Расходы росли прямо на глазах, будто снежный ком покатился с горы! Денег с каждым днем требовалось все больше и больше, а взять их можно было только с ободранных налогоплательщиков!

Желание пополнить государственную казну привело к проведению секуляризация православной церкви. На государство отписали свыше девятисот тысяч ревизских душ (исключительно мужских), закрыли более половины монастырей, изъяли несметные богатства, что церковные иерархи собирали столетиями. А ведь их скопилось в закромах порядочно — со времен Золотой Орды, когда русская церковь получила от татарских ханов тарханный ярлык, особую охранную грамоту. По ней полностью освобождалась от тяжкой дани — «ордынского выхода».

В ходе секуляризации всех священников перевели на жалование, сделав их, по сути, самыми заурядными чиновниками, приносящими присягу и обязанными «стучать» на всех злоумышленников, помышляющих посягнуть на устои государства. В этих случаях говорить про «тайну исповеди» уже не приходилось, доносили повсеместно.

Но и забранных у церкви богатств и людей не хватило! Да и как тут достаток денег в казначействе будет, если нужно одарить вернейших из верных?! И не забыть про подлейших! Кто ради выгоды сдал своего императора, отказавшись от присяги ему данной?!

Одному Григорию Григорьевичу — тут Екатерина посмотрела на своего любовника, что в верхней одежде развалился на софе, попивая вино прямо из бутылки — выплачено четыреста тысяч целковых, всем братьям Орловым совокупно достался почти миллион рублей. Да королю Фридриху, вместе с Восточной Пруссией, занятой русскими войсками и присягнувшей на верность империи, пришлось отдать еще 25 миллионов рублей. Правда, в этом крайне непатриотичном деянии Като прилюдно обвинила собственного мужа, здраво рассудив, что с того света тому никак не оправдаться.

Ничего тут не поделаешь, такова политика — грязные дела нельзя вершить чистыми руками, а потому не стоит их делать самому! Лучше переложить всю заботу о том на плечи других — тогда любые обвинения не сокрушат железный щит оправданий!

Деньги из казны уплывали полноводной рекой, растекаясь по карманам сановников, гвардейских офицеров и придворных золотыми ручейками. Падая в них, как водопад в бездонный колодец — ухнуло больше 17 миллионов, и счет рублям продолжал расти. На подарки «верному дворянству» ушли алмазы, изумруды, рубины и другие драгоценности, украшения из золота с бриллиантами, что больше века собирались в Кремле, хранились в знаменитой Оружейной палате.

Из Сибири непрерывным потоком шло «мягкое золото» — пушная рухлядь. Соболиные шкурки вязались связками сразу по сорок штук — именно столько уходило на пошивку одной драгоценной шубы. Ясак с аборигенов казаки и сборщики выбивали безжалостно, в результате количество пушных зверьков в тайге неуклонно сокращалось, а драгоценного соболя подчистую выбили во многих уездах.

Екатерина Алексеевна щедро раздавала подарки и деньги дворянству, вульгарно покупая его лояльность. В ход пошли деревеньки с государственными крестьянами — перевод в крепостное состояние прежде вольных людей вызвал их повсеместные протесты, которые безжалостно подавлялись. Раздарили заодно бывших монастырских смердов — аппетиты дворянства выросли неимоверно, пропорционально жестокости этого привилегированного сословия. Еще бы — только грубой и безжалостной силой два процента населения России, получившие от самодержавной власти неслыханные права и лишенные при этом обязанностей, могли держать в повиновении остальные 98 %, за счет которых паразитировали.

Если говорить откровенно, то именно во времена Екатерины Алексеевны состоялось примитивное деспотическое государство, где превалировало самое обычное рабство во всех его формах и проявлениях. Бесправных крестьян продавали, обменивали на канареек, растлевали девиц, запарывали на конюшнях всех селян, кто вздумал протестовать супротив произвола, не соглашаясь на продажу барином собственных детей. За жалобы на зверства помещиков Сенат постановил всех челобитчиков сечь кнутом и отправлять в Сибирь на вечное поселение, а «добрая матушка-императрица» постановление это утвердила собственной рукою.

Горе пришло на русскую землю, как во времена Батыя!

Страшной разъедающей язвой расползалось крепостное право по российским селам и весям. Но стон многих миллионов людей правящий класс не слышал, да и не хотел замечать. Вместо заботы о народе, дворянство славило во все голоса «матушку-царицу», правление которой отождествляло со своим «золотым веком»…

Стальная иголка ловко ходила в тоненьких девичьих пальцах — проткнула ткань с одной стороны, потом с другой, вот и готов стежок. Сколько раз в своей пятнадцатилетней жизни Маша Ярошенко совершала незамысловатое, на первый взгляд, движение, тут даже профессор математики не даст четкого ответа — десятки или сотни тысяч.

Бог один только ведает!

Обычная у нее была судьба до недавнего времени, такая же горемычная, как у многих девиц в стране, весь ужас положения которых заключается в одном горьком слове — бесприданница!

В одном спасение — она все же дочь «однодворца» из Малороссии, дворянина по великорусским меркам, вот только все отцовское владение умещалось на двух десятках десятин земли, которые обрабатывали три крестьянские семьи, большие и вечно работающие в поле. Даже их дети, с которыми ей пришлось общаться, в перелатанной одежде, постоянно что-то делали, не имея время на игры.

С назначением гетманом Разумовского, вводились имперские порядки — сильные повсеместно начали притеснять слабых. Такое завсегда происходило, но теперь все стало более заметно, выпукло. Родной двор Маша почти не помнила, ведь они уехали из Чигиринской округи десять лет тому назад — много ли запомнит пятилетняя девочка?!

Хутор у отца, вместе с усадьбой и крестьянами, отобрал влиятельный полковник, прибывший из столицы. Она на всю жизнь запомнила слова батьки, когда они проезжали мимо заросшего бурьяном, сожженного москалями за измену гетмана Ивана Мазепы города Чигирина — «придет времечко — отольются им наши слезы».

По приезду в Петербург отец стал ходить в Сенат, жаловался на горькое бытие и жестокую обиду. Вот только правды и справедливости, как сейчас хорошо понимала Маша, в столичных учреждениях никому и никогда не добиться, здесь царствует кривда и волокита. Однако от хождений родителя власти откупились чином сержанта, да посулили ему, что вскорости выйдет в офицерский чин прапорщика.

Вот только не судьба — в сражении при Цорнсдорфе, шесть лет тому назад, убили батюшку пруссаки!

Сиротку горемычную забрали в господский дом, владельцем которого был дальний родственник, перебравшийся в столицу еще во времена грозной царицы Анны Иоанновны. Девочку там не обижали, блюли, но жила со слугами — горек такой хлеб приживальщика. Со временем она выучилась ремеслу белошвейки — пусть и не столь денежному, как надеялась поначалу, но достаточно доходному.

Одна беда ушла, другая пришла. Плохо девице-бесприданнице, без отца и матери, сироте горемычной в столице одинокой жить. От приставаний мужских, скабрезных, пока громкое имя покровителя, графа Разумовского, защищало, но что будет, когда она покинет его дворец?!

Но за грозой светлое небо проступает порой — нашел ее в Петербурге дядька отца, дед Иван Михайлович, о котором не было слуху и духу с той поры, как забрали его в армию Петра, первого императора Российского. Пропал почти на полвека — однако нашел Машеньку в огромном городе, да увез ее от греха подальше два года тому назад в Шлиссельбургскую крепость. Там он правил службу мастером при пушках и огненном запасе, будучи в сержантском чине. Дед после войны с пруссаками ушел в полную отставку и получал небольшой пенсион от военной коллегии.

Ох и грозен был ее дед Иван, две серебряные медали блестят на груди. Одна дадена почти сорок лет тому назад — памятная, на кончину Петра Великого. А вот на второй отчеканено — «победителю над пруссаками», ему вручили за победную баталию под Кунерсдорфом, где армия короля Фридриха растаяла как дым после столкновения с русскими полками. Маша часто рассматривала эти награды — лики императора Петра Великого и его дщери Елизаветы. И гордилась — ведь кроме деда во всем Шлиссельбургском гарнизоне только у коменданта майора Бередникова имелась наградная медаль за ту победную битву с пруссаками.