– Хорошая трава, – выдыхает она вверх. – Может быть не такая, к какой ты привыкла, но я берегла ее на черный день. А оказалось, что на черный для тебя.

Мне нечего ей ответить. Я курю. До последней, обжигающей пальцы затяжки. Пока во рту не становится сухо, а в мозгах не появляется приятный туман. Чувствую, как расслабляются занемевшие мышцы. Как действительность чуть отдвигается от меня, а сознание перестает с доскональной точностью передавать сигналы из внешнего мира. Мысли текут вяло и непринужденно, ни на чем конкретно не останавливаясь. Не заостряя моего внимания на суете. Улыбаюсь. Пожалуй, впервые за последние сутки, искренне.

– Черт, как же холодно, – прячу лицо в воротник. – Как же по-бл?дски холодно.

В этот момент темноту разрезают яркие лучи фар. Безбожно освещая всю убогость моего местонахождения. Словно выворачивая наизнанку происходящее. Смело и холодно. Свет бьет по привыкшим к темноте глазам так, что наворачиваются слезы.

Тая тут же исчезает. Я замечаю только тень, скользнувшую обратно в тоннель.

Поднимаюсь навстречу. Встречать его, сидя на водосточной трубе, мне не позволяют правила этикета. Заученные с детства. Скрижали хорошего тона. В данной обстановке это даже не смешно. Но марихуана придает смелости. И наглости. А еще позволяет смотреть на все сквозь призму легкого расслабляющего наркотического дурмана. Так вот в этом дурмане все немного искажено. В том числе, правила и скрижали. Как в кривом зеркале.

До меня доносятся приглушенные звуки музыки из салона. Тяжелые, усиленные басы разливаются по воздуху и смешиваются с влажным воздухом.

Слишком долго ничего не происходит.

Я стою как святая Дева Мария в лучах божественных прожекторов, ярком неоновом сиянии и жду. Хоть какого-то движения. Например, что откроется дверь.

Но дверь не открывается.

Понимаю, что ему есть на что посмотреть. Не выходя из машины. От разодранных в кровь коленей до растрепанных мокрых волос. И угол обзора что надо. Захочешь ничего не скроешь. Не спрячешь.

В желтых лучах фар как мотыльки порхают прозрачные капли дождя. Они собираются у меня на губах, ресницах и стекают по коже тонкими струйками. До совершенства мне далеко. Так далеко, что хочется презрительно усмехнуться. Развернуться. И уйти. Подальше.

Сквозь гладкое лобовое стекло внедорожника ничего не рассмотреть. Работают дворники, усиленно сметая влагу с поверхности. Этот звук резины о стекло раздражает слух. И нервы. Я жду. Не шевелюсь. Даже, кажется, не дышу. Прикидываю, что будет дальше. И не захочет ли он дать задний ход.

Но вместо этого что-то щелкает, мотор глохнет, музыка становится тише. Дверь медленно открывается. От подкатившей, словно дурнота, тишины, делаю шаг назад. Чувствую, как босая нога ступает в глубокую лужу, а щиколотку охватывает ледяное кольцо.

С губ срывается ругательство. Но тихо. Чтобы никто не слышал.

Романов выходит из машины, но тут же останавливается, не сделав и шага мне навстречу. Из-за яркого света, мне плохо видно его выражение лица, зато я хорошо ощущаю на себе его взгляд. Пресный. Недовольный. Он скользит по моим ногам, задевает как наждачной бумагой каждую царапину. Каждую ссадину и кровоподтек. Как сканнер, определяющий степень моей дальнейшей пригодности.

Сложно сказать, удивлен ли. Скорее разочарован.

Неоправданные надежды. Я само их воплощение.

Неудача ночи. Я ее символ.

Все это отражается в его глазах. И я ничего не могу поделать. Да, и не хочу. Каждый платит свою цену за достигнутый результат. За неловко брошенные отказы. И за смелые предложения.

Он отворачивается и долго смотрит куда-то в сторону. Молча. Не проронив ни звука. И эта гнетущая тишина удручает больше всего.

– Что? – нахожу в себе силы произнести одно-единственное слово. То ли вопрос. То ли ему, то ли всему свету. И развожу руками.

– Не стой так, – после паузы произносит он. Но не поворачивается. – Садись в машину.

После чего обходит автомобиль спереди и открывает пассажирскую дверь.

– Поторопись, – добавляет он, замечая, что я не двигаюсь с места. Не приглашает. Приказывает. Я хорошо это слышу в его низком ровном голосе. От которого, однако, у меня пробегает холодок по спине.

На нем голубые потертые джинсы и светлая футболка. Ничего общего с тем образом, который отложился у меня в памяти. Просто и со вкусом.

Один. Без охраны. С растрепанными волосами, как будто он недавно встал с кровати и усталым взглядом. Который не хочет видеть ничего. И никого.

– Если бы я захотела тебя убить, – вдруг замечаю я, проскальзывая в салон. – Мне бы это ничего не стоило.

В салоне тепло. И уютно. Пахнет кожей, табаком и дорогим парфюмом. Это как вход в другой мир. А я как Алиса в стране Чудес. Не меньше. Один шаг, и уже в ином измерении. Кардинально противоположном, что было минуту назад.

– Я думал, у нас другие планы, – усмехается он и прикуривает. Выпускает тонкую струйку дыма в небо и смотрит туда же. На звезды. – Но если очень хочется, можешь попробовать. Только проблем от этого у тебя меньше не станет.

На самом деле, ему нет дела ни до меня, ни до моих проблем. Впервые меня посещает мысль, что Романов источник всего, что произошло со мной за последние дни. Становится тошно. Отворачиваюсь.

– Это всё ты? – смотрю на выпуклые капли дождя на лобовом стекле. Сосредоточено. Важный вопрос. Он как бы предопределяет мою дальнейшую судьбу. И глубину того, во что я попала. Пытаюсь скрыть дрожь во всем теле. То ли от холода, то ли от его близости.

Боковым зрением замечаю, как он поворачивается ко мне и окидывает быстрым взглядом.

– Я – не всё, – в голосе откровенная насмешка. Вполне подходящая под определение «издевательство». – Но для тебя могу стать «всем».

Я буквально чувствую кожей его слова. Тихий низкий голос скользит по обнаженным нервам, стягивает их в тугую пружину и тут же отпускает. Он произносит это как бы между прочим. Не заостряя внимания. Но в груди екает. От страха. Его рука ложится мне на колено и скользит вверх. До тех пор, пока не показывается край кружевной комбинации.

– Ты плохо выглядишь, – убирая ладонь, коротко бросает он. В его присутствии так выглядеть не полагается. Не тот статус. Не то положение. И это почти как пощечина.

– У меня была бурная ночь, – начинаю я, но сразу замолкаю. Не станет он слушать лишние подробности. Потому заканчиваю: – А ты не на прием приехал.

Как я и ожидала, за этим не следует никаких вопросов. Расспросов. Допросов. Даже невинных уточнений. Он молча закрывает дверь, садится за руль и заводит мотор.

Автомобиль трогается.

Это не просто спорткар. Или седан. Это двухтонная херня с пятилитровым движком. С хромированными обвесами и двадцатидвухдюймовыми колесами. Черного цвета, как катафалк. Он не рвет с места, но когда двигатель набирает обороты, внутри все замирает. Вжимаюсь в сиденье и закрываю глаза.

– Мне надо к Алине, – сквозь стиснутые зубы, произношу я, когда мы выезжаем на магистраль. От скорости огни ночного освещения смешиваются в однотонные неоновые полосы. Они проносятся огненными вспышками по стеклам, отражаются в зеркалах. Мельтешат. Так что в глазах начинает рябить.

– Это не такси. – Весь ответ. Спокойный и равнодушный. Он переключает передачу и делает музыку громче. Тяжелую музыку. Такую, что барабанные перепонки вибрируют вместе с басами. Делаю глубокий вдох и громко называю адрес. Никакой реакции. Видимой реакции.

– Мне. Надо. К Алине, – по слогам, на пределе возможностей повторяю я. Так, чтобы не сорваться на крик, но и быть услышанной. – Прежде чем куда-либо ехать с тобой, я хочу убедиться, что с ней все в порядке.

– Уже едешь, – холодно замечает он. – Куда мне надо.

В его интонациях слова будто выворачивает наизнанку. Они гладкие и ровные, как камни на речном дне. При этом такие же тяжелые и сокрушительные.

– Тогда останови, я выйду, – хватаюсь за ручку и пытаюсь открыть дверь. Если бы та поддалась, мне бы хватило решимости выпрыгнуть на ходу. Или дурости. Бывают вещи, которые становятся последней каплей. После которой уже очень сложно отвечать за свои поступки.