Так что на пиршественном столе появилась самая настоящая стерлядь — Никритин раньше такую рыбу и не пробовал, только в дорогом магазине видел, плавающей в аквариуме. И еще множество вкусностей поставили — сочный окорок, перепелов на вертеле, гречневую кашу с мясом, где последнего было намного больше, чем крупы. Вино в штофных бутылках оказалось хорошим, приятным — видимо учли его новые запросы. Радовала глаз выпечка — большое блюдо с пирогами, испеченными в виде «конвертов», открытые вверху. Потому была видна самая разнообразная начинка — мясная, рыбная, с ранней земляникой, с зеленым луком и яйцом, с малиновым вареньем и с кислой квашеной капустой (последние видимо из прошлогодних запасов). Имелась даже свежая редиска со щавелем, сметана и, барабанная дробь, желтый, немного пожухший от времени лимон. С ним в довесок крупный оранжевый апельсин, как сказали надзиратели — привезенный весной из жаркой страны Гишпании.
В ходе застольной беседы Ивану Антоновичу все же удалось разговорить «охранителей», на собственном примере показав как надо действовать столовыми приборами, которые капитан Власьев предусмотрительно позаимствовал у коменданта.
Изобилие на столе объяснялось просто. Каждый день в столицу по обводному каналу (Ладогу частенько штормило, и Петр Великий приказал прорыть обходной путь) нескончаемым потоком шли баржи. Санкт-Петербург огромный город, по местным меркам — добрая сотня тысяч жителей. И все, что характерно, хотят вкусно покушать, причем кормить приходится прорву народа. Обеспечить такое количество людей может только морской и речной транспорт, ибо на телегах много не привезешь, а железная дорога отсутствует в этих временах по определению.
Путь через Онегу и Ладогу связан напрямую через сеть каналов с Волгой, главной торговой артерией страны. С южных губерний нескончаемым потоком шли баржи, которые тянули бурлаки вверх по течению или по спокойной воде канала. А вот вниз по течению реки плоскодонные посудины плыли самостоятельно — главным умением лоцмана было правильно вывести груженое судно к причалу.
Все караваны делали короткую остановку в посаде, что по левому берегу Невы. На них можно было купить все, что душе угодно, было бы серебро, а рубли у охраны и гарнизона имелись. Причем по ценам ниже, чем в Петербурге — все же пригород живет по своим меркам, чем столица. Свежие овощи привезли с острова Валаам, в монастыре посадками разных культур монахи занимаются, говорят, даже ананасы в отапливаемых теплицах выращивали для царского стола. Местные рыбаки торговали рыбой и дичиной, земля бывшей «Северной пустоши» мало подходит для хлебопашества, здесь только скот разводят, да огороды подспорьем.
«Нарушили, господа офицеры, инструкцию и даже не заметили. А чего им опасаться, если от меня они услышали сведений о местных краях гораздо больше. Так что перестали опаску держать при беседах, убедившись в моих знаниях. И главное — убедил их сменить ко мне обращение, предложив разные варианты. Английский «милорд», французский «монсеньор» и немецкий «экселенц» не вдохновили тюремщиков. Остановились на привычном обращении, принятом к князьям — «ваша светлость». Правда, сразу же оговорили, что все это наедине, при охране и служителях я продолжу прятаться за ширмой, не показывая оттуда и носа. Что ж, своего я добился — уступки уже сделаны, причем значительные, особенно с обращением. А то чувствовать себя новым Лжедмитрием как то не комильфо».
Иван Антонович прошелся по каземату, встал около стола, на котором стояла блюдо с недоеденными пирогами — подумав, решил приналечь еще раз на сладкое. Но рука застыла в воздухе — ему послышалась отдаленная барабанная дробь. Прислушался — так и есть — кто-то размеренно бил, отбивая четкий ритм, нужный для движения солдат в колонне.
«Записка дошла до Мировича! Это очень хорошо! И сейчас я слушаю репетицию завтрашних боевых действий. Значит, сейчас пять часов после полудня. Караул Морозова заступил — завтра капрал, вернее прапорщик, я же ему сам чин присвоил, откроет ворота в самую удобную минуту, пока Мирович демонстративно учиняет экзерцицию на плацу. И вот тут времени терять нельзя — бежать полсотни сажень — стометровка выходит, пятнадцать секунд. Даже если другие караульные бросятся прикрывать ворота, три ружья со штыками им не дадут сразу это сделать.
Подстраховка тоже имеется, надежда на выставленного постового на Княжьей башне. При барабанной дроби, он откроет дверь вовнутрь — без этого никак не обойтись. Потому что группа солдат побежит по пряслу и спустится вниз, перекрыв дверь в мой каземат. А дальше…
Дальше загадывать бессмысленно. Если внутри будут оба тюремщика — то меня убьют, нож не поможет. Если один, то при звуках барабана воткну ему нож в спину, поднимусь наверх и закрою на засов дверь. И буду спокойно дожидаться окончания штурма, надеюсь, что в таком случае, он будет успешным. Шансы большие… оп-па на! Кажись служителя привели — подействовало мое настойчивое пожелание — почаще менять мне «парашу», желательно после двух ее использований, в крайнем случае, трех, но никак не больше. Лето ведь, даже в подземелье тепло, тем более стекол в окошке нет — запашок идет вельми неприятный. Так, пора за шторку удалятся, как Ахиллесу в свой шатер!»
Иван Антонович живо отошел в знакомый угол, привычно развернул ширму и уселся на табурет, приготовившись к сидению. Попривык как то к этому занятию за два прошедших дня. Вот только теперь Никритин подготовился гораздо лучше — ему сильно хотелось увидеть того, кто помог завязать переписку с Мировичем.
В дверь трижды стукнули — то поручик Чекин предупреждал его, что прибыл служитель для выноса кадушки во двор — вылить в уборную отходы, выделенные, так сказать, из человеческого организма. После протяженной минутной паузы дверь открылась, и в каземат вошел надзиратель. За ним появился и таинственный «почтальон» — Иван Антонович его хорошо видел через умело обрезанную от края доски щель.
В военном мундире, пусть поношенном, но опрятном, с галунами, что говорило о сержантском чине. Пожилой, видавший виды, инвалид, на лице протянутый шрам, видимо от сабельного удара. Лет так под шестьдесят, почти ровесник ему в том покинутом будущем.
Движения у «инвалида» выверенные, словно знает куда ступить и что поднять, как наклонится — ничего лишнего, так только работают профессионалы с большим жизненным опытом, понимающие, что сил в старческом теле осталось маловато, и незачем их понапрасну тратить.
«А вот это уже сплошная самодеятельность — ветеран в руке держит за дужку новую кадушку, каламбур, однако. Хотя нет — я ведь им сам пожаловался, что воняет крепко даже от вымытого ведра. И что «парашу» после ополаскивания нужно выветрить — вот Чекин и внял. Да ее стоимость две гривны, всего 20 копеек, хоть каждый день можно покупать, или попросить в посаде на заказ хоть десяток сделать, а они крохоборничают. За копейку готов удавиться, причем денежка то чужая — вот она привычка к воровству и казнокрадству, абсолютно неистребимая».
Сержант, чуть прихрамывая, подошел близко — поручик остался стоять у двери. Теперь стали хорошо видны седые волосы и усы, да на груди блестели две медали, одна на банте — однако разглядеть их было нельзя — все же свеча не электрическая лампочка.
«Заслуженный вояка, видимо помнит еще походы Миниха в Крым. А вот медали при Анне не выдавали, следовательно, они от Елизаветы… Стоп! Одна на банте — такие медали, чекан с рублевую монету, носили только при Петре Великом. Ничего себе — это сколько лет сержант императорам служит?! Лет сорок получается навскидку!»
Старик наклонился, вытащил из-под стульчака использованное ведро, поставил взамен новое. И поплелся к выходу, шаркая раненной ногой. В полутьме разглядеть было трудно, но инвалид споткнулся и выронил ведро — крышка отскочила, и на полу разлилось темное пятно. Послышался хриплый матерок, поминающий мир и войну, крепость и «парашу».
— Молчать! Живо все прибрать! Вот тряпка!
Поручик зашел к себе в «предбанник», и этот момент Иван Антонович использовал, выступив из-за своего укрытия — и мог поклясться чем угодно, но старый сержант ему вроде как кивнул. Никритин тут же ушел обратно за ширму, а через пару секунд появился Чекин и бросил под ноги инвалиду какое-то старое тряпье. Обычная ситуация, такие повседневно в жизни происходят — споткнулся старый человек в полутемной комнате, разлил на каменном полу немного дерьма — с кем не бывает? Сплошь и рядом такое может быть, если бы не одно но…
