но учитывая, что их папаша размером со слона, вымахали щеночки будь здоров. Меня они увидели сразу… о том, что я человек, угощавший их папку ливерной колбасой, они, разумеется, не знали. И начали гавкать сплошным собачьим хором. Появилась тут как тут их мамаша, за которой и ходила вся эта дружная компания. А вот папа, видимо, не пожелавший объясняться за съеденную колбасу перед дочками и сыночками, резко потерял к упавшей тряпке интерес.