Тишина здесь такая, что хочется плакать. Впрочем, вся обстановка навевает грустные мысли. Она прям-таки вынуждает вспомнить все свои грехи и милостиво попросить у неба отпустить их. Или у Бога. Впрочем, в таких местах Бог, как правило, не обитает. Он предпочитает более приятную атмосферу. Я тоже. Но меня о моих предпочтениях никто не спрашивал.

Территория, насколько мне удалось ее разглядеть, обнесена высоким забором с колючей проволокой. Непрекращающийся лай сторожевых псов и железные ворота с пультом спутниковой связи. Все это великолепие под покровом ночи. В прозрачном свете желтой насмешливой луны.

Романов паркует машину у закрытого ангара и кивком головы приказывает мне выходить. Безо всякого желания выполняю его приказ. Холодный воздух тут же обжигает кожу. Тренькает по нервам и пробегается легкой дрожью по телу.

От наших движений срабатывает мощный прожектор и заливает ярким светом все пространство вокруг. Болезненно жмурюсь, передергиваю плечами и до конца застегиваю молнию на куртке.

Интуиция услужливо подсказывает, что боятся мне нечего Действительно нечего. Здесь так много мужчин, что можно сразу исключить какое-либо их отношение ко мне. Не нужны они в таком количестве на одну мою скромную персону. Тем более, ни один так и не поднял на меня взгляда. Будто я призрак.

Романов подходит ближе и легонько подталкивает меня вперед.

– Идем.

И мы идем. Под ногами шуршит мелкий гравий. Каблуки то и дело проваливаются в острые камни. Сбиваюсь с ритма. И с шага. Хотя так уже довольно давно. Когда и с ритма и с шага.

За тяжелыми бронированными дверями нас встречают еще двое охранников. В полном боевом снаряжении. На их лицах застыло одинаковое безразличное выражение. Взгляд жесткий и колючий. Такой не исправишь даже самой искренней улыбкой. Глаза все равно останутся бездушными и пустыми. И хрен их чем-нибудь наполнишь. Такие молча убивают, молча умирают, а до этого молча живут. В своем очень простом мире, где все решается при помощи пуль. Естественно в лоб. И с первого раза. Наемники. Бывшие военные, которые не привыкли существовать по-другому.

Находимся мы далеко не на заброшенном складе, как мне показалось в начале. А очень даже действующем. Внутри ангара стоят ящики с оружием. Много ящиков с оружием. С отштампованными черной краской номерами моделей.

Здесь пахнет смазкой, деревом и порохом.

Тяжелый запах. Специфический. Такой не спутаешь ни с каким другим.

Романов же чувствует себя среди этого превосходно. На его губах играет улыбка. Вид безмятежный и спокойный. Довольный, как у кота. Сразу видно, что тут ему находится нравиться гораздо больше, нежели на светских банкетах. Здесь – по душе. Там – по необходимости. От любого хобби надо испытывать удовлетворение. Или наслаждение. Не страшно, когда ты коллекционируешь бабочек. Продаешь их, покупаешь. Страшнее, когда это автоматы.

Я это к тому, что для него это не просто работа. И не изнанка жизни. Это лицевая ее сторона.

– Хочешь посмотреть? – спрашивает он, заметив мой внимательный взгляд. – Можем и тебе что-нибудь подобрать. Стрелять приходилось?

Мы поднимаемся по крутой лестнице на второй этаж и останавливаемся перед плотно закрытой дверью. Он оборачивается и с интересом смотрит на меня.

– Пару раз в тире. Не очень удачно.

– Понравилось?

– Руку вывихнула.

– Ладно, заходи, – Романов приоткрывает дверь, и я молча захожу внутрь.

Комната небольшая. С бетонным полом и одинокой лампочкой под потолком. Лампочка уныло покачивается, отбрасывая скупой свет на темно-зеленые стены.

По началу, вижу только еще одного охранника. Он сидит за металлическим столом, закинув на него ноги, но при виде нас, неохотно их сбрасывает и поднимается. Дулом автомата указывает куда-то в угол.

И только после этого, я замечаю там человека. То, что это Макс понимаю не сразу. Примерно через одну очень томительную минуту. Он лежит на полу, его запястья и щиколотки плотно связаны между собой толстой веревкой, пропущенной между ног так, что его поза напоминает позу эмбриона в утробе матери. Пролежи в таком положении несколько часов, и все мышцы от шеи до задницы сведет судорогой. Еще через пару часов, и можно попрощаться со своим позвоночником. От постоянного напряжения и неудобной позиции он выскочит с разных концов. За сутки нарушится кровообращение. Ноги и руки занемеют. Все-таки Макс не в утробе матери, и вряд ли ему сейчас комфортно.

Он открывает глаза и медленно обводит помещение туманным взглядом, пока не натыкается на меня. Презрительно улыбается разбитыми губами, которые тут же начинают кровоточить.

– О, сестренка, – хрипит он, сплевывая. Дыхание у него тяжелое и прерывистое. Нос сломан, а внутри скорей всего, все отбито. И тоже сломано. – Давно не виделись. Сигаретой не угостишь?

Ни слова, а набор шипящих звуков.

Оборачиваюсь к Романову, но тот демонстративно кивает охраннику на дверь и молча выходит. Охранник за ним. Мы остаемся с Максом вдвоем. В тишине, в которой лишь слышно его сдавленные хрипы.

Ищу в сумке пачку. Прикуриваю и присаживаюсь рядом с Максом. Протягиваю ему сигарету, и он жадно затягивается с моих пальцев. Сплевывает. Заходится в кашле и его начинает рвать кровью. Терпеливо жду.

– Ты зачем на киллере сэкономил? – с сожалением протягиваю я, и, не обращая на испачканные в крови пальцы, делаю глубокую затяжку с той же сигареты. – Себе и мне жизнь испортил.

– Да на такую тварь, жалко денег было тратить, – фыркает он, отдышавшись.

Разочарованно качаю головой.

– Давно таких тупиц не видела, – отдаю ему обратно сигарету и вынимаю из сумки влажные салфетки. – Я о том гондоне с пистолетом.

Осторожно стираю с его лица запекшуюся кровь. Макс пытается увернуться, но я проявляю настойчивость. Белоснежная салфетка тут же становится грязно-розовой. Вынимаю еще одну. Старательно смываю черные подтеки с его лба, носа, шеи.

– Мы могли бы все решить более цивилизованным путем, – между делом заявляю я, вытаскивая из упаковки очередной ароматизированный платочек. С запахом жасмина. – Без этих условностей.

– Кто ж знал, что ты с этим мудаком трахаешься, а он еще и впишется за тебя.

– Да уж, нехорошо получилось, – соглашаюсь я, сминаю салфетку и небрежно отбрасываю ее. Вокруг нас уже накопилось более десятка таких комочков. Зато я постепенно начинаю признавать своего брата. По крайней мере, убеждаюсь, что это действительно он. Знакомые черты лица, недовольный изгиб губ, спутанные темные волосы. И карие глаза с поволокой боли.

– Сама-то из себя ничего не представляешь. Пустое место.

– Мне должно быть обидно? – поднимаюсь и смотрю на него сверху вниз. Его нос как раз возле кончика моей туфли. Одно неловкое движение, и все мои старания по отмыванию его физиономии пойдут насмарку. Останутся некрасивым пятном на дорогой коже.

– Опусти самоанализ, – все-таки мне он нравится. Не ожидала от Макса столько отваги в трудной ситуации. Почти безвыходной. Я готова ему аплодировать за эти язвительные нотки в голосе. – И давай уже решай что-нибудь.

– Бл?дь, ты в херовом положении.

– Правда что ли? – через силу усмехается он и устало закрывает глаза. – Никогда бы не подумал.

Мы замолкаем, погружаясь каждый в свои мысли. Не знаю уж, до каких глубин дошел Макс, но я глубоко нырять не люблю. Останавливаюсь у самой поверхности. И на этой поверхности вижу не самое приятное зрелище. Без скрытых подтекстов.

Прикуриваю еще одну сигарету и отворачиваюсь к маленькому окну, за которым в кромешной темноте различаю едва заметную фигуру еще одного охранника. Людей здесь ровно столько, чтобы отразить небольшое военное наступление, а учитывая их боевую готовность, в успехе операции можно не сомневаться.

– Я надеялась, что ты трус, Макс. Мне бы это очень помогло. А ты ничего, держишься.

– Не перед тобой мне на коленях ползать.

Я все так же смотрю в глянцевую темноту окна и задумчиво курю.

– Ты последний кого бы я хотела вообще видеть. Тем более на коленях.