– Пошел вон, Романов. Ты напрасно приехал.

– Ты стала дерзкой, – говорит он после паузы. Паузы, совершенной в своей продолжительности. Словно специально выдержанной для того, чтобы за эти короткие мгновения я успела прочувствовать всю важность произнесенной фразы. Чтобы я успела насладиться произведенным эффектом. Чтобы хотя бы на секунду поверила, что это было не безрассудное предложение. А вполне себе имеющее право на жизнь. Пусть и недолгую.

После чего его губы изгибаются в улыбке и сразу становится понятно, что он готов еще какое-то время слушать от меня подобные глупости. Не вникая в суть. Не вникая в смысл. Он воплощение снисходительности, сдержанности. И даже спокойствия.

А я не знаю, чем занять руки. И мысли. По моему плану я сейчас должна была остаться в одиночестве. Никаких запасных стратегий у меня нет.

Я в смятении и растерянности.

– И своенравной, – тихо добавляет он.

Мне бы стоило обратить внимание на изменившиеся интонации в его голосе.

Мне бы стоило насторожиться. И поднять, наконец, взгляд. Чтобы заметить его приближение.

Тогда бы его ладони на моем лице не появились так внезапно.

Тогда бы, черт возьми, можно было бы подготовиться. И не вздрагивать от прикосновения. В общем, можно было бы как-то совладать с собой, а не судорожно переводить дыхание. От одного только легкого касания кончиками пальцев. Едва ощутимого.

Слабая попытка увернуться от его рук. Уклониться. С оттенком раздражения. Коротким нервным движением головы в сторону.

Когда пытаюсь встать, Романов лишь придерживает меня за плечо. Без усилий. Почти нежно. Просто не дает подняться. И вернуть между нами расстояние.

То самое, что мне сейчас жизненно необходимо.

– Не сопротивляйся, – его рубашка в темноте отливает голубым, слова отдают угрозой, мое ответное молчание с привкусом грусти. – У меня есть способы заставить тебя сделать то, что мне надо.

Я в том состоянии, когда невозможно все воспринимать спокойно. В моей крови нет алкоголя, наркотиков, эндорфина или адреналина. Я в том состоянии, когда действительность ближе всего. Она больнее, острее и, главное, реальнее. Она не раскрашена, не растушевана, не в тумане и не в радужном свете. Такая какая есть. Самая обыкновенная. Будничная и бытовая.

Это не дает очков в мою пользу.

Уверенна, Романов знает, что происходит у меня сейчас в голове. Он намеренно не спешит. Его движения неторопливые и размеренные. Он будто дает привыкнуть к своему присутствию. Своей близости. Смириться с ними. Прекратить отрицать.

Он все тот же, что и раньше. Без изменений. Человек, который получает все, что захочет. Любыми способами. Важен только результат. Может быть за время, что мы с ним не виделись, его взгляд стал еще упрямей и злее. Доведенный до совершенства взгляд хищника. В нем нет теплых оттенков. Холодный и очень внимательный. Чуть настороженный, но от этого не менее опасный.

И вот я спрашиваю — за что? Задаю про себя этот риторический вопрос и тщетно пытаюсь найти ответ.

Почему именно он? Что в нем такого, что цепляет за ребра и даже через год не может отпустить. Я чувствую это натяжение, готовое в любой момент сорваться и разнести весь мой, нежно выстроенный, внутренний мир.

Почему именно он? Не Роберт, Олег или Женя. Почему ни кто-то другой? Попроще, поближе, подоступнее? Ведь до Романова мне никогда в жизни не дотянуться. Мне его не выдержать, не вытянуть, не отпустить.

Тогда он опускается передо мной и целует колени. Просто притрагивается губами к обнаженной коже. Горячими сухими губами и так замирает.

Больше никаких вопросов у меня не остается.

Вообще больше никаких мыслей в голове.

Я только говорю: «Хочешь пойти наверх?»

***

Он поднимает глаза и быстро обводит взглядом стены, выкрашенные в бледно-голубой цвет, мебель, выдержанную в скандинавском стиле, дорогой дубовый паркет, тяжелые шторы глубокого синего цвета. В его взгляде столько презрения, будто он попал в дешевый бордель, а не дом стоимостью несколько миллионов.

Я почти сразу понимаю, о чем он думает. Еще до той короткой фразы, которая как бы подводит итог его осмотру. «Не здесь», – бросает он и встает.

«Не здесь» – потому что тут до него был другой. Потому что с этим другим мы когда-то точно так же сидели, но говорили о чем-то другом. Другими интонациями. И пользовались другими словами.

«Не здесь» – потому что, хоть я сама раньше отказывалась это замечать, но обстановка вызывает дежавю. Те же окна во всю стену для зрительного расширения пространства, светлые тона. Много места, мало мебели. Вот только вид открывается не на озеро. Тут с этим сложнее.

«Не здесь», потом что здесь было бы неправильно.

Значит, будет люкс в какой-нибудь самой фешенебельной гостинице города. Бесконечные коридоры, мягкие ковры, вышколенный персонал. Будет предупреждение по ту сторону двери «Не беспокоить», а утром остывший кофе.

А еще будут долбаные взгляды. В никуда. По разные стороны. И скомканные, словно пережеванные фразы. Вроде, «я позвоню... приеду... до встречи». Хотя возможно прозвучит что-то новенькое. Ведь должно быть что-то инновационное во всех эти таких знакомых «будет».

Я говорю об этом с такой уверенностью, потому что точно знаю, что все случится именно так. Без вариантов. Не потому что он не оставил мне шанса на другой исход событий, скорее я сама себя лишила всех шансов. Безвозвратно и безрассудно. В тот самый момент, когда Романов оказался от меня на расстоянии вытянутой руки.

Я не один год сидела на наркоте. Не поддаться соблазну практически невозможно. Как полностью и навсегда излечиться от зависимости. Этот тонкий голосок на периферии сознания можно называть как угодно. От этого ничего не изменится. Его можно не слышать много лет. Но в самый не подходящий момент он вдруг зазвенит и забьется у тебя в мозгах.

«Забей. Только сегодня. Забудь, заткнись, не упускай возможность. Завтра ее может не быть. С тобой ничего не случится. Смогла один раз, сможешь и еще один».

Встречи с ним, те мимолетные, быстрые, иногда всего на несколько часов. Они изменили во мне формулу крови. С этим можно жить, но от этого нельзя отказаться.

Вот в чем проблема.

– Сколько тебе нужно времени, чтобы собраться?

Он проводит рукой по моим волосам и помогает подняться. Мы оказываемся так близко друг к другу, что я чувствую его дыхание у своего виска. Движение губ у кожи. Где бьется пульс. Быстро-быстро бьется, а потом вдруг замирает.

На лестнице, примерно на второй ступени, оборачиваюсь. Я очень крепко держусь за перила. На всякий случай.

– Ты же приехал не для того, чтобы остаться?

Несколько секунд жду ответа.

Романов смотрит на меня снизу вверх и молчит. От его молчания веет холодом.

Он смотрит на меня прямым открытым взглядом. Быть может, немного удивленным. Словно я сморозила очередную глупость. А потом отводит глаза. Опускает их к полу и отворачивается.

Я говорю ему в спину:

– И не для того, чтобы позвать меня с собой. Тогда зачем?

Он убирает руки в карманы брюк и расправляет плечи. Гордый, черт возьми. Самостоятельный и самодостаточный. Когда он все-таки отвечает, голос у него глухой и тихий.

– Ты вспоминала..?

Вот так просто. Без продолжения. Без окончания.

Я все еще крепко держусь за перила.

Я очень хочу уверенно сказать «нет», но говорю:

– Почти каждый день.

– Скучала?

– Особенно в первое время.

Пальцы скользят по гладкому дереву. Поднимаюсь еще на одну ступеньку верх.

– А потом? Прошло?

– Нет, только затихло.

– У меня нет.

Лучше бы он ничего не говорил.

***

Я иду наверх, чтобы переодеться. Мне необходимо остаться на несколько минут в одиночестве. Сажусь на угол кровать и так замираю. Прислушиваюсь. Снизу не раздается ни звука. Эффект полного отсутствия. Другого человека в доме.

Но Романов там. Ждет. Ни к чему не прикасается. И смотрит в какую-нибудь одну точку, чтобы даже взглядом не трогать ни одного предмета. Единственный предмет, который ему в этих стенах интересен — это я. Все остальное мимо.