Из Княжьей башни донеслись выстрелы и громкие отчаянные крики. В сердце замерло — ведь там император Иоанн Антонович! Неужели его злодеи убили, а он не успел?!

Издав медвежий рык, идущий из глубины нутра, с перекошенным от ярости лицом, подпоручик Мирович бросился к башне, сжимая в ладони эфес окровавленного клинка…

— Заколю, паскуду!

Вид капитана Власьева, по лицу которого текла кровь, был ужасен. Левая глазница представляла страшную рану, зато правое око горело неистовой злобой. Надзиратель с трудом поднялся на ноги и стал надвигаться на попятившегося от него узника, который потерял контроль над собственным телом. В голове Ивана Антонович перепуганными белками скакали мысли, от которых леденела в жилах кровь.

«Писец котенку, судьбу не обманешь! Сейчас меня заколют, как кабанчика на бойне и освежуют. Парень, ты впал в ступор, очнись! Твою мать, почему руки и ноги не двигаются? Пистолет ведь рядом!»

Капитан Власьев схватился рукой за эфес и потянул из ножен шпагу. Лязгнула сталь и арестант обомлел. Ниже эфеса торчал только стальной кончик, сантиметров на десять, больше похожий на стальное шило, только плоское. Видимо, когда комендант скатился по лестнице, после удара кистенем, то ножны со шпагой ухитрился сломать.

«Повезло мне, ножик не шпага, можно попробовать отмахаться. Да очнись ты, убивать сейчас будут, пока ты клювом щелкаешь! Ты что не понимаешь, что тебя сейчас резать будут! О Боже!»

Обращение к Всевышнему помогло — скованность в теле пропала, а попавшая сзади табуретка придала Ивану Антоновичу сил — учили его, когда то этим предметом драться. Крепко схватив ее за сидушку, он направил ножки на капитана, чуть наклонив вниз — так легче перехватить руку противника, нанести удар тычком, или держать врага на удалении.

«Силен бродяга! Глаз выбили, а сознания не потерял и прет вперед как бультерьер. Видимо, велико желание меня освежевать. Главное — не получить клинком в брюхо, в восемнадцатом веке антибиотиков нет, и уровень у медицины пещерный. А мне нужно выжить!»

Капитан набросился, махая стальным «огрызком» — вот только выбранный Никритиным активный способ обороны был надзирателю не знаком. Шаг в сторону, ножки прошли над вытянутой рукой, и тут Иван Антонович резко повернул сидение по кругу. Сломать десницу не удалось, хотя и нанес травму — капитан взвыл, выронил эфес, который звякнул об каменный пол. И тут же бывший следователь перешел в атаку, выбросив вперед ножки, одна из которых воткнулась в разверзнутый криком рот.

Вопль тут же захлебнулся и перешел в протяжный стон — выбитые зубы и кровавые брызги окатили Ивана Антоновича. И вот тут голову захлестнуло страшной волной накатившего бешенства. Тот, «который внутри», вышел из ступора. В глаза плеснуло дикой яростью, и Иван Антонович сам, отчаянно матерясь, бросился в рукопашную схватку.

— Убью, мразота! Ушлепок!

Табурет раскололся от сильного удара об плечо оппонента, и в ход тут же были пущены кулаки. Удар десницей вышел на славу — челюсть офицера хрястнула, морду несостоявшегося убийцы перекосило.

— Получи фашист гранату!

Иван Антонович в бешенстве ударил капитана в пах ногой — тяжелый башмак попал в цель и офицер сразу скрючился от жуткой боли, тут даже плещущийся в крови адреналин не поможет. Жалеть врага никогда нельзя — Никритин начал натурально топтать поверженного надзирателя своими прочными туфлями. Наносил удары по лежащему на полу телу, чуть подпрыгивая, чтобы они стали убийственными.

Однако через минуту опомнился и затравленно огляделся. В глаза бросилась бойница — яркий проем, обжигающий глаза, которые он судорожно прикрыл ладонями. И посмотрел вниз, на большую каменную площадку — в груди тут же защемило.

На дверь привалился всем телом старик — руки лежали на задвинутом засове, под ногою пистолет. В Иване Антоновиче моментально проявился бывший следователь. Беглого осмотра за десять секунд хватило, чтобы понять, что тут произошло.

Видимопоручик Чекин, заходя в каземат последним, просто притворил дверь, или засов чуть «наживил», не засунув в паз полностью. А тогда от сильного встряхивания она могла и раскрыться.

Дальше цепь роковых случайностей. Ивану Михайловичу, после того, как он оглушил и связал надзирателя, нужно было убедиться, что дверь закрыта. Просто подняться по лестнице и тогда бы старик увидел отодвинутый засов. Но он предпочел вначале выпустить его из камеры — беспокоился изрядно за жизнь царя. А когда вернулся на площадку и подал знак, выбросив платок, то тут дверь открылась, и вошел капитан Власьев. Чутье у надзирателя сработало — почуял неладное.

Стычка между ними получилась короткой и яростной — отставной сержант словил пулю в грудь (ранение смертельное, тело мешком сейчас лежит), но успел ударить кистенем в глаз офицера и столкнуть того с лестницы. И уже умирая, задвинул засов на двери, перед охранниками, что прибежали на крик коменданта и подняли тревогу. Но этого хватило, чтобы дать шанс Ивану Антоновичу победить в схватке один на один с покалеченным «вертухаем». Если бы к тому пришли на помощь караульные с ружьями — то итог был бы закономерен, такое произошло уже раз в настоящей истории, в той реальности, где его не было.

«Что же так они ломятся, сердечные, ведь ясно, что им не откроют! Ну и пусть стараются — судя по выстрелам и диким крикам, в цитадели начался бой. Так что ждать осталось недолго».

По доскам сильно колотили, доносилась хриплая ругань — там пытались выбить преграду. Прогремел выстрел, и Никритин с изумлением увидел свинцовые брызги на каменной стене.

Пуля навылет пробила толстые доски!

— Все, капец — они сейчас засов измочалят, и ко мне ворвутся…

Договорить Иван Антонович не успел, из-за двери послышался шум, ругань, крики. Грохнул выстрел и тут же все смолкло. Стук в дверь почти вежливый — так стучат крайне обеспокоенные, взволнованные люди, переживающие за своих близких. Раздался голос, молодой и властный, с командными нотками:

— Государь, вы живы?! Прошу вас ответить! Ребята, ломайте дверь! Топоры сюда!

— Не надо ничего ломать, — буркнул Иван Антонович, — сам открою. Это вы, Василий Яковлевич?

— Я, подпоручик Мирович, ваше императорское величество! Цитадель взята, вы свободны, государь!

— Неправильно рапортуешь, подпоручик Лейб-Кампании! Так сразу ясно, кто ты есть по своему чину! Войдешь сюда один, с тобою пусть пройдет прапорщик Морозов с его людьми.

Иван Антонович отодвинул засов — дверь открылась, и труп отставного сержанта свалился на пол. На площадке столпились солдаты, лица разгоряченные, дыхание хриплое. Впереди офицер без шляпы, но в парике, молодой, в руке зажата окровавленная шпага.

— Вы ранены, государь?! Вы весь в крови! Живо лекаря!

— Пустяки, — отмахнулся Иван Антонович. И спросил:

— Как прошел штурм цитадели? Каковы потери убитыми и ранеными среди моих лейб-компанцев? Сколько врагов вы сами убили? Арестован ли прежний комендант Шлиссельбурга?

— Не знаю, ваше величество, — офицер растерялся. — Я сразу сюда побежал, в башню…

— Назначаю тебя комендантом! Полчаса тебе, чтоб посты везде выставить в крепости и порядок навести. Трупы собрать! Раненых в лазарет! Всех Катькиных назначенцев под арест! И жду тебя с детальным рапортом, подпоручик Лейб-Компании, где я капитан! Здесь остается прапорщик Морозов и его люди, что служили мне в «секретном каземате»! Остальным быть в распоряжении подпоручика Мировича. Из крепости никого не выпускать — никто не должен знать, что тут случилось! Выполнять!

— Есть, ваше императорское величество!

Через десять секунд на площадке остался стоять Морозов, которого он видел в лицо, и с ним трое солдат с белыми повязками на рукавах окровавленных и порванных мундиров.

— Благодарю тебя, Аникита, за участие твое для меня полезное. Пойдем вниз, тут светло, глазам больно. Возьми солдата, а вы, — Иван Антонович повернулся к двум караульным, что состояли в заговоре. — Тело Ивана Михайловича вынесете наружу. За меня живот свой сложил, спасая! И лекаря крепостного в цитадель позовите, пусть своими обязанностями занимается, раненых и побитых лечит.