«Милостивая государыня! Только что ко мне пришел граф Алексей Григорьевич, счастливо сбежавший от мятежников, переплывший Неву и взявший коня в ямской станции. Сейчас лекари вынули пулю из плеча — говорят, что граф вне опасности, и к их удивлению бодр. Гибель своего брата Григория Григорьевича подтвердил, насчет участи графа Федора Орлова не ведает. Однако сказал мне, что близ форштадта Шлиссельбургского видел двух изменников — фельдмаршала Миниха и генерал-майора Корфа, с драгунами и солдатами полка Смоленского.

Поступили и донесения из самой крепости и форштадта, где видели «безымянного узника». Он не производит впечатления того «Григория», что был в крепости. У него отмечены прекрасные манеры, повелительный тон, рассудительная речь на немецком и французском языках, но по-русски говорит немного иначе. Где он получил такое образование, и кто его обучал — нужно следствие, чтобы получить самые правдивые ответы. Заговор достаточно обширный, в столице неспокойно — идут слухи, по рукам начали ходить подметные письма. Измайловцы и Конная гвардия ненадежны, в рядах началось шатание.

Вечером соберется генеральская консилия — мыслю, необходимо выступать с «потешными» Петра Великого на Шлиссельбург, время нельзя терять. Государыня, вам нужно быть в столице — своим присутствием охладите страсти, вернете уверенность и мужество в робкие сердца ослабевшим духом подданных. Остаюсь вашего императорского величества покорным слугою, генерал-аншеф, сенатор и кавалер Василий Суворов».

Екатерина Алексеевна задумалась, сурово сжав тонкие губы, на лице собралась неприятная складочка. Граф Панин с тревогой ждал ее ответа, и он последовал, произнесенный до удивления ровным и спокойным голосом, в котором звякала сталь клинка:

— Вели немедленно закладывать — я еду в столицу. Ты поедешь со мною, граф Никита Иванович. Эта «шлиссельбургская нелепа», думаю, на самом деле намного страшнее, чем нам кажется…

«Государь еще ребенок в военных делах — с трудом удалось ему объяснить, что лезть в них, не имея опыта, и знаний, чревато. И в будущем грозит серьезными потрясениями», — фельдмаршал Миних с мрачным видом смотрел на разгружаемую баржу. Огромное количество тюков, рогож, мешков, ящиков и корзин высились грудой — телеги и повозки подъезжали нескончаемое вереницей, но казалось, что разгрузке не будет конца. И так было сейчас вдоль всего канала, который был построен титаническими усилиями, что воплотили этот его проект в жизнь.

Вчера вечером Христофор Антонович приказал остановить судоходство по Ладожскому каналу и реквизировать все казенные грузы, что переправлялись на судах по оному. Именно с этого должен был начать Иоанн Антонович, но царственный узник не имел понятия, что такое правильная диспозиция и питание войск всем необходимым. Если нет складов с воинскими припасами, если нечем вооружать солдат — то незачем начинать военную кампанию, крайне неразумно. Тем более имея под ружьем всего три батальона и эскадрон кавалерии — с такими силами воевать с Петербургом безумие, ибо последует неизбежное поражение.

— Экселенц! Остановлен плашкоут и барка с грузами Монетного Двора. Их сопровождает чиновники — коллежский асессор Ласунский и титулярный советник Миллер, с охраной из трех плутонгов Санкт-Петербургского гарнизона. Ящики досмотреть или отдать без высочайшего на то приказа, чиновники не пожелали. Я поставил своих солдат на караул, а чиновники ждут, когда вы их соблаговолите принять!

Генерал-майор Корф, как положено остзейскому немцу, был распорядительным, но лишенным инициативы, исполнителем. Если регламентом или инструкцией что-либо не предполагалось, он незамедлительно запрашивал вышестоящее начальство. Как кригс-комиссар чрезвычайно полезен на данном посту, но вот в начальники штаба не подходил совершенно — в военных кампаниях не руководил войсками.

— Давайте их мне, Карл Иванович, сейчас разберемся, — сухо произнес Миних, и спустя несколько минут перед ним предстали две «чернильные души», затрепетавшие при грозном виде фельдмаршала, которого многие знали в лицо. В том числе и финансисты — последние полгода Миних принимал участие в работе по упорядочиванию финансовой системы (царица просто искала место, куда бы пристроить деятельного старика) и предложил уменьшить золотое и серебряное содержание рубля. При этом сам несколько раз посещал Монетный Двор, дабы на месте убедиться, что чеканка новых монет не вызовет затруднений. А чеканы будут изготовлены в достаточном числе. Как собственно и заготовленный благородный металл.

— Я фельдмаршал Миних, командующий войсками его императорского величества и самодержца Иоанна Антоновича, вступившего на престол четвертого дня июля сего года! Вот высочайший рескрипт, написанный собственноручно с соответствующим номером!

Миних великолепно знал все формальные процедуры, а потому первым делом запросил у Иоанна Антоновича необходимый документ. Рескрипт таковым являлся, безусловно — со времен царя Петра перед такой бумагой трепетали все. Ведь он был облечен правом, по собственному на то усмотрению, отправить любого подданного на смерть без всякого суда.

Фельдмаршал с ухмылкой наблюдал как два побледневших и моментально вспотевших чиновника читали документ. Тут не надо было быть провидцем, чтобы читать их мысли, что были словно пером написаны на их вытянувшихся физиономиях.

«Попали меж двух жерновов, что перемелют их в труху. Если не присягнут немедленно Иоанну Антоновичу — я прикажу их повесить немедленно за измену! Если присягнут — то их вздернут уже по указу Екатерины Алексеевны, яко злодеев и предателей. Вопрос только в том, что шкодливая царица далеко, а я ведь совсем рядом! Иоанн Антонович природный русский государь, уже бывший на престоле державы нашей, а она приблудная немка, самозванцем на него усевшаяся».

Видимо та же мысль отчетливо проявилась на лицах обоих чиновников — они машинально потерли собственные шеи ладонями, словно сговорились, предчувствуя близкую казнь. Быстро переглянулись, с нижайшим поклоном передали обратно рескрипт, чуть прикоснувшись губами к высочайшей подписи в знак полного повиновения и выпрямились, смотря искательным взором на грозного фельдмаршала.

— Мы верноподданные его императорского величества и самодержца Иоанна Антоновича, и готовы выполнить его любое распоряжение, что будет в наших скромных силах. Вы можете нами распоряжаться по своему усмотрению, господин фельдмаршал.

«Попала собака в колесо — пищи, но беги», — мысленно отметил фельдмаршал осторожный, но вполне присяжной ответ. Грозно вперившись в них своим знаменитым взглядом, Миних спросил:

— Сколько денег под вашей охраной? Куда везете? Зачем? Есть ли еще грузы на канале подобные вашему?

— Получено нами для перечеканки больше ста тысяч рублей серебром и еще почти на сорок тысяч империалами и пяти рублевыми монетами золотом. Червонцы приказано не везти — в них золото доброе, для расчетов с иноземными державами требуемое. Приказано доставить с поспешанием на Монетный Двор в Санкт-Петербурге.

Коллежский асессор остановился, замялся, вздохнул, и решил идти до конца, ничего не утаивая:

— За нами следует из Москвы еще одна барка — думаю, с золотыми монетами, так как серебряные деньги нового образца уже чеканят в Первопрестольной. Барка недалече от нас следует — думаю, на середине канала уже. Сколько там денег — не знаю, нам приказано любопытство не проявлять, согласно инструкции.

Миних бросил быстрый взгляд на Корфа — генерал тут же отдал распоряжение офицеру, и тот с несколькими драгунами тут же поскакал вдоль канала, нахлестывая лошадей. Золото для войны вещь полезная и незаменимая — как для закупок войскам всего необходимого, так и для выплаты жалования солдатам и офицерам.

— Правильно делаете, — кивнул чиновникам Миних и приказал. — Треть ящиков с серебряными монетами по описи передадите кригс-комиссару, генерал-майору барону Корфу. Все остальные ящики доставите в Шлиссельбург, где лично отчитаетесь государю Иоанну Антоновичу — он верных слуг своих ценит. Караул ваш забираю — пусть полковую солдатскую кашу похлебают досыта, а то березовую прикажу им выдать!