Своих служителей Иван Михайлович держал в узде крепко, боялись они его, обленившись до этого на скучной и тихой гарнизонной службе. Да и каких ворогов в этой глуши ожидать приходится, если ворота в Неву со стороны залива наглухо форты Кронштадта да бастионы Петропавловской крепости надежно перекрывают?!

На стенах древнего Орешка, что видели множество осад, сейчас всего несколько пушек шестифунтовых стоят, не для защиты сколько, а для салюта, на случай прибытия императрицы. Гарнизона вообще нет — три офицера и два десятка инвалидов, да дюжина служителей по разным нуждам. Еще караул от Смоленского полка каждую неделю меняется — но солдаты при подпоручике только башни и стены охраняют, за которые выпускают лишь того, у кого пропуск комендантом майором Бердниковым подписан собственной рукою. А более никого не велено ни выпускать, ни впускать — строгость стоит неимоверная уже несколько лет, а тому объяснение есть легкое и доступное, достаточно только в окошко посмотреть.

Маша отложила вышивание и подошла к раскрытым ставням. От Ладоги шел свежий ветерок, летняя жара в крепости совсем не ощущалась. В казарменном доме у отставного сержанта была большая комната с прихожей — тут им двоим жить вольготно и просторно. Так и прожила бы здесь вечно — дед однажды проговорился, что служить будет до самой смерти, ее опекая. И сам найдет ей жениха доброго и порядочного, если не офицера, то за сержанта из «благородных» выдаст ее замуж и дождется правнуков, и с ними понянчиться успеет.

И с богатым приданным для внучки вопрос им давно разрешен. Уже собрано больше трех сотен целковых, спрятанных на дне сундука. Получил он их наградами в разное время от трех императоров и четырех государыней. Восьми правителям присягал сержант Иван Ярошенко, сын Михайлов, только от имени малолетнего Иоанна Антоновича, свергнутого с престола, деньгами поощрить его за верную службу не успели.

Серебряные рубли и золотые червонцы с империалами тщательно уложены по всему дну, плюс сундук с Машиным рукоделием и три десятка дорогих книг, что хранил в собственной библиотеке дед, должны были стать ее надежной опорой в будущей семейной жизни. Девушка представляла таковую просто — ее муж служит императрице, а она ему, сохраняя очаг в доме и рожая и воспитывая детей.

Разговоры о том велись и с офицерскими женами — все они были еще молодыми, замуж ведь выходили, когда муж в достойный чин производство получал. Занимались дамы круглыми днями рукоделием и домоводством, да перетирали острыми язычками все события, что происходили на маленьком острове, окруженном со всех сторон водами Невы и Ладоги. Маша обшивала женщин, их мужей и детей, регулярно получала от них вознаграждение, пусть достаточно скромное по местным доходам.

Деньги у господ офицеров и служителей имелись. Тратить ведь негде, в крепости нет ни лавки, ни трактира. В посад напротив, что на левом берегу у самого обводного канала расположен, лишь раз в неделю отправляли баркас с каптенармусами для приобретения необходимых припасов и вещей. О чем заранее составлялся длинный список, и все служивые и их домочадцы могли внести туда потребную им покупку.

Мысли о тихой семейной жизни полностью пропали из девичей головы год назад, когда она случайно соприкоснулась с жуткой тайной, за разглашение которой от царского имени грозили немедленным урезанием языка и ссылкой в холодную Сибирь…

— Как он там сейчас?

Девушка посмотрела в сторону Королевской и Княжеской башен под черепичными крышами, освещенных ярким летним солнцем. В дальнем углу, что к самому озеру примыкал, высились перед ними внутренние стены цитадели. Сложенные из серого известняка, они служили секретной тюрьмой для единственного узника — императора Иоанна Антоновича, свергнутого с престола ребенком двадцать три года тому назад царевной Елизаветой Петровной, будущей императрицей, «дщерью Петровой».

К портомойне, старой прыщавой Василисе, изредка ночами приходил капрал Аникита Морозов из цитадели — природу мужскую никуда не денешь, всем известно, что им от баб надобно, особенно когда давненько без женской ласки обходятся служивые. На такое комендант майор Бердников и капитан Власьев из «секретного каземата» глаза прикрывали — службе ведь не вредит, если язык не распускают охранники. Караульные ничего не рассказывали о таинственном узнике — ни про вид и нрав, красив ли, умен или безумен, и голос какой у него. Ничего не говорили, а может, и сами не знали толком, «секретный арестант» ведь под охраной находился.

Вот только одну из корзин с бельем два раза в неделю приносили портомойни на стирку — особенная та была. Офицерскую и солдатскую одежду с исподним опознать сразу можно — у всех оно одинаковое, полотно ведь похожее отпускают. Заношенные вещи, по которым вши ползают — бани ведь внутри нет, в корытах моются — запрещено им наружу выходить. Потому комендант негласно разрешил прачкам баню ночью топить постоянно — вот там солдатики и мылись, платя по полугривне за удовольствие посидеть в парной и отогреть застылые в каменных казематах кости. А Василиса с Марфой их там парили, ну и другими делами тоже занимались, о которых сохраняющим себя и свою честь девицам знать не полагается.

А вот в этой корзине все иное — белье новое, чулки дорогие, от рубах пахнет привычной для узника вонью, но материя дорогая. Маша сразу поняла, чья эта одежда. А потому отдала целую гривну, и прачки удивленно переглянулись — чего возьмешь с дурочки юной и малохольной, что сама за них всю работу добросовестно сделает, и еще деньгу хорошую за такое занятие щедро заплатит. Так что досталась Машеньке дополнительно та еще забота, с других плеч снятая — но зато и счастье великое!

С тех самых дней девушка тщательно простирывала одежду и белье несчастного императора, с мылом, щелоком и песком, полоскала летом и зимою в студеной колодезной воде, прокатывала деревянным вальком неоднократно. Со слезами на глазах зашивала прорехи и разрывы на прочной ткани, несколько раз пришивала оторванные пуговицы, которые находились в карманах. Одну такую из олова она сохранила — ведь к ней прикасались теплые пальцы человека, несчастного и несправедливо наказанного, только лишь за то, что в малолетстве он был императором.

Дед только задумчиво покачивал головой, глядя на поступки внучки — даже свою пуговицу отдал, похожую. А пять месяцев назад капитан Власьев предложил отставному сержанту убирать в самом «секретном каземате», посулил по три рубля в месяц. Иван Михайлович согласился, подписал бумагу присяжную, что никому ничего не расскажет об увиденном и услышанном внутри таинственной цитадели.

Молчал дедушка до сего дня, ничего не говорил внучке о своей тайной службе. Пока утром этим, очень рано, не прочитала Маша на изнанке белья царственного узника, сажей написанное только для нее послание со словами самой теплой благодарности — от несчастного Иоанна Антоновича, российского императора, томящегося вот уже долгие двадцать три года в сыром каземате, в неволе…

«Первое послание отправлено спонтанно, на дне корзины с одеждой, что ранним утром прачки забирают от ворот цитадели для стирки. То мои караульные солдаты постарались. А вот второе послание уже говорит о том, что связь с волей у меня теперь будет устойчивая. Ситуация изменилась к лучшему — когда внутри и снаружи тюрьмы имеются свои люди, то сидеть арестанту в заключении недолго, если есть желание вырваться на волю. А оно у меня не просто имеется, тело молодого узника прямо распирает жажда деятельности, желания вздохнуть полной грудью свежего воздуха. Еще бы ему этого не хотеть, если всю жизнь провел, говоря современным языком, в местах лишения свободы».

Иван Антонович прошелся по камере, желудок довольно урчал — ужин оказался намного лучше обеда. Надзиратели расстарались от души, выполняя инструкцию целиком и полностью, истратив на его питание полагавшийся от казны полновесный рубль. И от своих щедрот Власьев с Чекиным добавили целую полтину, вернее из ранее «сэкономленных», точнее ворованных из его содержания, денег.