Рядом с ним, как на минном поле. Никогда не знаешь, какой шаг будет решающим – Следующий. Или через один. Рядом с ним даже не подозреваешь, что находишься в зоне опасности.

Я очень запоздало благодарю девушку-дежурную. И направляюсь к лифту. На ходу открываю конверт. Чувствую, что Романов идет за мной. Ждет, пока я поставлю его в известность по поводу содержимого.

Глаза лишь захватывают отдельные строки. Улавливают суть содержимого. Я останавливаюсь. Прямо посреди площадки с хромированными дверями лифтов. Я останавливаюсь. Замираю. И мне кажется падаю. Куда-то очень долго. И очень глубоко.

Неправда. Просто мир, как будто споткнулся. Притих. Потух. И разбился. А я осталась на месте. На том самом месте, что и была.

Я читаю с конца. Я читаю подпись «Женя».

Я читаю: «Ты можешь приехать?»

Я читаю: «Сердце. Остановилось. Сегодня ночью»

Я читаю: «Она. Тебя. Ждала».

Мне все еще не прочитать текст подряд. С самого начала. И до его подписи. Я выхватываю из него слова. Пустые слова, которые сами по себе ничего не значат. По отдельности. Если только их не сложить в полноценные фразы. Которые тут же понесут в себе смысл. Страшный смысл.

Так проще. Не все сразу. Умеренными дозами.

Чувствую, как грудь начинает сдавливать. То ли от крика. То ли от слез. Горло сжимает. Перехватывает. На пол летит сначала конверт, потом карта. Нащупываю рукой стенку и устало к ней прислоняюсь. Закрываю рот рукой. Закрываю глаза.

Значит, пока я была в клубе…

Пока я танцевала. Пила. Разговаривала с людьми, которые ничего не значат для меня. Пока тикали все эти минуты. Где-то. Кто-то. Ждал.

Я шиплю «Бл?дь». Или скулю. И до крови прикусываю нижнюю губу. Или прокусываю. Я не верю. Ищу в этом ошибку. Шутку. Что-то в этом духе. Я не желаю воспринимать ту реальность, что осталась на белом листе бумаги. На полу. Под ногами.

Больше не будет. Не будет солнечных глаз. Робкой улыбки. Теплых ладошек. Удивленно стучащего сердца. Не будет. Стучать. Больше. Никогда.

Все это проносится во мне очень быстро. И очень больно. Как вспышка молнии. Осознание. Понимание. Лишение. Словно вычеркнули. Вырезали. Одним махом. Из меня.

Это потом до меня доходит, что я ничего не отвечаю, когда Романов берет меня за плечи и что-то спрашивает. На повышенных тонах. А я прячу глаза. Еще не знаю, что делать. И где прятаться. Куда забиться. На какое-то время.

С силой сжимаю кулаки, чтобы не заорать. Во всю силу легких. До тех пор пока не охрипну. Пока не сорву голос. Слышу его «Что случилось?». Случилось. Что-то. На деле беззвучно открываю рот. Раз. Второй. Третий.

Это была не просто привязанность к больному ребенку. Не многолетняя. Не укрепленная годами. Не к своему ребенку. Другая. Бессознательная. Необъяснимая. Моя надежда. Мое спасение.

Говорю: «Херня какая-то». И эта херня повсеместно.

Отрываюсь от стены и делаю неуверенный шаг. Я говорю, что мне надо уйти. Одной. Мне это жизненно необходимо. Он смотрит на меня и не понимает, как со мной поступить. Отпустить или задержать. Он не знает, что делают в таких случаях. Наверное, это единственный случай, когда он не знает, что делать.

Я тоже не знаю. Не имею представления. Но делить с ним ничего не хочу. И так как будто четвертовали.

Убирает руки. Отпускает. Разрешает уйти.

Моя сумка, ключ, конверт – все остается валяться в холле. Я осторожно переступаю через брошенные вещи и направляюсь к выходу. Чтобы в темноте поймать такси. Сесть в салон. Прижаться лбом к холодному стеклу и закрыть глаза. Пересчитать удары сердца по пальцам. Чтобы как-то смириться. Подготовиться. Признать.

Сложно. Прикуриваю. Прячу огонь в дрожащих ладонях и совершенно не обращаю внимания на замечание водителя. В ответ прошу сделать его круг по городу. Может быть, ни один. Мне нужно время. И мне плевать на двойной счетчик.

Мое воображение рисует сцены будущего. Невозможного. Уже. А оно все продолжает и продолжает. Будто в насмешку. Яркими мазками. Выводит четкие штрихи перед внутренним взглядом, как это могло бы быть. Но уже не будет. Оно с таким размахом разыгрывается, что для другого не остается места. Начиная с вариаций на тему «Чтобы было, если бы…». Если бы екнуло, если бы проснулась интуиция. Дернула бы, резанула бы. Подсказала бы. Сорваться. Почувствовать приближение. Хоть что-нибудь.

Но, как правило, это пустая нервотрепка.

Все равно поздно. И все эти многочисленные «если бы» совсем не предполагают другого развития сюжета.

Прикрываю лицо руками. Дышу в ладони. Дыхание рваное с короткими судорожными выдохами. Один вдох – пять сжатых выдохов. На щеках горячая влага. Обжигает кожу. Как пощечина.

Прибыли. Прибыли на финишную прямую.

Когда начинает светать. Когда блеклые краски разливаются на востоке неба. Я называю адрес. Я уже ни один раз его называла. И всего неделю назад он не вызывал во мне никаких эмоций. А теперь голос на каждом звуке ухает. Словно я произношу заветное заклинание. Трепетное.

В последний раз. В последний раз. В последний раз.

***

Не смотреть на часы. Не замечать время. Не помнить, какое время суток. Этот день? Или уже следующий? Все так же. В окружающем мире все так же. Без изменений. Никаких масштабных событий не произошло. Ничего не рухнуло. А лучше бы рухнуло. Ко всем чертям.

Голова болит. Ноги гудят. Подташнивает. От голода. Или от людей. Окружающих людей, которые живут себе. И радуются. А у меня этого не получается. Ну не выходит у меня, как у нормальных. У тех, что собаки и дома за белыми заборами.

Когда я прихожу в номер, может быть под утро или уже ближе к полудню, он говорит, что от меня несет тоской.

Он говорит это, едва я появляюсь в дверях. Смотрит на меня вскользь и добавляет:

– Не думал, что буду когда-нибудь тебя ждать.

Он говорит это, сидя на диване. Чуть повернув в мою сторону голову. Молочный дневной свет обрисовывает его тонкие черты лица. Очерчивает. Выделяет. Самоуверенный изгиб губ, высокие скулы. Его укрощенное нетерпение. Его смиренное ожидание. И я не знаю, была ли для него эта ночь столь же долгой, как и для меня. Скорей всего, была. Голос тихий, с хрипотцой от выкуренных сигарет. Взгляд уставший. Потемневший. Мы молча друг на друга смотрим. И теряемся в этом молчании. Я теряюсь. Романов лишь слабо улыбается и тихо замечает:

– Не самое приятное занятие.

Киваю ему в ответ. Соглашаюсь.

– Знаю.

Говорить шепотом. Сохранять расстояние. Всего несколько шагов. В звенящей тишине. По осколкам слов. По острым краям звуков. Откуда-то извне. Еще не знаю, что хочу сделать дальше. Пока просто замираю. На пороге. В нерешительности. Все кажется будто бы ирреальным. Будто бы вывернутым наизнанку. Внутри пустота. И эту пустоту безумно хочется чем-то заполнить. Или кем-то. Прикосновениями. Или объятиями. Чтобы не так больно. Не так остро.

Романов отворачивается, долго смотрит прямо перед собой. И вряд ли что-то видит. Взгляд у него задумчивый. Отрешенный. Когда он замечает, что я не двигаюсь с места, коротко бросает:

– Не стой в дверях.

Несколько шагов. Быстрых. Поспешных. Чтобы не передумать. Чтобы не успеть оценить последствия. Пересекаю, разделяющее нас пространство и опускаюсь рядом с ним на диван. Обнимаю. Прижимаюсь. Крепко зажмуриваюсь. И не дышу.

Не дышу, пока его руки не ложатся мне на талию. Пока не чувствую его дыхание у шеи. Пока он крепко не обнимает. Пока не принимает.

– Что, девочка? Хочешь сожаления? Понимания? Утешения? – он осторожно поглаживает меня по спине, как испуганную лошадь. И голос у него такой же. Тихий. Ласковый. Спокойный. Без изощренных насмешек. Язвительных интонаций. Самоуверенных тонов. С оттенком удивления. Горького. – Не по адресу обратилась. Но ты же об этом знала?

Знала. Конечно, знала. И не хотела ничего подобного.

Наверное, если бы его сегодня здесь не оказалось. В этом номере. На этом диване. С уставшим взглядом и бессонной ночью за спиной, было бы все по-другому. Было бы одно последнее резкое движение. Билет на самолет. Поезд. Автобус. В неизвестном направлении. Было бы, что называют, нервным срывом. Последним пределом. Была бы какая-нибудь глупость. Или дикость.